Читать книгу Folie a deux - - Страница 9

Провалился в сон я быстро. Или это был не сон вовсе. Сначала зазвонил мобильник. Я снял трубку и услышал голос Елены. Она шёпотом сообщила, что стоит у подъезда своего дома. Я почему-то совершенно не удивился позднему звонку, не спросил даже, что случилось, просто оделся и спустился вниз, выходя из квартиры и поворачивая ключ в замке Ганса отмечая при этом, что проживаю не здесь, совершенно в другом конце Москвы. Но и это меня не покоробило. Елена действительно стояла у подъезда и курила.

– Не спится? – зачем-то спросил я…

– Так…, решила подышать, вы? Как продвигается биография Ганса?

– Мы только начали. Его история – нетипичная типичность военного положения. Правда, пока всем заправляет любовь. Он показывал вам фотографию своей супруги?

– Нет, не показывал и давай на «ты», я чувствую себя старухой…

– Давай…

Мы прошли вдоль крошечного сквера и сели на скамью. Я не знал, о чем говорить и боялся даже смотреть на неё, ведь она казалась таинственной небожительницей. Чувство внутри тревожило меня. И все же исподтишка рассматривал сидящую рядом со мной женщину, как под микроскопом, но не понимал природы своего интереса.

– А кем ты работаешь?

– Какой банальный вопрос…, – рассмеялась она…, – Я актриса.

– Актриса?

– Актриса театра, иногда снимаюсь в кино… Хотя, кино не люблю. Театр – больше.

– Странная ты…

– Почему?

– Вроде проста в общении, а совершенно не понимаю, кто ты такая. И главное – отношения к происходящему с нами.

– В чем же странность? Это знакомство. Мы просто знакомимся. Я не пытаюсь хитрить. Стараюсь быть небезучастной. Ты мне интересен, как человек близок. Может, мне просто кажется, что я тебя понимаю. Сегодня, когда мы прощались, у меня возникло желание тебя обнять. Неосознанное. Не подумай ничего плохого – это желание души. Так бывает у меня…

– Я иногда тоже хочу обнять. Но боюсь ответственности. Мама учила, что женщину следует ставить во главу угла и обязательно. Она повторяла – женщин будет много разных по жизни – хороших, сложных, но каждая достойна, чтобы ее сохранили невредимой, я долго не понимал этого. Наверное, просто от отца – человека военного, она не дополучила чего-то. И я не получил такого опыта.

– Я говорю про себя не как про женщину. Или это сложно?

Возникла неловкая пауза. Мы понимали и не понимали друг друга.

– Ну, обнять – значит, стать свободной, открыться для человека, понимаешь меня? Открыть его для себя…, – реабилитироваться она…

– Понимаю… Но с эгоизмом ничего поделать не могу.

Я говорю ей о том, что зациклен на собственных противоречиях, что боюсь последствий, боюсь причинить боль и на всякий случай не подпускаю людей близко. Но подыгрывать самоупоению Елена не хочет и очень ласково произносит:

– Это только твои болезни и только ты их можешь вылечить… Я, если позволишь, буду лишь помогать тебе чуть-чуть в этом… Так, скромно…

Говорили мы долго, сидя на холодной скамье. Выяснилось, что оба безнадежно сражены Ремарком. Наперебой цитировали вначале «Ночь в Лиссабоне», затем «Возлюби ближнего своего». Сошлись на том, что война по Ремарку – это некая способность души приспособиться к человечности. Той исходной человечности, которая заложена в нас изначально. По жизни люди вносят в это понятие массу шелухи. А война Ремарка – позволяет освободиться от неё. Спустя ещё час мы убедились в схожести позиций по целому ряду жизненных вопросов. А ещё поразились удивительной устроенности наших дат рождения. Я появился на свет 25 декабря, Елена 25 ноября за пять лет до того. Ну и уж совсем мелочи – любимый цвет на двоих – тёмно-синий, любимый напиток – капучино, любимая музыка – соул…

… Я сидел в собственной постели. На мне была клетчатая пижама и белые короткие носки, в которых я и ложился накануне. А значит ночью я не мог выходить из квартиры Ганса и запирать его дверь, не мог видеться с Еленой и говорить с ней о Ремарке и прочей ерунде. И всё же наша встреча казалась настолько реальной, что я никак не мог опомниться. Не спятил ли я? – терзало меня уже привычное подозрение. И дабы прояснить хоть что-то, набрал Гансу, чтобы задать единственный вопрос: не приходил ли я ночью к нему…

– Молодой человек, вы переутомились там за работой? – старик спросил, ожидать ли меня сегодня, и я дал положительный ответ. Непостижимое и нехорошее чувство сверлило меня изнутри. Из головы не шёл странный сон, в котором Елена предстала передо мной человеком из плоти и крови.

Рассказ старика я слушал вполуха. В этот день в моем блокноте не осталось ни одной пометы, и Ганс был крайне раздосадован. Собственно, его биография сейчас интересовала меня мало. Хотелось поскорее увидеться с Еленой, той, что жила несколькими этажами ниже Ганса и вернуться к Елене самого Ганса. Бардак в голове мешал думать… И мой заказчик, заметив мою рассеянность, вдруг бросил фамильярно:

– Сегодня, молодой человек, от вас мало толку! Приходите в следующий раз, я отвечу на ваш вопрос – как убил своего сына.

***

Я боялся лишь, что Елены не окажется в театре. На Чистопрудном появился спустя сорок минут после встречи с Гансом. Впервые я увидел афиши, на которых Елена была в образах: Катерина Островского, Цветочница Бернарда Шоу, на одном из плакатов она – Гиттель Моска в спектакле «Двое на качелях». Завороженный её разностью, я долго рассматривал галерею типажей и снова не понимал противоречивого щебетания внутри себя. Слишком уж монументальной она представлялась мне – слишком закрытой, недоступной, загадочной, но вместе с тем влекущей.

В театр я попал со служебного входа и администратор – приземистая старушка строго поинтересовалась целью визита. Я спросил Елену, добавив, что являюсь её другом.

– Мне надо посмотреть, возможно, сейчас идёт репетиция, – ответила старушка, погружаясь в какие-то журналы.

Но смотреть ничего не понадобилось, в гулких театральных коридорах внезапно послышался её голос и шаги. Спустя мгновение она и сама предстала передо мной, готовая, очевидно, покинуть театр.

– Макс? Как неожиданно!

– Мне надо поговорить с вами, простите, что без предупреждения.

– Что-то случилось, вы взволнованы, можно? – Елена попыталась дотронуться до моего лба тыльной стороной ладони, но я дернулся назад, затравленно, как зверь, – Простите меня, я хотела лишь…

– Нет, это вы простите… Вы домой?

– Да.

– Уделите мне время, пожалуйста…

– Конечно!

Она попрощалась с администратором, мы вышли на театральную парковку и направились к её автомобилю. Первые минуты тянулись в молчании. Я не знал, с чего начать. Но как только машина тронулась, она заговорила первой:

– Макс, вы пугаете меня…

– У меня ощущение, что сегодня ночью мы с вами виделись…

Елена резко ударила по тормозам и посмотрела на меня не изумленно, скорее испуганно… Было и что-то ещё в этом взгляде, словно она сама хотела поговорить со мной об этом…

– Что это значит?

– Я не знаю, как всё объяснить. Вы позвонили мне, сказали, что курите, попросили спуститься вниз, я оделся, встретил вас, стоящую с сигаретой и мы направились в парк около вашего дома. Сначала вы сказали, что иногда у вас возникает желание обнять меня при встрече, я ответил, что веду замкнутый образ жизни и не желаю людей.

– Это только твои болезни, и только ты их можешь вылечить…, – ответила я вам…

Теперь Елена смотрела прямо перед собой. Оба мы боялись пошевелиться, оба понимали, что случилась какая-то нелепая, а, возможно, страшная невероятность.

– А потом мы обсуждали Ремарка и искали определение человечности, – заметил я, не в силах больше выносить тишины.

– И ещё мы, кажется, перешли с вами на «ты» …

Всю дорогу ехали молча. Каждый обдумывал произошедшее. Она лишь спросила, где я живу, чтобы подбросить до дома.

– Вы понимаете, что это значит? – внезапно взорвалась она, – Ты понимаешь?

– Мы видели один и тот же сон…, – я улыбнулся.

– Тебя это забавит?

– Интересует…

– Вот как…

– Мой дом, спасибо, Елена… Спасибо, что подкинула.

Я вышел из машины и, не оборачиваясь, побрёл к подъезду. Сердце моё колотилось. Я не знал, что делать дальше. Я запер дверь своей квартиры и в ту же секунду мой мобильник завибрировал в кармане коротким тугим маршем. Это было сообщение от Елены:

«Мы не просто видели один и тот же сон. Мы пришли в этот сон для общения. Невероятно. Не знаю, что сказать. Не говорила прежде, скажу сейчас – я чувствую, что у нас много общего с тобой»

Странный день, наконец-то, подходил к концу. И сейчас мысленно я стремился к Елене Ганса, которая, знаю, тоже ждала меня теперь. Я ещё не предполагал, что увижу её в последний раз. И горько пожалел, о том, что лег в проклятый гроб и увидел все то, что произошло на площади немецкого городка.

Вот она вместе с Гансом садится в автомобиль. Машина выруливает на круговой участок движения, делает неосторожный рывок в соседний переулок и в ту же минуту в них врезается массивный. Врезается на полном ходу так, что обе машины подлетают в воздухе, и алые гвоздики, которые перевозил проклятый грузовик взмывают в небо, подобно залпу салюта. А потом падают – тяжело, размашисто, покрывая тоненькую корочку снега красными пятнами. Страшную сцену я увидел из окна их квартиры на третьем этаже и по началу замер в ужасе, не смог даже произнести звука для того, чтобы обозначить своё потрясение. С открытым ртом беззвучно опадал на подоконник, я плакал, я бил кулаками себя по лицу, потому что последнее, что мне удалось увидеть – мертвого водителя грузовика, который вылетел через лобовое стекло и упал в десятке метров на землю, Ганса, который с окровавленным лицом (и лишь теперь я понял, откуда этот шрам на его подбородке и брови) достает из машины мертвые тела своей жены и ребенка. Как он в агонии прижимает их к своей груди, ещё не до конца понимая – это конец. Всему конец. Елена мертва. Наша Елена была мертва. Звучала очень простая и светлая музыка. Она лилась в такт начинающемуся снегу. Она была громче снега, но тише сердца.