Читать книгу Некуда бежать - - Страница 2

Андрей просыпается от боли в горле. Саднит так, будто гортань изнутри кто-то старательно натирает крупнозернистой наждачной бумагой. Глаза не желают открываться, опухшие веки словно превратились в свинцовые шторы. Он пытается сглотнуть, но сухое горло лишь отзывается дикой болью. С трудом разлепив непослушные веки, Андрей смотрит в потолок. На него сверху взирают пыльная маленькая люстра и уже начавшая желтеть побелка. Кровать жалобно скрипит под тяжестью непослушного тела. Повернув голову набок, Андрей видит старый стул, на котором в беспорядке валяется его мятая одежда. Рука тянется за рубашкой, и в голове тут же стреляет болью. Воспоминания, и без того туманные и липкие, разбегаются по углам сознания. Сегодня ему плохо. Но вчера – это он знал – было намного хуже, и думать об этом ему сейчас не хочется. Андрей со стоном садится в кровати и обхватывает голову руками.

«Это всего лишь похмелье, – думает он. – Расплата за вчерашнее.»

А вчера он имел полное право надраться до чертиков, не думая о последствиях. Ведь не каждый день хоронишь собственную мать. Он дает ногам команду подняться, но в тот же миг воспоминания о прошедших днях захлестывают его с головой.

Его матери недавно перевалило за шестьдесят, а этот возраст Андрей не мог бы назвать преклонным. Но люди умирают в любом возрасте. А смерть женщины, которая разменяла седьмой десяток, кажется обычным делом. Все кажется простым и само-собой разумеющимся, пока горе не затронет лично тебя. Горе от жестокой нелепости судьбы, когда твоя родная мать умирает от остановки сердца. А ведь она выглядела моложе своих лет да и болела за всю жизнь разве что гриппом. Врач патологоанатом констатировал оторвавшийся тромб и говорил таким тоном, будто обсуждал просмотренный накануне скучный фильм. Но Андрей не мог на него злиться. Врач был простым профессионалом и лишь делал свою работу. Люди-то умирали и умирают каждый день.

Андрею хочется плакать, но слез нет. Организм кричит от дикого обезвоживания, а горло саднит все сильней. Молодой человек, тридцати пяти лет от роду, стоит у кровати. Пальцы впиваются в густые каштановые волосы, пытаясь выдавить из головы эту безысходность. Простояв так пару минут, Андрей начинает двигаться. Скрипит на петлях старая дверь, и он по диагонали пересекает гостиную. Заходит в кухню. Здесь, непонятным для него образом, все еще сохраняется тот странный, порой такой неразличимый, но все же мягкий домашний уют. Он даже слышит запах теплой выпечки. Не запах – фантом.

Пальцы дрожат, но ручка смесителя легко поддается, и Андрей припадает губами к холодной, живительной струе воды. Он глотает с жадностью, а горло, хоть и отзывается протестующей болью, но с благодарностью принимает влагу и прохладу. Мысли, до того испугано сидевшие по своим норам, начинают брать верх.

Он вспоминает похороны. Для октября стояла на удивление солнечная и теплая погода, никак не соотносящаяся с трагичностью происходящего. Ласковый ветерок обдувал лицо, высушивая мокрые дорожки на щеках. Андрей стоял у гроба, пальцами рук ощущая бархатную обивку. Он смотрел на мать, спокойное лицо которой было таким родным, но в то же время страшно незнакомым. Но мог отвести взгляд от некогда таких добрых, но теперь навсегда закрытых глаз, от тонкой линии бледных губ. Скулы покойной ввалились, выставляя напоказ мертвецкую худобу. Руки, с аккуратно состриженными ногтями, лежали на груди, на ткани ее лучшего платья. Ослепляюще красивого, но в то же время чопорного, строгого. Цвета мокрого асфальта. Она любила монотонность в одежде, говорила, что пестро наряжаются только дети и цыгане.

Гроб стоял на трех простых деревянных табуретах, чуть в стороне от свежевскопанной ямы, от которой пахло землей и сыростью. С другого края могилы, из поросшего травой холмика, торчал черный железный крест в рост человека. На металлической табличке были оттиснуты имя и даты: Сумароков Максим Митрофанович; 7.10.1955 – 10.11.1993. Его отец, которого Андрей уже почти и не помнил. В памяти осели лишь сильные грубые руки, подбрасывающие его вверх, к синему, бездонному небу. А по небу плыли мягкие, пушистые облака. Тогда Андрей только начинал познавать эту жизнь, и как все дети пребывал в святой уверенности в том, что родители никогда не умрут. Вот прямо никогда-никогда. А если, вдруг, вопреки всему, это и произойдет, то очень нескоро, возможно лет через сто. Позже мать говорила Андрею, что рак врачи обнаружили слишком поздно. Слишком поздно, чтобы повернуть страшную болезнь вспять. Да и времена были другие. После развала Союза страна все еще пребывала в глубокой заднице, что негативно сказывалось на всем, в том числе и на здравоохранении. Даже при ранней диагностике опухоли, пожиравшей легкие словно голодный зверь, Максиму вряд ли смогли бы помочь. И теперь, глядя на черный крест, краску на котором не освежали уже несколько лет, Андрей подумал о том, что скоро его родители все же будут вместе. Эти мысли шли вразрез с его мировоззрением, ведь он не верил в загробную жизнь. Но когда стоишь у гроба матери, образ мыслей меняется на какое-то время. Может быть – навсегда. Ведь на кладбище, как и в окопах, атеистов нет.

Андрей сует под струю воды сложенные лодочкой ладони и ополаскивает лицо. Жесткая трехдневная щетина колет подушечки пальцев. Он оглядывает такую знакомую, но уже ставшую чужой, кухню. Старый стол с двумя старыми же стульями возле него. Относительно современный двухкамерный холодильник. Газовая плита, в которой, как он помнит, две из четырех конфорок уже давно не работают. Со стены над столом на Андрея взирают дешевые китайские часы. Они громко тикают, отмеряя ровный ход времени. Белый тюль легко колышется под потоками свежего ветерка. Судя по температуре в квартире, на улице начинает холодать. Андрей проводит тыльной стороной кисти по подбородку, смахивая в раковину капли воды. Пытается заглушить новый поток воспоминаний, но выходит не очень. Поминки…