Читать книгу Проект «Мессия» - - Страница 10

Пожилой мужчина с цепким умным взглядом вышел из подземного перехода и направился вниз по Тверской. Марк Антонович любил проехаться на метро, пройтись пешком любимым маршрутом. Это помогало настроиться на нужный ритм, почувствовать внутренний пульс столицы. Мужчина всматривался в лица людей, прислушивался к разговорам. Оперативки и аналитические отчеты о социальном самочувствии страны – это хорошо, но ничто не заменит личных впечатлений.

Марк Антонович был реалистом и скептически относился к результатам всевозможных соцопросов и институциональных исследований общественного мнения. Он слишком хорошо знал, как и для чего они делаются. Практика жизни убедительно доказала, что самые правильные, самые достоверные данные об умонастроениях – это те, что удается добыть непосредственно из тела общества, когда само «тело» при этом ни о чем не догадывается. Потому-то Марк Антонович всячески поощрял в своем ведомстве «хождение в народ» или «выход в поле» – так обычно называли непосредственные вылазки подчиненных в общественные места. Особенно он ценил разработанный им самим метод социального погружения, когда сотрудник вживался в иную роль, осваивал какое-либо необычное ремесло, становился своим в каком-нибудь сообществе. Причем совершенно неважно, что это было за сообщество: байкеры, наркодилеры или профессиональный союз писателей. Это помогало не терять связь с почвой и защититься от профессиональных деформаций.

Мужчина остановился возле вагончика фастфуда «Русский кебаб» и заказал себе кофе с шавермой. Кофе был так себе (чего ожидать от уличной кафешки), а вот шаверма была очень даже ничего. Плакат социальной рекламы на торце дома напротив агитировал поступать на военную службу. Внезапно внимание мужчины привлек бомж, который лениво тащил за собой какую-то коричневую штуку на колесиках. Бомж остановился неподалеку и апатично копался в мусорном контейнере. Марк Антонович некоторое время всматривался в его лицо со вспухшей щекой, потом отставил в сторону кофе и направился к бедолаге.

– Любименко, ты что ли?

Оборванец поднял глаза на подошедшего.

– Так точно, товарищ генерал, – ответил бомж полушепотом, опасливо осматриваясь по сторонам.

Марку Антоновичу нравилось вычислять особистов, замаскированных под случайных людей.

– Отличная работа, Любименко. Еле узнал тебя. Уф-ф, даже вонища от тебя бомжатская.

– Стараемся, товарищ генерал.

– А зубы как такими черными сделал? Неужели свои?

– Никак нет. Накладные.

– А чего щека распухла?

– Шемки, товарищ генерал.

– Чего? – не понял Марк Антонович.

– Шемки, – повторил бомж и сплюнул в грязную ладонь, на которой в луже вязкой слюны виднелись вспухшие от влаги тыквенные семечки.

– Отлично придумано, Любименко. Молодец. Давно в погружении?

– Два месяца, товарищ генерал.

– Хорошо. Очень хорошо. Как жена, дети?

– Нормально, товарищ генерал. Скучают.

– Это правильно. Чем дольше расставание, тем слаще будет встреча. Ты когда из погружения будешь выходить, не забудь дератизацию с дезинсекцией провести, чтобы вшей каких с клопами в семью не принести.

– Непременно, товарищ генерал.

– Подготовь потом отчет и передай мне через Серегина.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

– Ну все, бывай, – Марк Антонович хотел было развернуться, но остановился. – Погоди, на-ка вот, подкрепись. Голодный, небось, – мужчина протянул бомжу недоеденную шаверму.

– Спасибо, товарищ генерал.

«Какой все-таки хороший, душевный человек наш Марк Антонович», – думал про себя майор Любименко, глядя вслед удаляющейся фигуре.

*

Марк Антонович был задумчив. Он заслушивал доклад по результатам закрытых исследований. Доклад касался текущей ситуации в стране. «Онтологический кризис», «цивилизационный тупик», «ловушка уникальности», «дефицит прогрессивного смыслообразования», «темпоральный пессимизм». Выводы были сформулированы по-разному, но сводились к одному: страна в глубокой идейной жопе.

– Соревнуетесь вы там что ли в своих институтах, кто позабористей терминов нахуевертит? – Марк Антонович стрельнул глазами на интеллигентного мужчину в очках с характерной бородкой.

На неудобные выводы кабинетных умников можно было бы, конечно, наплевать. Но эти выводы, во-первых, совпадали с результатами глубинных замеров, а во-вторых, и это самое главное, с личными ощущениями Марка Антоновича. Три совпадения сразу – это, знаете ли, аргумент.

– Диагнозы вы ставите грамотно – этого не отнять (диагносты хреновы), – продолжал Марк Антонович. – То, что безнадега в стране и народ дезориентирован, с этим не поспоришь. Вопрос, как из этого состояния выбираться?

И не то, чтобы в отчетах не было предложений – были. Но были они либо абстрактно-теоретическими, типа «генерация позитивного образа будущего», «формирование прогрессивной цивилизационной парадигмы». Либо совсем одиозными вроде «всенародное освоение Арктики», «объявление войны НАТО», «инициация революции и гражданской войны», «возврат к репрессиям и массовым расстрелам».

«Нет. Не то, все не то!» – ни одна из идей не цепляла и не казалась Марку Антоновичу уместной.

– И с чем мне, по-вашему, на совет выходить? – взгляд хозяина кабинета снова обратился на очкарика.

Докладчик молчал. Вопрос был риторическим.

– М-да, но не Мессию же нам с неба вызывать, чтобы он нам тут все разрулил. Или позовем, а, Модест Михалыч? Давайте вместе подымем голову в небо и покричим, чтобы нам оттуда Мессию прислали: «А-у, Мессия, приди, порядок наведи!»

На последних словах генерал приложил к губам ладонь в форме рупора.

– Чего же Вы не подхватываете, Модест Михайлович? Меня одного не услышат.

Докладчик хлопал глазами и отводил взгляд. Ему было неприятно выслушивать то, что говорил ему хозяин кабинета.

– «Одним из вариантов решения данной дилеммы мог бы стать уход из мировоззренческой прогрессивистской парадигмы Запада в иное аксиологическое измерение», – зачитал вслух Марк Антонович. – Как Вы себе это представляете, Модест Михайлович? Потрудитесь объяснить. Смирнов, ты понимаешь, чего надо делать? А ты, Мариев? – обратился он к двум неуловимо похожим друг на друга мужчинам со спокойными внимательными глазами. – Как же мы все раньше до этого не додумались? Всего делов-то – уйти в иное аксиологическое измерение, – лицо Марка Антоновича было вполне серьезным. – Продемонстрируйте-ка нам, Модест Михалыч, вот прям здесь и сейчас, как это сделать. Зайдите-ка в иное это ваше измерение, научите, не стесняйтесь. А теперь представьте, дает мне слово академик Семённый, а я ему отвечаю: «Надо нам всем просто в иное аксиологическое измерение уйти. И будет нам всем счастье».

– Это была теоретизация, Марк Антонович. Проблема рассматривалась нами на философско-теоретическом уровне осмысления. Для перехода в практико-методологическую плоскость потребуется время и дополнительные исследования.

– Ясно. Ну что ж, исследуйте, товарищи ученые. Родина ждет от вас результатов.

**

Основная часть совещания закончилась. Мужчины в очках в кабинете больше не было. Марк Антонович остался в узком кругу со своими птенцами-орлятами. Так он про себя называл двух непосредственных подчиненных, с которыми работал уже много лет и на которых имел далеко идущие планы.

Кабинет Марка Антоновича выглядел предельно аскетично: два стола с венскими креслами, несколько шкафов с книгами, вешалка для одежды, круглый журнальный столик. В шкафу за стеклом стояли бронзовые бюсты советской эпохи, графин с водой, бутылка водки и несколько граненых стаканов. На стене висел портрет Дзержинского с цитатой:

«Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого»

Те, кому доводилось бывать в этом кабинете, знали, что цитаты под портретом периодически менялись. Выбор цитат, по-видимому, был как-то связан с настроением хозяина.

В кабинете находилась зона отдыха, которую отгораживала складная ширма. Обычно ширма была наполовину сложена, и посетители могли видеть за ней кушетку с подушкой и простеньким клетчатым одеялом, похожим на те, что выдавали когда-то в поездах. Марк Антонович спал там, когда уставал (он в принципе любил поспать). Возле кушетки на прикроватной тумбе иногда можно было увидеть открытую стеклянную банку с домашними соленьями или блюдце с куском сала на краюшке черного хлеба. Там же, в зоне отдыха, виднелась почти незаметная дверь в «подсобку».

Марк Антонович неторопливо достал папиросу из пачки «Беломора» и вставил ее в деревянный мундштук. Почти все из имевшегося в кабинете было для атрибутики и создания правильной атмосферы, но для особых случаев в кабинете всегда находился хороший коньяк, виски и коробка душистых сигар («от кубинских товарищей»). В общем-то и курил хозяин кабинета не в затяг, а просто дымил папиросой для красоты.

– Что скажете? Как вам доклад Уточкина? – наконец спросил Марк Антонович, выпустив в воздух кольцо папиросного дыма. Запах табака был неприятным, но никто из присутствующих не обращал на это внимания.

– Ну что сказать. Умных слов много, а конкретики ноль, – произнес тот, что был потемнее.

– По текущей ситуации все вроде по делу. Но мы и без них все это знали. А предложения – либо полная дичь, либо ни о чем, – отозвался следом тот, что был посветлее.

– Зачем мы вообще с ними сюсюкаемся, Марк Антонович? Мы ведь в итоге всегда делаем по-своему.

– Согласен. Закрепощенность и душевный бюрократизм сделал наших ученых идейно бесплодными. Но иной науки у нас нет, а без нее в современном мире никак. Так что сюсюкаться с ними мы будем, это хороший тон. В общем-то эти люди не виноваты, что не соответствуют нашим ожиданиям. Именно поэтому не их, а наша функция создавать смыслы и творить историю.

– «Если не мы, то кто же – кто же, если не мы!?» – в один голос произнесли двое мужчин. Эта фраза, по-видимому, имела для присутствующих какое-то значение, потому что Марк Антонович при этом посмотрел на подопечных очень одобрительно.

– Почетная миссия науки – быть нашим интеллектуальным эскортом (в хорошем смысле этого слова) и держать свой фронт. А с этим они справляются. Попробуй сегодня Карл Маркс просочиться в их ряды – он бы провалил все собеседования и экзамены. В лучшем случае всю жизнь просидел бы в должности лаборанта в каком-нибудь Усть-Пендюйском сельско-педагогическом. В общем, труд наших ученых мы должны уважать, как любой иной честный труд. И язык их птичий должны знать, чтобы понимать, о чем они там между собой чирикают.

Марк Антонович говорил, как бы размышляя вслух.

– Уточкин наш – редкостный прохвост, но башковитый и очень многообещающий. Умеет подгрузить умными фразами. Под фразами этими обычно скрывается пшик либо вполне банальные вещи. Но говорить ему такое напрямую нельзя – обидится. Вся его научная деятельность заключается в передирании и переносе на отечественную почву всего, что делает Гарвард. Получается слабенько, но что делать. Иначе у нас вообще гуманитарная мысль загнется. Так что Уточкин наш – молодец. Гордость отечественной науки. За что мы все его любим и ценим. И будем защищать от любых клеветнических обвинений в домогательствах к студенткам.

В кабинет вошел секретарь и поставил на стол поднос с тремя стаканами крепкого золотисто-коричневого чая и блюдце, на котором лежали кубики сахара и три ржаных печеньки. Марк Антонович поблагодарил и продолжил:

– Начать войну с НАТО, загнать народ на Севера́, вернуть репрессии. Когда я слышу эти страшные слова, у меня по коже бегут мурашки, – старик поежился. – Откуда столько кровожадности и злобы у этих с виду безобидных интеллигентных людей?

Он бросил в стакан два кубика сахара и помешал алюминиевой ложечкой.

– И это, хочу заметить, цвет отечественной гуманитарной мысли. Хочется спросить, где же гуманизм у наших гуманитариев?

Хозяин кабинета посмотрел на собеседников, словно ожидая, что они ответят на риторический вопрос.

– Выдвигая свои предложения, они прикрываются тезисом академика Семённого «об управляемом социальном потрясении». На мой взгляд, слова великого классика поняты ими слишком однобоко. Будён Будёнович нигде не писал, что «социальные потрясения» – это непременно война или репрессии. А главное, с чего товарищи ученые взяли, что такого типа «потрясениями» получится управлять? Они сами не понимают, с какой стихией придется иметь дело.

Шеф взглянул на сидящих за столом, как бы проверяя, проникаются ли они глубиной его мысли.

– Я как человек высоких гуманистических идеалов, – на этих словах его лицо слегка приподнялось, – считаю такие предложения неуместными ни с моральной, ни с функциональной точки зрения. Кроме того, вам не кажется, что все эти варианты эстетически и интеллектуально примитивны. Никакого изящества, глубины, креатива. Все толсто и мрачно.

Шеф взял с блюдца печеньку, обмакнул ее в чай и откусил влажный краешек.

– Раньше социальная хирургия была болезненной, но необходимой частью общего плана. Старые, отжившие элементы искоренялись, чтобы дать дорогу всему новому, прогрессивному. Делать такое сегодня – это значит бессмысленно исполнять ритуал в надежде, что заработает. Аборигены Меланезии строят на заброшенных американских аэродромах самолеты из пальм и соломы. Они думают, что приманят таким образом настоящие самолеты, и летчики угостят их кока-колой с булками. Эти аборигены тоже пытаются вернуть добрые времена. Они тоже надеются, что ритуал сработает… – Марк Антонович постучал папиросой, сбивая пепел. – Но мы ведь с вами не аборигены и знаем, чем обернется этот ритуал. В нашем случае результатом станет национальная, а возможно, планетарная катастрофа.

– За Вами, Марк Антонович, записывать нужно, чтобы не потерять жемчужины мысли, – аккуратно заметил один из подчиненных.

– М-да. С хорошими мыслями нынче проблема. Вырождаются мыслители. Мельчают. Последний из великих – мой учитель и старший товарищ академик Семённый, последователь и идейный воспитанник Феликса Эдмундовича.

На этих словах взгляды обоих гостей скользнули на портрет над головой генерала.

– А как же Вы, Марк Антонович? Вы ведь тоже… – вставил ремарку второй подчиненный.

– Куда мне, – отмахнулся генерал. – Я его бледная тень. Хотя, как знать, может придет время, и мои труды оценят потомки или даже современники. После снятия секретности, конечно.

Взгляд Марка Антоновича на несколько секунд стал задумчивым и грустным. Возможно, он сожалел, что из-за грифа секретности его труды не смогут оценить современники. Он снова затянулся, выпустил облако дыма и продолжил:

– Желать войны сегодня – значит сознательно идти на планетарный суицид. Обычная война по щелчку перерастет в ядерную, и тогда кирдык всему. В бункере места на всех не хватит. А на земле никто не выживет, кроме, возможно, Любименко.

Марк Антонович взглянул на собеседников. Их лица были спокойны и сосредоточенны.

– Любименко наш – молодец. Настоящий боец, чекист. Два месяца с бомжами в погружении. Без семьи, без детей. Понимает, что государство должно контролировать все, даже самые темные закоулки общественной жизни: криминал, ученых, проституток – всех. Тут не до эстетики. И Захарьянц наш тоже молодец. Сколько сил потратил, чтобы к гомосекам-ЛГБТ-шникам внедриться. Сам вызвался. Говорит, что мерзко, противно, каждый раз через себя переступает, но идет. Потому что ответственность чувствует перед страной и народом. Понимает: упустим инициативу, проявим пассивность, и непонятно какими потрясениями для общества вся эта гомосятина обернется.

Генерал многозначительно покачал головой. С полминуты молчали.

– Погодите-ка, совсем забыл. Я вас сейчас чудесным вареньем угощу – вишневое, из деревни передали, – Марк Антонович пошарил под столом и достал небольшую стеклянную банку, накрытую пластиковой крышкой. – Сережа, открой, пожалуйста, а то у меня пальцы уже не те.

«Сережа» откупорил банку и поставил в центр стола.

– Результаты глубинных замеров говорят, что все эти суицидальные идеи, которые с таким пафосом выдали нам товарищи ученые, давно гуляют в дебрях народных масс. А это значит, что градус безысходности близок к критическому, и народ готов к катастрофе, как единственно возможному выходу. И его можно понять. У народа нет мечты, нет надежды, нет цели. А что же за жизнь без мечты? И никто, кроме нас, чекистов, не в состоянии помочь нашему народу обрести мечту. Кстати, у вас есть идеи по поводу мечты для народа?

– Нет, товарищ генерал… – вопрос был неожиданным и, по всей видимости, ставил сидящих в тупик.

– Плохо. Вот и у меня пока нет. И это меня очень, знаете ли, удручает. Понимаете, товарищи, если мы в какой-то разумный срок не придумаем для народа мечту, он пойдет на суицид и устроит самому себе такие социальные потрясения, от которых нам всем мало не покажется. Так что вам задание: к следующему четвергу представить по два-три рецепта народного счастья. Вопросы есть?

Мужчины молчали. Вопросов, по-видимому, у них не было.

– Ладно, хватит лирики. Давайте-ка вернемся от абстрактного к конкретному. Сергей, что у тебя там за активность в Штатах? – обратился он к тому, что был потемнее.

Подчиненный в общих чертах доложил о зафиксированном в США нетипичном поведении отпрыска видного представителя российской финансово-промышленной олигархии. Слова он подкреплял фото- и видеоматериалами. Марк Антонович слушал с интересом.

– М-да. Поведение довольно неординарное. А что конкретно тебя в нем зацепило, Сережа? – спросил он, когда докладчик наконец закончил.

– Проявление аномальной поведенческой активности на территории основного геополитического противника, в среде соотечественников с высокой степенью экономической значимости. По причине ярко выраженной идейно-идеологической составляющей случай идентифицирован как потенциальная угроза, относящаяся к сфере ответственности центра экзистенциальной безопасности…

– Стоп-стоп. Давай без казенщины, а как есть, от души.

– Да ничего особенно не зацепило. Охреневший сынок богатого папы со скуки или под воздействием чего посильнее находится в состоянии измененного сознания. В смысле – кукухой поплыл от хорошей жизни. И все это с опорой на марксизм. Не хотелось бы, чтобы этот клоун своими действиями интересам страны напортачил. Мало ли как это американцы обыграют. Все-таки отец у него не рядовой гражданин.

Марк Антонович удовлетворенно кивал головой.

– Дмитрий, а ты что скажешь? Без казенщины.

– Присоединяюсь. Из той фактуры, что есть, – идиот.

Марк Антонович снова удовлетворенно кивнул.

– То, что ты, Сергей, увидел в этом парне угрозу – это хорошо. Молодец. Но наша задача видеть мир не только с позиции угроз, но и с позиции возможностей.

Шеф поднял вверх указательный палец и, убедившись, что оба взгляда сфокусированы правильно, продолжил:

– Дмитрий назвал парня идиотом, сам не понимая, что продвинулся в своих оценках намного дальше.

«Дмитрий» оставался невозмутимым, однако чувствовалось, что похвала ему приятна.

– Но, называя парня идиотом, ты вложил в это слово совершенно неправильный, негативный смысл. Кто такой идиот? – это человек, живущий на своей волне, по своим законам, не особо считаясь с реальностью. Заметьте, не умник, а именно дурак – герой наших сказок, потому что живет как бы в ином измерении и по итогу уделывает умников. Так что не все так однозначно в этом словце для русского человека. А какие бывают идиоты?

По вопросительному взгляду и паузе стало понятно, что на вопрос нужно отвечать.

– Полные?

– Так.

– Круглые?

– Так, – в глазах генерала блуждал лукавый огонек.

– Абсолютные?

– Еще.

Подчиненные пытались угадать, чего от них хочет начальник, и по принципу мозгового штурма называли характеристики, которые приходили в голову.

– Редкостные?

– Ближе.

– Клинические?

– Красиво, но не то.

– Полезные?

– Бинго! – генерал слегка щелкнул пальцами в воздухе. – Когда-то нам говорили, что в России две беды, – Марк Антонович взглянул на подчиненных, словно желая убедиться, понимают ли они, о каких бедах идет речь. – Так вот, информация устарела. В России дураков сейчас днем с огнем не сыщешь. Целая страна умников. В том и беда. От того и несчастен наш народ.

– Горе от ума, – покивали головами подчиненные, демонстрируя, что следят за ходом мысли шефа.

– Умников много, а вот с дураками проблема, – продолжал генерал. – Особенно с идиотами. Идиоты – это вообще соль земли русской, на них все держится. Идиоты – наше все. Если бы не они, пропала бы давно Россия-матушка. Качественные, отборные идиоты на дорогах не валяются. В естественных условиях их уже почти не сыскать. Их теперь в закрытых вольерах как племенных бычков выращивать надо. Ухаживать, условия создавать. Чуть не уследил – поминай как звали: пропал идиот, в умника превратился. А оттуда дороги назад нет.

Генерал сделал паузу. Его взгляд стал задумчивым, лицо слегка расслабилось. Это означало, что его мысли от конкретного переходят к абстрактному.

– Там, на Западе, наш коммунизм считают идиотизмом. А мы в свою очередь считаем идиотизмом их либерализм. Получается, что вся наша жизнь – борьба враждебных идиотизмов. Чей идиотизм сильнее, тот и рулит, тот и правила свои устанавливает. Вот сейчас на земле процветает либеральный идиотизм. Но только мы с вами знаем, что наш русский идиотизм самый лучший и сильный. Тот, что принес нам Карл Маркс и развил великий Ленин со своими соратниками. И он, наш идиотизм, жив, он не сломлен, он живет в наших душах, копит силы и ждет своего часа для решающего боя. И нет ничего мощнее и прекраснее нашего русского идиотизма. Да, Дима, – в глазах одного из орлят шеф увидел недоумение.

– Но ведь Маркс не русский, как он мог принести нам русский идиотизм? – осторожно задал вопрос птенец.

– Резонно, – похвалил Марк Антонович. Он вообще любил вопросы. Это позволяло ему оценивать степень понимания и уровень развитости оппонента. – Русский идиотизм у нас и без Маркса был испокон веку. Маркс предложил слова, которые выразили наши идеи наилучшим образом. Именно поэтому мы его так любим и чтим.

Помолчали.

– Присмотреться нужно к этому парню, – наконец нарушил паузу хозяин кабинета. – Интересный персонаж. Есть у меня на его счет кое-какие соображения. Пока озвучивать не буду, чтобы не спугнуть. Мариев, бери его в разработку плотненько и держи меня в курсе событий, а ты, Смирнов, подготовь подноготную о родителях, прежде всего о папаше нашего героя. Ну все, идите. А я прилягу, отдохну немного. Устал я что-то. Вообще часто стал уставать – возраст. Как варенье, кстати? Понравилось? Кому больше понравилось?

По реакции мужчин было абсолютно непонятно, кому варенье понравилось больше.

– Держи, Сережа, – генерал захлопнул крышку на банке варенья и протянул ее одному из мужчин. – Так, и тебе, Дима, чего-нибудь дам, а то как-то неловко отпускать тебя с пустыми руками. На вот, по-моему, крыжовник, – Марк Антонович извлек из стола банку, накрытую целлофаном, зафиксированным резинкой.

Мужчины встали из-за стола, пожали руки хозяину кабинета. Марк Антонович проводил их до двери.

– Геннадий, – обратился он к секретарю. – никого ко мне не впускай. Все, честь имею. Работайте, – бросил на прощание генерал и захлопнул дверь.

***

Спал Марк Антонович недолго – часик-полтора. После чего пошел по кабинетам подчиненных. На внутреннем сленге это называлось «докторский обход». Он любил подойти к каждому, лично узнать, как дела, нет ли у кого в чем-либо нужды. Ему льстило, что заглаза подчиненные называли его «отцом». Все об этом знали и именно так и называли между собой своего шефа.

Чтобы не нагружать отца, подчиненные на вопрос о проблемах говорили о какой-нибудь мелочи: нет кофе в кофемашине, закончилась бумага для принтера, сломался ксерокс. Любую просьбу отец тут же приказывал исполнить, часто выдавая деньги из собственного кармана. Он ходил от работника к работнику и для каждого у него находилось доброе слово, теплая улыбка, приветливое «здравствуйте». Этому всему он научился у своего шефа, а тот у самого Феликса Эдмундовича.

****

Цитата под портретом над столом Марка Антоновича гласила:

«Человек только тогда может сочувствовать общественному несчастью, если он сочувствует конкретному несчастью каждого отдельного человека»

Рецепта народного счастья подопечные так и не придумали, чем необычайно расстроили шефа. Следует признаться, что в душе Марк Антонович был готов к такому варианту. Зато было подготовлено достаточно фактуры по американскому случаю.

Смирнов делал доклад о Болодине-старшем. Рассказывать было о чем. Подчиненный подробно расписывал роль Болодина в организации залоговых аукционов и приватизации нефтяных активов Колыванского региона в 90-х, говорил об оффшорных счетах и подставных фирмах, приводил схемы вывода и легализации капиталов. По мере того, как Марк Антонович слушал, его лицо мрачнело, а глаза округлялись. Так с ним происходило часто, когда он выслушивал хорошо известную ему информацию.

Потом занялись Болодиным-младшим. Вместе читали интернет-переписку и стенограммы разговоров, прослушивали аудио и просматривали видеоматериалы. По ходу просмотра переглядывались, кивали, обменивались репликами. Единодушно одобрили вкус Миши в отношении слабого пола. Отметили неискушенность в сексуальных вопросах темноволосой девушки в зеленом платье. Некоторые видео- и аудиозаписи Марк Антонович прослушивал по нескольку раз и был при этом необычайно сосредоточен.

– Есть что-то в этом ма́лом, – говорил старый генерал. – Симпатичен он мне, близок по духу, что ли, – его глаза при этом излучали теплоту и задумчивость.

*****

После получения известия о намерении Болодина-младшего лететь в Россию генерал необычайно оживился.

– Ну наконец-то! Надо же, сам дошел. А я уж заждался, все думал – ну, когда, когда? – радостно посматривал он на подчиненных, и его усталые добрые глаза казались моложе. – Я уже прикидывал, как бы ему эту идейку подкинуть аккуратненько, ненавязчиво, чтобы у него это как бы от себя получилось. А оно вон как – сам. Наш человек! Не ошибся я в нем. Как же все пока хорошо складывается.

Птенцы кивали, улыбались, хотя задумка шефа была им еще не вполне понятна.

– Ну что, товарищи, все еще видите в нашем герое зажравшегося мажора? – обратился Марк Антонович к орлятам. В его взгляде читалась укоризна и легкое торжество. – А я вижу перед собой ребенка. Брошенного родителями, но доброго и вопреки всему сохранившего веру в людей и тягу к прекрасному. И он, хочу заметить, намного чище и благороднее наших отечественных богатых отбросов, которые гоняют по Москве на папиных тачках, сбивая людей.

Лица полковников были суровыми и слегка опешившими. Они осмысливали неожиданную для себя интерпретацию личности объекта. Потом генерал прослушал видеообращение Болодина-старшего, где тот отговаривал сына от возвращения, беспрестанно унижая и угрожая ссылкой на Таймыр.

– Отправить сына лопатой нефть убирать – это само по себе неплохо. Физический труд облагораживает. Но говорить в такой ужасной манере, в таком уничижительном тоне совсем никуда не годится.

Шеф смотрел на присутствующих, словно ожидая поддержки.

– Неприемлемо.

– Непедагогично, – соглашались подчиненные.

– Феликс Эдмундович учил нас, что задача родителя – воспитать в детях любовь к людям, а для этого самим родителям надо любить людей. А здесь совершенно очевидно, что этот олигарх – человек черствый и жестокосердный и определенно не любит людей.

Подчиненные кивали. Их, по-видимому, тоже возмущало жестокосердие олигарха.

– Удивительные люди эти наши олигархи, – продолжал Марк Антонович свои размышления вслух. – Как непростительно наивно они возомнили себя собственниками того, что им было вверено Родиной во временное управление, пока страна находилась в бедственном положении и переживала последствия катастрофы. Не понимают, что все, что находится на или внутри земли русской: люди, леса, поля, камни, песок, нефть и сами эти олигархи с их яхтами и силиконовыми бабами – все является собственностью государства. И если кто-то из них еще не сидит или не висит на собственном галстуке – это вовсе не их заслуга, а наше на то позволение.

Некоторое время в воздухе висела тишина.

– Надобно бы нам с этим Болодиным-старшим повстречаться. Сначала я на него посмотрю. А потом вы пообщаетесь, – слова генерала звучали сосредоточенно и размеренно. – Раскройте человеку глаза (не оскорбляя достоинства) на его историческую ничтожность. Объясните, что сын его теперь – актив государства. Ему как хозяйственнику в таких терминах, наверняка, будет понятнее. Любой несанкционированный контакт с активом является нарушением гостайны с вытекающими последствиями.

Птенцы переглянулись, их лица несколько потеплели. По-видимому, они были очень довольны отвлечься от рутины.

– Не сумел он дать сыну любви и должной заботы – теперь о сыне государство заботиться будет. А он пусть сосредоточится на воспитании младших детей, восполнит то, что недоработал при первой попытке. И от себя по-человечески посоветуйте пройти курсы кройки и шитья. Жизнь непредсказуема, лишняя профессия никогда не повредит. А на зоне умение шить – навык нужный и уважаемый.

После этих слов генерал вызвал секретаря и попросил в кратчайший срок пригласить к нему Болодина-старшего и, если понадобится, предоставить ему ведомственный транспорт и охрану.

– Ладно, товарищи, до завтра. Засиделись мы с вами, – генерал встал из-за стола. – Всем желаю выспаться и хорошо отдохнуть. А завтра нас ждет очередной приятный и необычайно интересный день.

Марк Антонович был очень жизнелюбив по своей натуре и старался делиться этим с окружающими. Он провел гостей к выходу и крепко пожал руки.

– Эх, хотел я вас домашней колбаской угостить, родственники из деревни передали, да расстроили вы меня, рецепта счастья для страны не придумали. Так что нет, не угощу, – сказал генерал и захлопнул дверь.

Офицеры попрощались с секретарем и покинули приемную. Они нисколько не обиделись на шефа за то, что он не угостил их домашней колбаской. И дело не в том, что они чувствовали вину за непридуманный рецепт счастья для русского народа. Чутье подсказывало, что намечается что-то интересное и масштабное, а чутье никогда не подводит чекистов.

*******

– Здравствуйте, товарищи гоблины! – обратился Марк Антонович к сидящим за круглым столом двум мужчинам примерно одного с ним возраста.

– Почему «гоблины», а не «серые кардиналы?» – возразил один, с выраженной лысиной.

– Для меня как идейного большевика-атеиста от слова «кардинал» веет поповщиной, а «гоблины» – звучит современно, молодежно. Сразу представляется, что сидим мы этакие с вами три старых колдуна и завариваем свое волшебное снадобье, которое потом пьют наши бравые орки и преисполняются духовной энергией.

– Вот так, полюбуйтесь, товарищи. Боремся-боремся мы за сохранность культурного ядра. От других требуем ориентации на все местное, родное, а сами же подхватываем и привносим в наше пространство чуждые смысловые элементы.

– А «кардиналы» – это что же, наше исконно русское? – парировал Марк Антонович. – Мифотворчество – это ведь Ваша зона ответственности, Николай Игнатьевич. Что же нам остается делать, если Вы не удосужились создать достойных отечественных аналогов? Вот и приходится заимствовать у идейных оппонентов.

– А вообще неплохое сравнение с гоблинами и зельем, – лысый улыбался. – Надо будет нашим спустить, чтоб обыграли, аутентировали, так сказать, эту орко-гоблинскую тематику на отечественный манер.

– А что, всем известно, что первые гоблины жили на Урале, а потом оттуда их вытеснила чудь белоглазая. Часть переселилась в Европу в Скандинавию, а часть ушла на Алтай, – подхватил разговор третий, худощавый с крючковатым носом.

Посмеялись. Атмосфера была благодушная, творческая, совершенно не мрачная. Было видно, что работа, которую делали «гоблины», им нравилась.

– Ну что ж, товарищи, предлагаю перейти к вопросу, ради которого мы все здесь сегодня собрались, и обсудить экзотический фрукт, который отыскал для нас в Америке Марк Антонович, – предложил худощавый.

Все дальнейшее напоминало лицедейство. Марк Антонович встал, его взгляд устремился вдаль. Одной рукой он взялся за лацкан пиджака, вторая находилась в свободном полете.

– Мало что могу я добавить, товарищи, к тому материалу, что был вам представлен накануне нашей встречи. Все вы знаете о том критическом, плачевном состоянии, в котором находится ментальное здоровье нашего общества. Народ в отчаянии, он готов на смерть, на распад, на ядерный коллапс. Спасти его от неминуемой гибели может только чудо. И народ ждет, кто же даст ему чудо? Но мы с вами знаем – если не мы – то, кто же? – кто же, если не мы? Мы! Мы, чекисты, дадим народу чудо! И это чудо – наш золотой, наш светлый добрый мальчик по имени Миша. И я считаю, я совершенно уверен, что именно этот малыш-беспризорник, этот социальный сирота и есть наш ангел-хранитель, наш Мессия. Именно ему предстоит стать спасителем нашей многострадальной страны!

Выражение лица Марка Антоновича менялась попеременно: от торжественного к вопрошающему, от величественного – к трагичному.

– И я обращаюсь к вам, моим коллегам, моим старым верным товарищам, рыцарям священного кинжала: готовы ли вы усыновить этого малыша, взять его под свою опеку, сопровождать, раскрыть ему его великое предназначение?

Ладонь Марка Антоновича картинно взвилась вверх. Во взгляде была мольба и смирение.

– Но мы должны помнить, – продолжил оратор, и его голос стал суровым. – Решаясь на этот шаг, важную и ответственную задачу ставим мы перед собой. Воспитание и формирование души ребенка, обеспечение его заботой и любовью станет отныне нашим родительским долгом. Мы должны будем дать ему то, что не дали ему его биологические родители. Так завещали нам наши великие учителя, великие гуманисты и рыцари – основатели нашего ордена. Будем же зорки. Ибо вина или заслуга нашего детища ляжет на голову и совесть каждого из нас, его духовных отцов.

– Отличная речь, Марк Антонович, – заговорил лысый, выждав паузу и убедившись, что оратор закончил. – Я думаю, ее обязательно нужно включить в протокол в качестве преамбулы или морально-этического обоснования. И если на академика Семённого Ваши слова подействуют так же, как на нас, то, думаю, с активацией проекта «Мессия» проблем не будет. Что касается меня, то я – за.

– Присоединяюсь к вышесказанному, – подхватил худощавый. – Хочу отметить беспрецедентную амбициозность и смелость предложенного предприятия, которое превосходит по размаху, креативности и оригинальности все, что мы делали ранее. Особо хочу отметить оптимальность сочетания таких критериев, как: охват аудитории, организационные затраты и практическая реализуемость, а главное – потенциал и перспективы. Последнее слово, конечно, за академиком Семённым, но лично я – за активацию проекта. А теперь давайте обсудим детали, чтобы не налажать, как в прошлый раз.

Последняя фраза была произнесена более расслабленным тоном. Судя по всему, ритуальная часть на этом была закончена.

– М-да, – сидящие переглянулись. По самодовольным ухмылкам на лицах создавалось впечатление, что воспоминание о прошлом «лажании» вызывает у них скорее приятные, нежели негативные воспоминания.

– Следует отметить, – заговорил лысый, – что все сколь-либо масштабные предприятия такого рода, которые мы затевали в прошлом, с треском проваливались, создавая немало проблем и вызывая весьма сильный общественный резонанс. Сегодня худо-бедно существуют локальные экспериментальные микро-проекты типа местных ясновидящих, отшельников, старцев. Но они и существуют-то только потому, что сидят как мыши в глубинках. И как только выходят на более-менее приличный уровень – моментально сдуваются.

– Что поделать, народ стал ушлым, – усмехнулся худощавый носач. – Чудесами его уже не надуришь. Как только пытаешься что-нибудь впарить – тут же набегает целый хор знаек и разоблачает все через физику-химию. Выводишь в свет харизматика или ведуна – тотчас подноготную пробивают и в сеть сливают. Причем все грешки выведывают: от судимостей до сексуальных пристрастий. Хотя пророки эти наши и сами сыплются по-черному. Чушь иногда такую начинают нести, что вся работа коту под хвост.

– Да, уж… – понимающе переглянулись.

– Общество усложняется, дифференцируется, – заговорил лысый. – Публика становится все более разнородной. Для каждой аудитории приходится своих святых придумывать. Только успевай подстраиваться под новые запросы. На монахов-старцев или вангующих матронушек – только православные воцерковленыши клюют. На язычников-волхвов – антисемиты и фашиствующие славянофилы. Шаманы – для маргиналов и нацменьшинств. Молодежь вообще проблемный сектор. Для нее специально всяких фриков-блогеров наплодили. Но молодежь у нас переборчива, чуть что не так – бан и отписка. Для особо продвинутых – своего Цукерберга сваяли – Башу Дулова, но и в него не особо верят – нос воротят. А такого, чтобы сразу всех покрыл, чтоб был и вашим, и нашим – с такими швах. Так что мальчонка этот очень кстати подвернулся.

– Давайте признаем, – вступил худощавый, – все пророки, которых мы периодически создаем, выходят у нас из ряда вон плохо. Все они с гнильцой, с душком, с сомнительным прошлым, потому что все они, как ни крути – фальшивые, не настоящие. И народ это чувствует. К тому же, все, кого мы выводим в информационное пространство, оказываются очень ограниченного срока действия. Рано или поздно они прокалываются или слетают с катушек. Сначала их приходится тянуть за уши, постоянно подчищать косяки, а потом быстро куда-то прятать, чтобы они сами себя и систему с потрохами не сдали. И содержать их потом годами на казенные деньги, потому что Марк Антонович наш – гуманист и против утилизации отработанного материала без крайней необходимости.

– Лучшим из прошлых проектов был Порфирий Громовой, пока не возомнил себя Христом и не начал чудить с воскрешением мертвых, – вставил реплику Марк Антонович. – А лажа с ним вышла, потому что мы с Вашей подачи, Николай Игнатьевич, перекачали наш опытный образец коктейлем из эзотерики и парапсихологии, искалечили человеку психику. Он до сих пор сидит в воображариуме и не одупляется, что происходит.

– Согласен – сработали тогда топорно, – нисколько не смутившись, кивнул лысый. – Но ведь это был наш первый опыт такого типа. Это не бабушке Ванге в микрофон нашептывать. Мы были первопроходцами, все для нас было ново. В этот раз уроки извлечены – никакой эзотерики, никаких контактов с духами или инопланетянами, никаких воскрешений мертвых. По крайней мере на первом этапе.

– Абсолютно согласен. Этот парень – настоящий подарок, уникум. Надо, чтобы он таким и оставался, – худощавый как бы продолжал мысль коллеги. – Так что минимум индукционной прокачки и жестких воздействий, минимум вмешательства в когнитивные процессы. Работаем тонко и аккуратно. Объект выбирает информацию сам и действует по своему усмотрению. Мы лишь подстраиваемся под него и, возможно, изредка корректируем ситуацию.

– Именно так, – вступил Марк Антонович. – Задействовать придется все ресурсы. Софинансировать будет отец нашего героя, он уже согласился. Народ получит реалити-шоу типа «Шоу Трумана», только на порядок грандиознее. В той истории зрители знали, что все это фейк, а в нашем случае – нет. Там в объективе был обычный обыватель, а у нас – Мессия. Мы сами в деталях не будем знать, что произойдет в следующий момент. Импровизировать придется по ходу пьесы, а ареной действий станет вся Россия.