Читать книгу Навсегда, твой Лукас - - Страница 3

Джой

Мне так и не подвернулось возможности открыть конверт Лукаса – первый ключ, который привёл бы меня к первой остановке в моей «охоте за сокровищами». Тогда как-то не получилось, а позже – через несколько дней после похорон, когда всё немного улеглось, уже после того, как к нам приходила полиция, а потом ещё куча людей – родные, друзья и посторонние, учителя и дети, – мне уже не захотелось. Я сунула его подальше в стол и больше не доставала.

– Ты совсем не ешь, – говорит мама, подталкивая ближе ко мне чашку с молоком, сладкими рисовыми хлопьями и свежей клубникой, но мне совсем ничего не хочется.

– Я потом, мам. – Я смотрю на неё через стол и улыбаюсь. – Спасибо.

Я научилась улыбаться. Потому что если я не улыбаюсь, они начинают нервничать. Одно время мама с папой даже хотели, чтобы я пошла к психотерапевту – не к той тётке, которая работает у нас в школе, а к другому. Но Лукас Брунетти – мой друг, мой лучший друг, и я не нуждаюсь в личном докторе, чтобы понять это.

Я так и не могу говорить о Лукасе в прошедшем времени. Не могу, и всё тут.

Я зачерпываю полную ложку моего праздничного завтрака и тут слышу, как по коридору топают Изабель и Дэйви. Даже по их шагам легко догадаться, что они тащат что-то большое. Обычно я заранее знаю, какой подарок приготовили мне родные, потому что это либо то, о чём я просила, либо просто Изабель, как всегда, не смогла удержать секрета.

Но в этом году я ничего не просила, поэтому понятия не имею, что тащат на кухню мои братишка и сестрёнка. Папа шагает сразу за ними.

– Сюрприз! – восклицает он.

Все собираются вокруг стола, но я единственная, кто остаётся сидеть. Из ванной выбегает Наталия – её мокрые волосы замотаны полотенцем как тюрбан.

– Эй, меня подождите! – кричит она. – Не пойте без меня.

Изабель подпихивает объёмистую коробку ближе ко мне и говорит:

– Давай, Джой, открывай.

Дэйви сопит рядом с ней, крепко прижав руки к бокам, чтобы удержаться – до того ему хочется развернуть подарок самому. Лукаса это всегда ужасно смешило.

И тут, хотя мне совсем не хотелось давать себе волю, в моём мозгу вспыхивает воспоминание: мы в школе, мне исполнилось восемь, и я, вся такая гордая и радостная, стою перед целым классом, вдыхая запах сдобы и карамели, домашних сладостей.

Почему-то мне вдруг приходит в голову, что, если я не буду вспоминать эти моменты, они растают, развеются. И если я перестану про всё это рассказывать – про кексики с глазурью, которые напекла мне мама, про «охоту за сокровищами», про дыры в песке, – оно забудется навсегда.

Должно быть, у меня на лице опять появляется это отсутствующее выражение, потому что Изабель нетерпеливо притоптывает ножкой, Дэйви жарко дышит мне в шею пониже затылка, Наталия с озабоченным видом поглядывает через стол. Мама слегка прихватывает меня ладонями за плечи, словно хочет помочь подняться, а папа просто берёт коробку и водружает на стол передо мной.

– С днём рождения, моё солнышко, – говорит он.

– Что же там такое? – Я поддеваю пальцами хрусткую нарядную бумагу и улыбаюсь. По-настоящему. Мне правда интересно, правда радостно. Из-под бумаги показывается часть картонного коробочного бока с крупной надписью «ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ». – Что же это? – снова спрашиваю я. Мои руки двигаются всё проворнее, ускоряясь вместе с сердцем.

Но Изабель не может больше терпеть ни секунды. Нырнув вперёд, она торопливо стягивает оставшуюся длинную полосу бумаги.

– Это… – выпаливает она и озадаченно умолкает. – Что это?

Это гитара.

Электрическая гитара, самая настоящая. Судя по тому, что написано на коробке, к ней прилагаются ещё футляр, провода, струны и небольшой усилитель. Я молчу некоторое время, справляясь с изумлением и выравнивая дыхание, а потом шепчу:

– Какое чудо.

– Ну, теперь ты всем надерёшь задницу, – улыбаясь, говорит Наталия. Мама взглядывает на неё, но решает обойтись без замечаний из-за грубых слов.

Папа уже снимает остатки упаковочной бумаги.

– Тебе придётся подучиться, – говорит он. – Зато теперь ты сможешь сама подыгрывать себе, когда поёшь.

Правда, мне хочется петь. Раньше я много пела. Почти всё время.

– В музыкальном магазине нам сказали, что на электрогитаре играть проще, – начинает объяснять мама. – Вроде это как-то связано с весом струн. Но если хочешь, мы можем вернуть её и выбрать тебе что-то другое. Всё что захочешь.

Я достаю гитару из коробки, и она ложится мне в руки как давно привычная вещь. Она вся такая красная, блестящая, тонкая… совершенно потрясающая. Дэйви тут же тянет к ней лапки и дёргает за одну струну. Струна издаёт глухой ноющий звук, не особенно похожий на музыку.

Но я говорю:

– Ты прямо прирождённый гитарист, Дэйви.

Он поднимает на меня ухмыляющуюся мордашку. Может, он и не мастак говорить, зато с чувством юмора у него всё в порядке.

Это ещё не все подарки.

Наталия вручает мне песенник Арианы Гранде с основными аккордами. Мы обе любим Ариану. Изабель протягивает коробочку с медиаторами самых психоделических расцветок. И у каждого приготовлена для меня самодельная открытка. И внезапно я чувствую, что всё это слишком… слишком много для одного человека.

Дело не в том, что для меня одной слишком много любви. И не в том, что я какая-то особо чувствительная или, чуть что, ударяюсь в слёзы. Просто к некоторым людям жизнь слишком несправедлива.

Я знала твою историю ещё до того, как с тобой познакомилась.

Однажды, давным-давно, жил на свете ещё один школьник, у которого день рождения выпал на лето. Вот он, этот мальчик, стоит рядом со мной, а я угощаю его мамиными кексиками. Мы с ним ровесники, но у него за плечами было уже столько всего, что в наших краях о нём много говорили. Про его семью, про него самого, про его старшего брата. Я слышала эту историю от ребят в школе, от собственной сестры, и поверьте, рассказ был не из хороших. До сих пор я ещё толком не взглянула на него, а он ни разу не заговорил со мной, но я уже знала, что всё, что о нём говорят, – неправда.

Лукас

– Эй, Лукас, значит, ты тоже, – говорит Джой, шагая следом за мной, когда мистер Картер жестом приглашает нас выйти и встать перед всем классом.

– Что – я тоже? – спрашиваю я, хотя мог бы уже и догадаться, ведь то же самое было и во втором классе.

– Родился в августе, – поясняет она. – Нас таких двое! Видишь?

– А, точно. – Это она, значит, про наши дни рождения говорит.

– А у тебя какого числа? – спрашивает она. Я отвечаю, и когда оказывается, что это всего на два дня позже, чем у неё, она добавляет: – Странно, правда? Такое совпадение!

Всё это происходило в последний учебный день, потому что наш учитель мистер Картер сказал, что в этот день мы будем поздравлять всех, у кого день рождения летом. Чтобы, выходит, нам досталось такое же угощение и внимание, как и остальным ребятам, у кого день рождения выпадает не на каникулы, а на учебный год. Но когда он назвал июль, никто даже не поднялся. А когда август – мы двое поднялись и встали перед классом.

Я, конечно, уже знал, как её зовут: Джой Фонсека. Но хотя мы целый год проучились в одном классе и её семья живёт в квартире в соседнем с нами доме, всё в тех же апартаментах «Дельфиний сад», она впервые сказала мне что-то существенное. По крайней мере, выглядело это так, будто она действительно сама решила заговорить со мной.

«Привет, Лукас, значит, ты тоже… Такое совпадение!»

Я помню всё до мелочей – какая она была маленькая и худенькая и с каким трудом тащила огромный пластиковый контейнер с домашними пирожными – ванильно-шоколадными, с заварным кремом. А у меня в руках была обувная коробка с простым песочным печеньем, которое мы с Джастином испекли сами, потому что я не стал говорить маме, что мой день рождения будут отмечать в школе. Она бы начала суетиться, а это ни к чему.

Странно даже, как сильно эти считаные мгновения отпечатались в моей памяти. Сладкий запах её пирожных, её слова – самые обычные, простая вежливость. И звучали они скорее как-то по-взрослому, не похоже на детскую болтовню.

– Такое совпадение, а? Мы оба родились в августе, – сказала она. Ну или что-то похожее.

Я тогда решил подойти к этому с точки зрения математики. Попытался, вернее.

– Ну, шансы не такие маленькие. Двадцать два ученика разделить на двенадцать месяцев. Получается… – Правда, решить эту задачку я не успел.

– Очень верная мысль, Лукас, – сказал мистер Картер, похлопывая меня по плечу. – Хороший пример для математического подхода.

Но не для меня. И не в тот раз. К счастью, Джой не стала об этом задумываться, а просто рассмеялась, догадавшись, что я пытаюсь сделать.

Но я всё равно сконфузился, не зная, что сказать. Лицу стало горячо, и я не знал, куда девать разом вспотевшие руки.

– Любишь математику, Лукас? – вроде как спросила Джой, хотя это прозвучало больше как утверждение. Потом она подняла руку, чтобы смахнуть с лица свои густые каштановые волосы, и чуть не уронила ящик с разноцветными пирожными, которые едва не вывалились на пол. Я быстро сунул свою коробку под мышку и подхватил его. – Только считать, наверное, надо по-другому? – продолжила она, когда мы спасли её ящик. – Раз мы оба августовские, то остаётся одиннадцать месяцев, а не двенадцать.

Она робко хихикнула, не слишком уверенная в своей правоте, но мы тогда же поняли, что математика нравится нам обоим, и это тоже отчасти нас объединило. И на всё то лето, и на потом тоже. Математика, ребусы, загадки, «охота за сокровищами» и игры во дворе апартаментов «Дельфиний сад» на клочке чахлой травы с качелями. Даже несколько лет спустя, когда мы на уроках уже почти не пересекались.

Тот день, в классе мистера Картера, как-то соединил нас. Я положил свою коробку, взял её большой пластиковый ящик и носил его за ней вдоль рядов парт, пока она раздавала свои пирожные.

Потом она сказала:

– Спасибо, Лукас. Ты очень милый, – чуть повысив голос на последних словах, словно задала вопрос или просто удивилась. Как будто ей понадобился целый учебный год, чтобы прийти к такому выводу.

Позже она рассказала мне, какие про нас ходили разговоры – про маму, меня и Джастина, – потому что мой папа умер, а мама всё время пропадала на работе, и мы с Джастином одни проводили много времени на игровой площадке или гоняя на скейтах по Главной улице. Обычно детей такого возраста родители не оставляют одних. То есть я-то был не один, потому что Джастин за мной присматривал – но не совсем всё время и иногда издалека, чтобы общаться со своими друзьями, поэтому я рано перестал чувствовать себя младенцем.

– Но это не со зла и не для того, чтобы просто посплетничать, – пояснила Джой. – Просто многие люди беспокоятся о тебе и твоём брате… потому что у вас нет отца, и вообще…

А потом, к концу моего третьего класса, мама стала встречаться с Рэндом, и поначалу он казался нам отличным парнем, так что у нас вроде как даже появился отец, и я думал, что люди перестанут наконец обсуждать нас. Но потом, когда он переехал к нам жить, стало ясно, что он крепко пьёт, и разговоров, наверное, стало ещё больше – все же знали, а то и своими ушами слышали, как мама с Рэндом скандалят. И хоть он и вёл себя иногда как придурок, но он умел быть и добрым, и весёлым, да и во многом помогал нам, так что, когда мама его выгнала, нам пришлось труднее, чем можно подумать со стороны.

– Но ты такой милый и совсем никакой не хулиган, – сказала мне Джой в то наше первое лето. Это было уже через несколько недель после окончания занятий, и мы подолгу играли вместе с ней возле качелей.

– А если я и то и другое? – спросил я, возможно желая показаться круче, чем был на самом деле.

Она пнула в мою сторону камешек.

– Тогда ты нравишься мне даже больше, – сказала она.

Сейчас я улыбаюсь, вспоминая об этом, пока запираю входную дверь и выхожу на улицу, под яркое солнце.

Когда становишься беднее, в этом есть и кое-что хорошее: тогда переселяешься ближе к городу, на самую окраину. Я пересекаю лужайку, прохожу мимо качелей, выхожу на Главную улицу и неспешно направляюсь в сторону «Пиццы Винсента».