Читать книгу Школа хороших матерей - - Страница 4

Назначенный судом психолог похож на опустившегося богача. Он отстраненный, но неприветливый. Благородные черты, говорит без акцента, вероятно, он с Главной линии[3]. У него двойной подбородок и заметные сосуды вокруг носа. Пьет, наверное. Обручального кольца нет. На чтение дела Фриды у него уходит вечность. Он едва узнал ее, когда она появилась, проводил на ее место, при этом набирая что-то на телефоне. Фрида предполагала, что психологом будет женщина, она не знает, к лучшему это или к худшему, если тебя оценивает белый мужчина пятидесяти с лишком лет. Вряд ли у него есть дети, и непохоже, чтобы его интересы ограничивались защитой детей. Впрочем, социальная работница и люди из службы защиты детей тоже не производили впечатления особо озабоченных защитой детства.

Фрида пять дней не говорила с Гарриет, неделю не видела и не держала ее на руках, только смотрела фотографии и видео дочери на телефоне, нюхала плюшевого мишку, который еще сохранял ее запах. Нужно ей было снимать больше видео, но она не хотела размахивать телефоном перед лицом Гарриет. Гаст, делая фотографии, всегда говорил, что фотографирование крадет частичку души, но к Сюзанне он подходил с другими стандартами. Ее 1498 подписчиков видели Гарриет в одних подгузниках, Гарриет голенькую со спины, Гарриет в кабинете доктора, Гарриет в ванне, Гарриет на столике для переодевания, Гарриет только-только проснувшуюся утром, сонную и уязвимую. Селфи: Гарриет спит на плече Сюзанны, #блаженство. Эти чужие люди знают, что Гарриет ела на завтрак сегодня утром. Фриде отчаянно хочется самой увидеть это, но Рени заставила ее закрыть аккаунты в социальных сетях.

От запаха нафталина ее начинает тошнить. Она не надевала черный костюм со времени, когда в поисках работы проходила собеседования. Она наносит на лицо румяна, красит губы розовой помадой, волосы собраны в низкий пучок, на ней бабушкин жемчуг. Отвратительно сейчас его надевать. Самым большим желанием ее покойной бабушки было увидеть ее женой и матерью.

На столе психолога видеокамера размером с ладонь, аппарат нетвердо стоит на треноге, расположенной на стопке картонных папок.

– Миз Лью, прежде чем мы начнем. Английский – ваш родной язык?

Фриду передергивает.

– Я здесь родилась.

– Прошу прощения. – Психолог возится с камерой. – Ага, вот оно. – Загорается красный диод. Психолог распахивает желтый блокнот на чистой странице, снимает колпачок с авторучки. Начинают они с истории семьи Фриды.

Ее родители профессора экономики, ныне пенсионеры. Иммигранты. Отец родом из Гуанчжоу, мать родилась в Нанкине. Они приехали в Штаты, когда им было немногим более двадцати и познакомились в магистратуре. В браке сорок четыре года. Фрида родилась в Энн-Арборе, выросла в Эванстоне, на окраине Чикаго. Единственный ребенок. Сейчас ее семья вполне устроена, но ее родители начинали с нуля. Отец в буквальном смысле был нищим. Когда она была ребенком, бабушка и дедушка жили с ними, переезжали с ними с места на место. И еще ее тетушка. Потом другая тетушка. Родня. Родственники. Ее родители помогали всей родне, пробивали им визы.

– Тогда это было возможно, – говорит она.

Психолог кивает.

– А что ваши родители думают об этом происшествии?

– Я им еще ничего не говорила.

Она смотрит на свои ногти, покрытые розовым лаком с желтым отливом, заусенцы ровно сострижены, залечиваются. Она не отвечала на их звонки. Они думают, она занята на работе. Целую неделю не говорить с Гарриет – это должно быть как пытка. Но Фрида не хочет выслушивать их вопросы – ни про Гарриет, ни про что угодно. Каждый звонок начинается с одного и того же вопроса на мандаринском: «Ты уже поела? Не голодна?» Их способ сказать: «Я тебя люблю». Сегодня утром она выпила кофе и съела инжирный батончик. В животе бурлит. Если бы они знали, что случилось, они бы прилетели сюда. Попытались бы все уладить. Но она не может показать им пустой дом, камеры, она не может допустить, чтобы они после бегства из коммунистического рая узнали: кроме такой дочери, как она, у них ничего нет.

Отец ребенка белый? Не возникали ли какие-то проблемы культурного порядка?

– Я думаю, как и все родители-китайцы, они хотели, чтобы я поступила в Стэнфорд и познакомилась с хорошим нейрохирургом. Еще одним АКП – ну, вы знаете: американцем китайского происхождения. Но Гаста они полюбили. Они считали, что он мне подходит. Наш развод их очень расстроил. Он всех расстроил. У нас только-только родился ребенок.

«Говори им только то, что необходимо», – предупреждала ее Рени. Психологу вовсе не обязательно знать, что до развода Фриды с Гастом в обеих ветвях семьи Фриды был только один развод, о котором в семье запрещалось упоминать. Запрещалось говорить, что брак с белым и сам по себе дело неважное, а уж развод – тем более, не говоря уже о потере права опеки.

Все бабушки и дедушки живут далеко, приезжать им трудно. Родители Гаста живут в Санта-Крузе, Калифорния, а ее родители – в Эванстоне, они видят Гарриет только по телефону и «Зуму».

– Эта страна слишком велика, – говорит она, вспоминая свой последний полет в Чикаго, когда Гарриет сидела на откидном столике лицом к другим пассажирам. При мысли о том, что ее родителям станет все известно, ей хочется поднести нож к щеке, но ей вовсе не обязательно посвящать их в это пока. Пока. Дочерям позволительно иметь свои секреты в этом новом мире.

Бросив взгляд на камеру, она спрашивает, как будет использована сегодняшняя запись. Зачем делать запись, если он должен будет представить свое заключение?

– Вы собираетесь анализировать мои чувства?

– Не надо впадать в паранойю, миз Лью.

– Я не параноик. Я просто пытаюсь понять… критерии, по которым меня будут судить.

– Критерии? – Психолог хмыкает. – Ишь, какая вы сообразительная. – Психолог смеется, а Фрида расправляет плечи.

– Давайте поговорим о том, почему вы оказались здесь.

Рени советовала ей каяться. Она мать-одиночка, нормальная и измученная, но безобидная.

Фрида перечисляет весь набор обстоятельств, которые выбили ее из колеи: бессонница, больное ухо Гарриет, пять бессонных ночей, измотанные нервы.

– Я не пытаюсь оправдываться. Я знаю: то, что я сделала, совершенно недопустимо. У меня в голове все помутилось. Поверьте, мне очень стыдно. Я знаю: я подвергала ее опасности. Но то, что тогда случилось, мой поступок, вовсе не говорит о том, какая я на самом деле. Какая я мать.

Психолог жует авторучку.

– В предыдущий раз я была в таком состоянии сразу после родов. Вы знаете, как склонны к панике молодые родители. И я тогда не работала. Заботиться о дочери – это была моя единственная ответственность. И мой муж, мой бывший муж, все еще был с нами тогда. Предполагалось, что я два года не буду работать, проведу это время с ней. Я все еще пытаюсь понять, как мне строить мою жизнь дальше. Я обещаю: ничего подобного больше не случится. Это была ужасная оплошность с моей стороны.

– Чем вы занимались, перед тем как покинуть дом в день того происшествия?

– Работала. Я редактор факультетского издания в Уартоне.

– Значит, вы работаете удаленно?

– Только в те дни, когда Гарриет со мной. Я устроилась на низкооплачиваемую работу, чтобы у меня была возможность быть с дочкой. Чтобы я могла свободнее распоряжаться временем. Большая часть моей работы довольно бессмысленна. Отправлять электронные письма. Умолять профессоров одобрить черновик. Они почти все относятся ко мне как к секретарю. Неидеально, но у нас уже выработался режим. Я работаю несколько часов, потом делаю перерыв, чтобы покормить ее и поиграть с ней, потом снова немного работаю, кладу ее на дневной сон, еще работаю немного, пока она спит. А потом работаю допоздна, когда укладываю ее на ночь. Моя дочь прекрасно играет сама. Она не требует постоянного внимания, как другие дети.

– А разве все дети по своей природе не требуют постоянного внимания? Ведь они целиком и полностью зависят от тех, на чьем попечении находятся. Насколько я понимаю, вы позволяете ей смотреть телевизор?

Фрида обнаруживает дыру в колготках под правым коленом, просовывает в нее палец.

– Да, какое-то время она смотрит телевизор. «Улицу Сезам», «Мистера Роджера», «Тигра Даниеля». Я бы хотела целыми днями играть с ней, но мне приходится работать. Это лучше, чем отдавать ее в садик. Я не хочу, чтобы о ней заботились чужие люди. Я и так слишком мало ее вижу. Отдай я ее в садик, я бы видела ее, может быть, всего двенадцать часов бодрствования в неделю. Этого недостаточно.

– Вы часто позволяете ей играть в одиночестве?

– Не часто, – говорит она, стараясь прогнать ожесточение из голоса. – Иногда она играет в своем углу гостиной, иногда рядом со мной. По крайней мере, мы вместе. Разве не это самое главное?

Психолог молча записывает что-то. Фрида вспоминает свои споры с матерью о том, как ей работать, когда она вернется на работу, – на полной ставке, или половинной, или лучше на фрилансе. Ее отправляли в хорошие школы не для того, чтобы она была мамой-домохозяйкой. Жить на единственный доход Гаста – утопия, сказала ей мать.

Психолог спрашивает, считает ли Фрида воспитание ребенка неподъемным или стрессогенным занятием. Он спрашивает, нет ли у нее пристрастия к алкоголю или наркотикам.

– В записях миз Торрес упоминается депрессия.

Фрида ковыряет пальцем дыру в колготках. Как же она забыла, что у них есть это оружие против нее?

– Мне поставили диагноз «депрессия» в колледже. – Она хватает себя за колено, чтобы нога перестала дергаться. – Но у меня она мягко проходила. Я принимала «Золофт», но перестала давным-давно, еще до того, как стала пытаться забеременеть. Своего ребенка действию химии я никогда не подвергала.

Не случались ли у нее рецидивы? Не было ли у нее послеродовой депрессии или тревоги? Послеродового психоза? Не приходила ли ей в голову мысль как-то повредить себе или ребенку?

– Категорически нет. Мой ребенок меня исцелил.

– Трудности с ней были?

– Она идеальный ребенок.

Этому человеку ни к чему знать о первом месяце жизни Гарриет, о взвешиваниях в кабинете педиатра, когда дочь слишком долго не возвращалась к весу при рождении, когда у Фриды не хватало молока. Врач требовал, чтобы она сцеживалась после каждого кормления. Как тогда Фрида завидовала матерям с чистыми волосами и неизмученными лицами! Их груди наверняка производили достаточно молока. Их дети идеально захватывали сосок и урчали от счастья. Гарриет никогда не урчала, даже в первые дни. Фриде дочка казалась несчастной и не от мира сего.

Когда психолог спрашивает про физическую близость, Фрида признает, что родители редко ее обнимали или говорили: «Я тебя люблю» – именно такими словами. Но к старости они стали более ласковыми. В китайских семьях люди более сдержанны. Она на них за это не в обиде. Она будет вести себя иначе с Гарриет, она, возможно, обнимает и целует Гарриет даже слишком часто.

– Значит, ваши родители люди сдержанные.

– Я не думаю, что говорить так справедливо. Заботы обо мне лежали в основном на моей бабушке. Матери моей матери. Она умерла двенадцать лет назад. Я каждый день ее вспоминаю. Как я жалею, что она не дожила до рождения Гарриет. Бо́льшую часть моего детства мы делили с ней комнату. Она очень меня любила. Вы должны понять: работа моих родителей требовала полной отдачи. Они испытывали сильное давление. То, что они выбились в профессора, не означает, что жизнь стала легкой. Они не только о нас заботились. Они несли груз ответственности и за своих родителей. И за своих сестер и братьев. Они помогали всем. У кого-то из родни были долги. У моего отца от стресса развилась язва. У них на меня не оставалось времени. Вы не можете судить их по американским стандартам.

– Миз Лью, я чувствую, вы начинаете защищаться.

– Мои родители обеспечили мне очень хорошую жизнь. Они сделали для меня все, что могли. Это я напортачила. Я не хочу, чтобы кто-то их обвинял.

Психолог уходит от этой темы. Они обсуждают ее реакцию на плач Гарриет, нравится ли ей заботиться о Гарриет, инициирует ли она игры, как использует похвалу. Она отвечает так, как, по ее мнению, вероятно, ответили бы мамочки с детской площадки, рассказывает о жизни, которая управляется терпением и радостью, голос ее повышается, приобретает девическую ломкость. Окажись любая из этих мамочек в ее положении, ослепила бы себя или выпила хлорки.

– Вы сказали, что от вас ушел муж.

Фрида напрягается. Она говорит, что они прожили вместе восемь лет, женаты были три года, их познакомили общие друзья на вечеринке в Краун-Хейтс.

– Гаст сказал, что сразу же положил на меня глаз. У меня на это ушло больше времени.

Брак был благополучный и счастливый. Гаст стал ее лучшим другом. С ним она чувствовала себя в безопасности. Она умалчивает о том, что раньше у них было больше общего, что у Гаста было чувство юмора, что желание иметь ребенка от него убедило ее вообще родить ребенка, что он был разумным человеком, доверял науке и медицине, что позднее они спорили о том, как ей рожать. О ее отказе рожать дома или с повитухой. О ее спокойном отношении к эпидуральной анестезии.

Она рассказывает о том, как проходили беременность и роды, о том, как она узнала о Сюзанне, о короткой попытке примирения, о своем разбитом сердце.

– Гарриет было два месяца, когда я узнала о его романе. У нас не было возможности создать настоящую семью. Я думаю, если бы Гаст дал нам шанс… – Она смотрит в окно. – Я просыпалась три раза за ночь, чтобы покормить дочь грудью. Извините, не слишком ли интимные подробности?

– Продолжайте, миз Лью.

– Мы существовали в режиме выживания. Стресс повлиял на молоко, к тому же я приходила в себя после кесарева. Мы хотели этого ребенка. Мы и приехали сюда, чтобы семью создать.

Психолог подает Фриде салфетку.

– Я бы приняла его назад. Я хотела, чтобы мы прошли курс психотерапии, но он продолжал с ней встречаться. Это он решил развестись, не я. И он не боролся за сохранение семьи. Гаст – хороший отец, я знала, что он будет хорошим отцом, но он ведет себя так, словно не может управлять тем, что происходит, словно их с Сюзанной соединила судьба.

– Расскажите мне о ваших отношениях с его дамой сердца.

– Как вы говорите – «дама сердца»? Ну, я бы сказала, что эта дама сердца имеет некоторые проблемы с границами. Она меня не уважает. Я пыталась установить границы, но ничего не меняется. Моя дочь – не проект, а Сюзанна – не ее мать. Сюзанна всегда навязывает свои представления, будто она что-то понимает. Она работает диетологом. А у нее даже и здоровье неважное. Она была танцовщицей. Вы же знаете, какие они – танцовщицы.

Есть ли у Фриды мужчина? Познакомила ли она Гарриет с кем-то из своих бойфрендов?

– Я не готова к тому, чтобы заводить бойфрендов. И я бы не стала знакомить Гарриет с мужчиной, если наши отношения не были бы серьезными. А вот Гаст, на мой взгляд, как-то уж слишком быстро познакомил Гарриет с Сюзанной.

Ей хочется сказать больше, и она все больше волнуется.

– Он переехал к Сюзанне сразу же, и я вдруг поняла, что должна возить своего ребенка на квартиру к этой девице и постоянно с ней взаимодействовать. Видеть ее с моим ребенком на руках…

Фрида пощипывает кожу на переносице.

– Я не хотела, чтобы Гарриет находилась с Сюзанной даже в одной комнате. А тут она по полнедели жила там. Гаст говорил, что наймет няню. Я предложила помочь в поисках. Ведь не предполагалось, что заботу о ребенке он возложит на свою подружку. Я на такое никогда не давала согласия. Мне совершенно безразлично, гибкое у нее расписание или нет. Мне совершенно все равно, хочется ли ей ухаживать за ребенком или нет. Моя дочка теперь проводит с этой девицей больше времени, чем с родителями, а так не должно быть.

* * *

Туфли Уилла стоят ровными рядами. Ковер пропылесошен, почта и мелочь убраны, по всей квартире прошлись влажной тряпкой. Собака выслана на задний двор. Фриде не стоило приходить сюда с мыслью затеять какую-нибудь смуту вечером в пятницу, но что значит один неправильный поступок после такой прорвы провалов?

Уилл сбрил бороду, выглядит моложе. Он красив. Фрида никогда не видела его чисто выбритым. Ямочка на подбородке – сюрприз. Со временем она, может быть, начнет восхищаться его лицом. Если она влюбится, это пойдет ей на пользу. Социальная работница увидит нежность в ее глазах. Гарриет тоже это увидит.

Завтра утром первое посещение под наблюдением. Она сидит рядом с Уиллом и признается, что, возможно, теряет рассудок. Она продолжает вспоминать разговор с психологом и свои ответы. Следовало лучше подготовиться, нужно было уходить от вопросов про Сюзанну, больше говорить о Гарриет, о своей любви к дочери.

– Завтра у меня с ней будет всего час.

– У тебя все прекрасно получится, – говорит Уилл. – Ты должна поиграть с ней, да? И они будут наблюдать, как ты с ней играешь? Представь себе других родителей, с которыми они имеют дело.

– А если это мне не поможет?

Она вчера встречалась с социальным работником. Ее кабинет украшен детскими рисунками. Цветные мелки, фломастеры, пастельные карандаши. Примитивные изображения человечков и деревьев. Несколько котов и собак. Это место словно населено призраками, как если бы Фрида вошла в логово педофила.

В стену встроена камера. Кто-то нарисовал желтые лепестки вокруг объектива, который таким образом оказался в середине росписи, изображающей подсолнухи, словно чтобы ребенок не заметил.

Повторялись те же вопросы. Мотивы Фриды. Ее душевное здоровье. Понимает ли она основные родительские обязанности? Ее представление о безопасности. Ее стандарты чистоты. Социальная работница спросила о питании Гарриет. В холодильнике Фриды были контейнеры с едой навынос, немного батата, одна упаковка овсянки, два яблока, немного арахисового масла, сырные палочки, немного специй, молока всего на один день. Полки в шкафах почти пусты. Почему Фрида кормит свою полуторагодовалую дочку соленой едой из ресторана? Почему она не кормит ребенка хорошей диетической пищей?

На что простираются ее запреты в отношении ребенка? Как она проводит в жизнь правила? Какие рамки она считает нормальными? Угрожала ли она когда-нибудь Гарриет телесным наказанием?

Воспитывается ли Гарриет двуязычной? Что имела в виду Фрида, когда сказала, что ее мандаринский всего лишь поверхностный? Говорит ли она с родителями на китаизированном английском? Не лишает ли она тем самым Гарриет важнейшей части ее национальных корней?

Как насчет их любимых игр? Возит ли она к кому-нибудь дочку на игры? Как часто она приглашает бебиситтеров и досконально ли она их проверяет? В какой степени она считает допустимым обнажаться перед дочкой, заниматься сексом у нее на глазах? Каково ее отношение к манерам, аккуратности, чистоте, времени, когда нужно укладывать спать, шуму, телевизору, послушанию, агрессии?

Вопросы были детализированы в большей мере, чем это предполагала Рени. Как и прежде, Фрида пыталась копировать мамочек с детских площадок, но в ее ответах было слишком много неуверенности, слишком много противоречий. Она не проявила достаточного внимания, достаточно выдержанности, достаточно преданности, достаточно китайскости, достаточно американскости.

Никто бы не назвал ее естественной. В кабинете социальной работницы ее черный костюм с юбкой выглядел слишком строгим. Ей не следовало брать свою лучшую сумочку или надевать рубиновые серьги. Она в приемной была единственной небедной, единственной одетой не кое-как.

Социальному работнику нужно поговорить с родителями Фриды. Фрида наконец-то позвонила им вчера вечером. Она в один прием пробормотала свои признания, попросила их не говорить слишком много, объяснила, что разговор записывается. Они, как и все остальные, хотели знать почему. Если она так устала, то почему не прилегла вздремнуть? Если у нее забот по горло, то почему она не попросила помочь Гаста? Или Сюзанну? Почему она не пригласила бебиситтера?

«Это не должно было случиться», – сказал ее отец.

Когда она снова увидит Гарриет? Когда они смогут увидеть Гарриет? Они не могут увидеть Гарриет. Могут ли они позвонить Гарриет? Кто решает такие вещи? Это законно?

«В какую беду ты попала? – прокричала мать. – Почему ты нам не сообщила?»

Уилл спрашивает, не голодна ли она. Они могут заказать тайскую еду. Эфиопскую. Посмотреть кино.

– Тебе не обязательно меня кормить.

Завтра она должна предъявить себя в лучшем виде как мать. Она будет вызывать доверие. Она все еще способна на такое. Если бы она и вправду была бесшабашной, то нашла бы кого-нибудь постороннего. Если бы она и вправду была бесшабашной, Уилл не навел бы порядок у себя в доме. Не побрился бы. Если бы она и вправду была бесшабашной, то он бы оттрахал ее на полу, а не повел бы в свою аккуратную теперь спальню. Он не стал бы спрашивать разрешения, прежде чем начать ее раздевать.

Уилл отказывается выключать свет. «Я хочу тебя видеть», – говорит он. Она, как граблями, проходит пальцами по жестким волосам на его животе. Его огромный член внушает ей страх. Она никогда не видела своими глазами члена таких размеров. Только его кончик умещается у нее во рту.

Когда Уилл находит презерватив, они предпринимают первую из многих попыток найти лучшую позицию. Они пробуют Фриду сверху, Фриду на коленях, Фриду на спине, ее ноги на плечах Уилла. Ее смущают ограничения собственного миниатюрного девичьего тела. Чтобы войти в нее, требуется целая горка лубриканта, выдавленная сначала на ладонь, и несколько выдохов полной грудью, его член – не третья нога, а рука, целая рука, по локоть уходящая в нее.

– У меня такое чувство, будто мой член дошел до твоего черепа, – говорит Уилл, улыбаясь своему везению. – Боже мой, ты такая тесная, охереть можно.

«Ты сложена как двенадцатилетняя девчонка, – говорил ей Гаст. – Ты теснее Сюзанны».

Фрида обхватывает ногами поясницу Уилла. Она помнит руки в больнице. Пять различных рук за тридцать четыре часа: три врача-ординатора, два акушера. Ее мучители. Их руки заходили внутрь, вверх, шарили внутри, проверяли положение головки плода. Против воли Гаста ей сделали эпидуральную анестезию на пятнадцатом часу. На тридцать втором часу ей сказали, что можно тужиться. Два часа спустя головка ребенка оставалась в том же месте. Никакого прогресса, сказали они. Частота сердцебиений ребенка падает. Появились еще доктора и медсестры. Ее тело при продолжающихся схватках быстро перенесли в операционную, где ее ждала дюжина человек в масках. Кто-то пристегнул ей руки к столу. Кто-то установил над ней голубую занавеску. Ее тело стало стерильным полем.

Свет был невыносимо ярким. Анестезиолога она возненавидела. «Вы это чувствуете?» Прикосновение к щеке. «А это?» Прикосновение к животу. «Нет? Хорошо».

– Детка, ты в порядке? – спрашивает Уилл.

– Продолжай.

Доктора разговаривали о кино, которое недавно смотрели. Она слушала, как звякают их инструменты. Гаст сидел у ее головы, он онемел от усталости, не смотрел на нее. Она сказала ему, что должна была попробовать еще, посильнее. Ждала, что он скажет: «Нет, не должна», – назовет ее храброй. Кто-то положил руки на ее плечи. Ей нравился хрипловатый голос этого человека, спокойная тяжесть его рук. Она на все была готова ради него. Он продолжал прикасаться к ней, гладил ее волосы. Потом сказал: «Вы сейчас почувствуете небольшое давление».

* * *

Фрида прикрывает глаза козырьком ладони и смотрит на эркерное окно Гаста и Сюзанны. Она пришла на двадцать минут раньше назначенного. В прошлом году они купили просторный кондоминиум в нескольких кварталах от Музея искусств на недавно облагороженном участке Спринг-гардена. Сюзанна родилась в семье «старых денег» в Виргинии. За кондоминиум наличными заплатили ее родители и к тому же дали ей ежемесячное содержание. Каждый раз, приходя к ним, Фрида не может воздержаться от сравнений. В их доме в изобилии естественный свет и высокие потолки, в каждой комнате марокканские ковры. Несколько диванов, обитых бархатом темно-синего цвета. Растения на каждом подоконнике, вазы со свежими цветами на антикварных деревянных столиках. Картины, писанные друзьями Сюзанны, мебель, передававшаяся из поколения в поколение. Фрида в порядке самоистязания просматривает по вечерам последние посты Сюзанны в «Инстаграме». Она видит своего прекрасного щекастого ребеночка на покрывале из овечьей шерсти или дизайнерских одеяльцах, идеально подходящих к интерьеру комнаты.

Социальная работница опаздывает на четыре минуты, потом на пять, потом на девять, потом на двенадцать. Сегодня утром социальная работница увидит, что в доме Гаста и Сюзанны всегда безукоризненно чисто. Она не узнает, что к ним раз в неделю приходит уборщица.

Гаст вчера отправил ей эсэмэску, сообщил: Сюзанна извиняется, что не сможет присутствовать – она на ретрите в Беркширских горах. Она просит передать слова любви и поддержки Фриде. «У тебя получится», – отправила сообщение Сюзанна.

Фрида проверяет свое отражение в стекле автомобильного окна. В фильмах про матерей, ищущих искупления, плохие матери такие героини, прячут свои пороки под скромными шелковыми блузочками, заправленными в безвкусные юбки. Они носят туфли на низком каблуке и телесного цвета колготки. Фрида одета в серую шелковую блузку без рукавов, кардиган с воротником, отделанным блестками, черную юбку до колен, туфли на низких шпильках. Челка у нее аккуратно выровнена, накрасилась она скромно, волосы пригладила и собрала в низкий хвостик. У нее целомудренный и безобидный вид женщины среднего возраста, то ли воспитательницы из детского сада, то ли матери-домохозяйки, считающей минет необходимым злом.

Продолжительное общение, говорит социальная работница. Час игры и разговоров. Фрида не может оставаться с Гарриет наедине, не может вывести ее на улицу, не может принести ей подарок. Социальная работница будет обеспечивать физическую и эмоциональную безопасность ребенка.

Фрида чувствует прикосновение к своему плечу.

– Доброе утро, миз Лью.

Социальная работница снимает зеркальные солнцезащитные очки. У нее великолепно здоровый вид. Бледно-розовое платье подчеркивает медную кожу, красоту обнаженных рук и осиную талию. На ногах лодочки из лакированной кожи телесного цвета.

Они обмениваются любезностями, перекидываются словами о погоде – день сегодня солнечный и сухой, температура почти восемьдесят пять[4]. Социальная работница чуть не сто лет нарезала тут круги, пока не нашла место для парковки, да и то в четырех кварталах.

– В этот район я почти не приезжаю.

Фрида спрашивает, не получит ли она с Гарриет немного дополнительного времени – ведь начинают они позже.

– Вы сказали, у нас будет час.

– Я не могу передвинуть другие встречи.

Во второй раз Фрида не спрашивает. У двери она предлагает воспользоваться своим ключом, но социальная работница говорит «нет». Она звонит в квартиру 3F. Наверху социальная работница просит Фриду подождать за дверью, пока она не поговорит с Гастом.

Фрида достает телефон. Они опаздывают уже на восемнадцать минут. Она надеется, что Гаст подготовил Гарриет. «Дело не в том, что мамочка не хочет побыть с тобой подольше. Дело не в том, что мамочка не хочет приносить тебе подарков. Все это для мамочки лишено смысла». Вероятно, и для Гарриет тоже. Гарриет думает, что маме дали тайм-аут. Социальная работница попросила Гаста объяснить это дочери понятным для нее языком. Не имеет значения, сказала социальная работница, что Гаст и Сюзанна не устраивают тайм-ауты[5] для ребенка. Гарриет так или иначе поймет, в чем суть.

Фрида прижимает ухо к двери. Она слышит, что социальная работница возится с камерой. Гарриет хнычет. Гаст пытается ее успокоить, говорит, чтобы не боялась.

– Тебе нечего бояться, – говорит Гаст. – Это только мамочка. Миз Торрес и мамочка.

Фрида не хочет, чтобы между их именами устанавливалась связь. Она не хочет быть здесь с сопровождением. Когда Гаст открывает дверь, социальная работница стоит за его спиной и уже снимает.

Гаст обнимает ее.

– Как она? – спрашивает Фрида.

– Немного капризничает. Не понимает, что происходит.

– Сочувствую. – Она надеется, он не заметит, что она недавно трахалась. Она заставила Уилла пообещать, что он никому не скажет. Прошлым вечером у нее на трусиках была кровь. До сих пор саднит.

– Миз Лью, давайте начнем.

Гаст говорит, что будет в своем кабинете, если им что понадобится. Он на ходу целует ее в щеку.

Гарриет прячется под кофейным столиком. Фрида оглядывается на социального работника. Плохое начало. Социальная работница следует за Фридой в гостиную, где та опускается на колени рядом с распростертым телом Гарриет и опасливо гладит ей животик.

– Я здесь, детка. Мамочка пришла. – Комок у Фриды не в горле – в глазах, в кончиках пальцев. «Пожалуйста, – думает она. – Пожалуйста, детка». Гарриет высовывает голову и улыбается, она складывается калачиком, закрывает лицо руками. Она не двигается с места.

– Мамочка, иди. – Гарриет манит Фриду присоединиться к ней под столом. Когда Фрида пытается ухватить ее за ноги, Гарриет отодвигает их. Фрида спрашивает, прошел ли уже час.

– У вас осталось тридцать пять минут, миз Лью. Почему бы вам не начать играть? Мне нужно увидеть, как вы с ней играете.

Фрида щекочет босые пяточки Гарриет. Гаст и Сюзанна облачают ее в одежду такого унылого цвета. На Гарриет серая рубашечка и коричневые легинсы. Скоро Фрида купит ей новые платьица. С полосками и цветочками. Они снимут новый дом. В другом районе. Чтобы не было плохих воспоминаний.

– Раз, два, три! – Фрида за ноги вытаскивает Гарриет из-под стола. Гарриет радостно визжит.

Фрида поднимает ее.

– Дай-ка я посмотрю на тебя, детка.

Гарриет улыбается, показывая несколько молочных зубов. Она липкими ладошками обхлопывает блузку Фриды. Фрида покрывает ее поцелуями. Она проводит пальцем по ресницам Гарриет. Поднимает фуфаечку на дочери, с фырканьем проходится губами по ее животу, отчего Гарриет хихикает. Это единственная радость, которая важна для нее. Все зависит от того, позволено ли ей или нет прикасаться к своему ребенку, видеть ее.

– Мамочка так по тебе скучала.

– Не шептать, миз Лью.

Социальная работница в двух футах от нее. Фрида чувствует ванильный запах ее парфюма.

– Миз Лью, не закрывайте от меня лицо ребенка. Почему бы вам не начать играть? У нее здесь есть какие-нибудь игрушки?

Фрида загораживает Гарриет своим телом.

– Пожалуйста, дайте нам минуту. Мы не видели друг друга одиннадцать дней. Она же не тюлень.

– Никто не сравнивает ее с тюленем. Это вы пользуетесь таким языком. В ваших интересах поскорее начать.

Гаст и Сюзанна держат игрушки Гарриет в деревянном коробе рядом с кроваткой. Гарриет отказывается сделать несколько шагов к коробу. Она хватается за ногу Фриды и требует, чтобы мать ее несла. С Гарриет на бедре Фрида достает фетровых кукол и мягких зверушек, деревянные кубики с детскими стишками. Она пытается увлечь Гарриет наборной пирамидкой из колечек, резным динозавриком на колесах.

Гарриет не хочет, чтобы Фрида опускала ее на пол. Она смотрит на социального работника испуганными глазами, подняв брови.

Фрида знает это выражение. Она возвращает Гарриет на пол.

– Детка, извини. Нам нужно поиграть. Мы можем с тобой поиграть для этой замечательной тети? Пожалуйста, детка. Пожалуйста. Давай поиграем.

Гарриет пытается забраться на колени матери, а когда Фрида наскоро обнимает ее и просит выбрать игрушку, Гарриет начинает вопить. Ее капризность набирает обороты с пугающей скоростью и переходит в полномасштабное вулканическое извержение. Гарриет падает животом на ковер, молотит по нему руками и ногами, испускает птичий вопль, который слышен по другую сторону океана.

Фрида переворачивает Гарриет на спину, целует, просит успокоиться. Гарриет трясет. Она показывает на социального работника и кричит:

– Уходи!

– Фу, как некрасиво. – Фрида ставит Гарриет на ноги, держит ее за плечи. – Немедленно извинись перед миз Торрес. Мы так ни с кем не разговариваем.

Гарриет ударяет Фриду, царапает ей лицо. Фрида хватает ее запястья.

– Посмотри-ка на меня. Мне это не нравится. Не надо бить мамочку. Мы никого не бьем. Ты должна извиниться.

Гарриет топает ногой и кричит. Социальная работница подходит ближе.

– Миз Торрес, не могли бы вы сесть за стол? Она нервничает. Вы ведь можете взять крупный план и оттуда, да?

Социальная работница игнорирует просьбу Фриды. Гарриет не собирается извиняться. Гарриет хочет еще объятий.

– Ну же, детка, нам нужно поиграть. Миз Торрес хочет посмотреть, как мы играем. У мамочки остается мало времени.

Социальная работница опускает камеру и смягчает голос:

– Гарриет, мы хотим посмотреть, как ты играешь. Поиграй с мамочкой, хорошо?

Гарриет выгибает спину. Она выкручивается из рук Фриды. И бросается на социального работника. Фрида не успевает ее схватить. Она в ужасе видит, как Гарриет кусает социального работника в руку.

Социальная работница вскрикивает.

– Миз Лью, контролируйте вашего ребенка!

Фрида оттаскивает Гарриет.

– Извинись перед миз Торрес немедленно. Не смей кусаться. Мы никогда не кусаемся.

Гарриет испускает злобный поток невнятицы.

– Нет-нет-нет!

Появляется Гаст посмотреть, что происходит. Социальная работница сообщает ему о нападении Гарриет.

– Она нервничает, Гаст, – говорит Фрида.

Гаст просит социального работника показать ему руку. Он спрашивает, не больно ли ей. От зубов Гарриет у социального работника остались отметины. Гаст просит показать их. Он многословно извиняется. Гарриет никогда себя так не ведет.

– Она не кусака, – говорит он.

Гаст несет Гарриет на диван поговорить. Фрида уходит на кухню за стаканом воды для социального работника. Она кладет лед в полиэтиленовый пакетик на молнии, заворачивает его в полотенце. Она в ужасе, но и полна гордости. Это ее ребенок. Ее союзник. Ее защитник.

Социальная работница прижимает лед к укусу. Гарриет не собирается извиняться, несмотря на все усилия Фриды и Гаста.

– Миз Лью, у вас остается еще пять минут. Давайте будем заканчивать.

Фрида умоляет Гарриет поиграть. Но Гарриет хочет только отца. Она не отпускает его. Через слово у нее слышится «папа».

Фрида подсаживается к ним и беспомощно смотрит, как они играют с набором деревянных лошадок. Разве минуту назад они не были союзниками? Разве она не защищала мамочку от плохой тети? Неужели все дети такие переменчивые? Остается еще два посещения. Гаст подготовит Гарриет к следующему, объяснит, как это важно. Судья поймет – ведь Гарриет еще и двух лет нет. Он увидит, что Гарриет ее любит. Что Гарриет хочет быть с ней. Судья увидит, что у Гарриет буйное сердце.