Читать книгу Зеркало для никого - - Страница 4

Как мама и обещала, она утащила отца в театр. Тот пошел за ней, не скрывая страдальческого выражения, потому что не любил различные представления, считая театральное искусство пережитком прошлого. Но маму он любил больше, чем не любил театр, а потому не сказал ни слова. Они пожелали мне приятного вечера и оставили дома одну. Тот самый показатель доверия, которым я собиралась бессовестно воспользоваться.

Хотелось выглядеть крутой и взрослой, как Анастасия или как Мист, но куда мне было до них. Перебрав кучу одежды, я в итоге надела извечную кожанку и вызывающе красный топ с надписью “Bless the Queen”. Раньше у меня не хватало смелости носить этот топ. Он был одной из любимых вещей Мист. Я вообще любила копаться в ее одежде. Казалось, от футболок все еще пахло сестрой. Мист предпочитала запах жасмина. Я украдкой поднесла топ к носу, улавливая этот едва заметный аромат. Наверное, для Зрителей моя ностальгия была не самой интересной темой, но иногда можно позволить себе забыть о них на пару мгновений. Мист… где ты сейчас? Что делаешь? Видишь ли ты, как я пытаюсь сойти за твою бледную копию?

Быстро оделась. Небрежно, но красиво накрасилась. Растрепав волосы по плечам, я погасила свет и вышла из дома. Походка была прыгучей от предвкушения приключений. Зрителей с каждой минутой становилось больше, словно они чувствовали – грядет что-то интересное.

«Странно все это», – размышляла я, медленно вышагивая в сторону автобусной остановки. «Кто-то другой решает, насколько интересна моя жизнь, и насколько она моя, если я все время обязана прислушиваться к мнению этих невидимых наблюдателей?». Вспомнился Тео, его любовь к Космосу, его одержимость Лунной поверхностью. Мой папа всегда говорил: «Только неудачники с низким Рейтингом пытаются сбежать на Луну». Сегодня я подумала, что может быть у этих людей такой низкий Рейтинг как раз потому, что они хотят жить по-своему, а не по воле Зрителей?

Я шла мимо ухоженных и одинаковых домиков и садов, мимо пушистых породистых котов, которые различались лишь цветом и упитанностью. Идея электронных домашних питомцев провалилась, как провалилась идея роботов в школах. Люди чувствовали в электронной кошке отсутствие души, и как бы уютно она ни мурчала благодаря голосовым программам, этот звук не шел ни в какое сравнение с урчанием настоящей кошки.

Я зашла в скоростной автобус. Немногочисленные пассажиры смотрели на меня с интересом, что неудивительно, ведь они видели мой профайл семнадцатилетней девчонки и могли оценить количество просмотров. Может, гадали, являюсь ли я в чем-то выдающейся особой? Выдающейся я себя не ощущала. Скорее немного растерянной и напуганной от того, что притворяюсь кем-то другим.

Я смотрела в окно со скучающим видом. Ехать по меркам Зеленого города довольно долго – целый час. Ничего. Я настолько погрузилась в мысли, что не заметила, как прошло время. Мы приближались к окраине, где находился клуб Джаз-Поэт. Я в таких местах одна не была ни разу. Даже с сопровождением в подобные злачные местечки не особенно хотелось идти. За клубом в нескольких метрах начиналась лесная зона, где обитали олени и лисы, потом шел квартал двоек, с самыми ненадежными членами нашего общества, а за ним снова шла бесконечная лесополоса и стояла Стена, очертания которой можно было увидеть, если приглядеться. Идеально гладкая, прозрачная стена, за которой продолжался дикий лес и виднелись горы, испещренные реками. А потом Территория Зрителей с их многоэтажками, грязным воздухом и водой, болезнями и бедностью.

Были те, кто Стену обожал, считая ее гарантом спокойствия и мира. Были те, кто считал, что Стена нам не нужна, ожидая, что вездесущее око камер защитит нас и от Зрителей в том числе. Стену возвели для того, чтобы в Зеленый город не проникали беженцы из Трущоб. Те, кто подбирался к ней, махали руками, пытаясь что-то показать. Они хотели стать частью нашей жизни, но их быстро выдворяли обратно. Хорошо, что стену патрулируют дроны.

Джаз-Поэт оказался красивым двухэтажным зданием в стиле ар-нуво. Клуб чем-то напоминал дерево, чьи корни и ветви оплетали двери и балконы. А окна одновременно походили на крупные листья и глаза. Сейчас такая архитектура вышла из моды, потому что была слишком затратной и непрактичной. Но от нее с ума сходила Амалия и часто показывала мне разные примеры этого стиля. Так что я невольно научилась отличать его в декоре и архитектуре. Перед зданием не было почти никого. Одиночки или пары подходили к коричневой двери и показывали карточку сове со стеклянными глазами. Сова эта была сделана из бронзы столь искусно, что казалось, каждое перышко ее можно отделить от другого. Дважды дверь отворилась. Один раз осталась запертой, а сова недовольно ухнула. Девушка, которая тянула карточку, точь-в-точь как моя, печально вздохнула и побрела прочь. На мгновение меня накрыла паника. Что будет, если произойдет то же самое и со мной? Что, если дверь не откроется, а подарок Анастасии окажется лишь злой шуткой над школьницей?

Я собрала волю в кулак и отправилась испытать свою судьбу. Когда карточка оказалась возле глаза-камеры, я услышала щелчок, и темная дверь отворилась, пропуская меня внутрь. Сердце бешено забилось в предвкушении чего-то грандиозного. А еще от понимания, что та камера на входе была последней, в чье поле я попала на ближайшие несколько часов. Минуя длинный темный коридор, стены которого сияли пугающим красным цветом, я оказалась в клубе.

Зал был большой и круглый. С одной стороны располагалась сцена, прикрытая алым занавесом, а с другой изогнулась бесконечная барная стойка, где стояли разнообразные напитки. В центре клуба располагалось с десяток круглых столиков, за одним из которых я приметила Анастасию и еще нескольких взрослых ребят. Я постаралась настроиться на их профайлы, но ничего не вышло. Слепая зона и правда лишала возможности узнать все о людях. Их Рейтинг, привычки, место учебы и работы оставались для меня неизвестными. Кто они? Что из себя представляют? Я вдруг почувствовала себя слепой. Я и не замечала, как сильно полагаюсь на данные о пользователе.

Анастасия курила тонкую сигарету. По запаху я поняла, что в ней был настоящий табак. Отец когда-то получил пачку таких в подарок от благодарного клиента.

– Гель, я рада тебя видеть! – ее красные губы растянулись в улыбке. Она отвела руку с сигаретой в сторону и поцеловала меня в щеку, оставив на ней след, который я не спешила стереть. Для остальных мое появление стало неожиданностью.

– Ты притащила сюда школьницу? – недовольно пробормотала высокая девушка, чья кожа была такой темной, что казалось, эта темнота поглощала свет, исходящий от свечей вокруг. Вот спрашивается, как они догадались о том, что я школьница? Вроде выгляжу взрослой. А потом я поняла, что впопыхах схватила школьный рюкзак с логотипом гимназии вместо заготовленной заранее модной сумочки. Молодец, Гель…

– Именно, сама же говорила, нам нужна свежая кровь. Гель семнадцать. – Анастасия посмотрела на подругу так, что та тут же проглотила свое неодобрение и расплылась в куда более дружелюбной улыбке. Очевидно, сестра Тео была главой этой четверки, раз так быстро смогла изменить отношение ко мне. Темнокожая девушка протянула мне ладонь:

– Абени.

Я осторожно пожала руку и представилась:

– Гель.

– Скандинавка?

– Наполовину.

– А вторая половина?

– Уэльс.

Девушка довольно кивнула. Для Абени почему-то было важно знать, к какому народу принадлежали мои предки. Это противоречило законам Толерантности. За подобный поступок можно было живо лишиться хорошего Рейтинга. Хуже было бы только показать свою серьезную заинтересованность в религиозном культе. Христианство, ислам, буддизм и прочее давно считались пережитками прошлого. Книги о религиозных и философских учениях читали, чтобы посмеяться, или занимались этим во время Универсального Рождества, когда наше поведение не влияло на Рейтинг. Но мы находились в Джаз-Поэт клубе, и, может, правила Толерантности на это место не распространялись.

Знакомство с остальными прошло гладко. Пухлый парень, прячущий глаза за толстыми очками, как знак протеста – не иначе, ведь сегодня все могли позволить себе сделать коррекцию зрения – назвался Шоном.

Высокий лохматый брюнет, обладатель серых насмешливых глаз – Иваном. Этот Иван выглядел как отрицательный герой из какого-нибудь старого фильма, того и гляди выхватит пистолет и начнет стрелять во всех без разбора.

– Дай угадаю, думаешь о том, что наш Иван похож на психа? – спросила Анастасия. В ее глазах искрился смех. Я испуганно уставилась в пол. Подобное могло обидеть парня, но Иван рассмеялся. Улыбка полностью преобразила его лицо:

– Не ты первая, не ты последняя, а я ведь будущий учитель начальных классов.

– Держу пари, твой первый класс будет от тебя в восторге до уссачки, – сказала Анастасия.

От этих слов он хмыкнул, а я рассмеялась. Если поначалу я боялась идти в этот клуб, то теперь заметно расслабилась. Публика здесь в основном состояла из студентов. Они ругались, курили, отпускали пошлые шуточки, позволяли говорить себе на самые непопулярные темы. В общем, делали все то, что нельзя было делать при Зрителях. Анастасия заказала всем по кружке пива, мне же официант принес безалкогольное, и соленые орешки. Она беззастенчиво кинула в свой бокал таблетку, которая с шипением растворилась. О таком я читала. Что-то из не медикаментозных колес. То, что делала Анастасия, было прямым нарушением закона, но кажется, ее это не беспокоило. Я понемногу узнавала о самих ребятах, Абени интересовалась культурой африканских народов. Иван недурно играл на гитаре, а Шон был настолько продвинутым компьютерщиком, что практически жил в виртуальном мире до встречи с Анастасией. Они были лучшими друзьями, и, хотя Шон смотрел на нее влюбленными глазами, Анастасия этого вовсе не замечала. Мне понравилось узнавать все о людях не по высвечивающейся перед глазами иконке, а благодаря настоящему общению. В этом было что-то правильное. Анастасия отхлебнула пива так, что на ее хорошеньком личике появились пенные усы. Она схватила ложку, словно это была трубка и с сильным непонятным мне акцентом промолвила:

– Молодежь, которая позорит родину. Расстрелять.

Ее друзья прыснули от смеха, я тоже заулыбалась, чтобы показать, что понимаю, кого она изображала. Наверное, злого преподавателя. За одной шуткой последовала другая и, в конце концов, Анастасия поделилась со мной кое-какой информацией, шепнув на ухо.

Оказывается, большинство присутствовало здесь из-за Локи – некоего поэта, который изредка появлялся в Джаз-Поэт клубе и всегда выступал в маске. Никто не знал, кто он на самом деле. Поговаривали даже, что он робот или правительственный агент, призванный отслеживать настроения молодежи. Локи читал жесткие, пропитанные болью стихи.

– Я говорю тебе, Локи – это голограмма, программная разработка, – утверждал Иван, прихлебывая пиво из высокого стакана.

– Такая же, как ты и я, – рассмеялся в ответ Шон, – под голограммами половицы не прогибаются, воздух их не обтекает так, что фитиль свечи дрожит. Да и ты сам знаешь, большинство людей на подсознательном уровне отличают голограмму от живого человека, поэтому не ходят на их концерты.

– Я думаю, Локи – один из студентов нашего университета. – Анастасия выглядела так, будто была на взводе. Она делала какие-то пометки в электронном блокноте. Ее пальцы быстро набирали текст. Я попыталась заглянуть в ее записи, но ничего не поняла. Кажется, Анастасия одной рукой программировала, умудряясь шутить и пить пиво. Удивительно! Я не стала у нее спрашивать, что именно она делает, все равно не ответит. Вместо этого сфокусировалась на разговоре о Локи. Личность поэта была тайной. Может быть, поэтому он был столь популярен? Люди всегда стремятся прикоснуться к неизвестному.

– Локи просто актер, который понял, что может получить хорошую популярность и деньги, не угробив Рейтинг чтением стихов. Нам же всем полагается только порнушку смотреть, да программировать. Стихи для лохов и посетителей злачных местечек вроде этого. – Абени забрала у Анастасии сигарету и сделала затяжку.

Свет погас, разговоры тут же смолкли. На сцену вылетели два голографических ворона и принялись расхаживать по деревянному полу, недобро каркая, будто предвещали беду.

– Добрый вечер, – раздался голос из-за сцены.

Изумительно выразительный голос, будто он мог передать все существующие человеческие эмоции. Локи вышел на сцену. Он ступал медленно, ни на кого не глядя, и казался тенью, отделившейся от стены. Его глаза были пронзительно черного цвета, цвет зрачка вовсе не отличался от радужки. «Линзы» – с легкостью угадала я. Лицо закрывала идеально черная стеклянная маска, похожая контурами на посмертные маски египетских мумий, которые нам показывали в рамках курса по истории. На его голову был наброшен капюшон из плотной, поглощающей все оттенки ткани.

– Он всегда выступает в компании этих воронов и всегда в маске, – тихо прошептала мне на ухо Анастасия. Она подалась вперед, жадно рассматривая фигуру Локи. Ее цепкий взгляд выхватывал каждый его жест. Казалось, она видела даже изменение воздушных потоков вокруг него. Я тоже с любопытством глядела на этого парня… мужчину. Он был строен и высок, за непроглядной темнотой плаща мелькали брюки, на ногах его чернели туфли с узкими блестящими мысами. Значит ступня у Локи узкая. Впрочем, на этом мои умозаключения и закончились. Контуры его лица было невозможно определить. Если бы я встретила его на улице, то никогда бы не узнала.

– Сегодня я хочу прочитать вам кое-что новое. Надеюсь, вам понравится.

Голос его прозвучал с хрипотцой, он был низкий и тихий, но такой, от которого по коже побежали мурашки. Я с удивлением посмотрела на свои руки, светлые волоски на которых встали дыбом. Раздались сдержанные аплодисменты. Локи начал читать. Его голос вдруг стал злым, полным печали и гнева.

Вот и все откровение…

Локи говорил, а в каждом его слове я узнавала себя. Свои мысли и чувства, идеи, с которыми я просыпалась каждое утро, но которые, не осмеливалась выразить словами. Мне казалось, что невидимые Зрители ели меня живьем, заставляли стать той, кем я не являюсь. Жизнь словно по сценарию, неизвестно кем составленному. Ощущение, что я никак не могу повлиять на то, что со мной происходит.

Уже много лет в Зеленых городах было не принято читать или писать стихи. Поэзия считалась лишней для жизни, чем-то устаревшим, ненужным. За интерес к поэзии можно было потерять большую часть Рейтинга. Читать Шекспира, Байрона или Рильке считалось нежелательным. Да и унификация языка не способствовала пониманию поэзии старых мастеров. Все песни давно писались на программах, которые сами подбирали к мотивам слова.

В Зеленых городах куда больше ценилась визуальная культура: кино, танец, театр и архитектура. Такие направления считались нужными, практичными, правильными. Увлекаться «словоблудием» было неприлично. И вдруг эти стихи… В них был крик, ритм и боль, которую нельзя выразить словами. Поэзия, принадлежащая Локи, показалась мне обнаженной душой, выставленной на показ. Это были именно его слова – личные, а не созданные бездушной машиной. Интонация, с которой он произносил их, его голос. Я почувствовала, как наворачиваются слезы. Ресницы затрепетали, от чего слезинка соскользнула и потекла по щеке, прочертив влажную дорожку.

– Почему ты плачешь? – спросил вдруг Локи.

Он прервал свое выступление и посмотрел на меня. Взгляды остальных присутствующих также обратились ко мне. Даже голографические вороны смотрели на меня своими бесчувственными алыми глазами, а я не могла сдержать слезы. Эта боль, боль каждого его слова была мне знакома. Сквозь рвущиеся слезы, я смогла вымолвить:

– Потому что это про меня… Я просыпаюсь с этими мыслями и засыпаю с ними, я не могу их выразить словами… – я снова зашлась рыданиями.

К удивлению всех присутствующих, Локи вдруг спустился со сцены. По вздохам и шепоту, всколыхнувшему свечи, было очевидно, что он никогда так раньше не поступал. Он подошел к нашему столику. Глаза Анастасии распахнулись шире. Она вцепилась в кресло, подавшись вперед. Локи положил ладонь мне на голову. Покровительственно, но больше даже по-отечески растрепав волосы:

– Это про всех здесь присутствующих. Поэтому они здесь, поэтому хотят попасть сюда. Потому что здесь можно побыть не образом, а человеком… Ты можешь плакать здесь, но тебе нельзя показывать свою боль там, где есть камеры. Если они поймут, что ты не пустая, то вытряхнут из тебя все нутро, накормят нейролептиками и превратят в улыбающуюся тень тебя настоящей.

– Я знаю, я держусь. Они думают, что я красавица. Представляешь… красавица! Это так долго копилось, – я всхлипнула. Здесь присутствовала толпа незнакомцев, но их количество было ничем по сравнению с количеством Зрителей, что смотрели на меня каждый день. – Я ненавижу этот мир. Я ненавижу камеры. Я ненавижу себя за то, что притворяюсь куклой каждый день. НЕНАВИЖУ! – Я ударила ладонью по столу. Как долго эта боль копилась во мне? Как долго я не давала ей выхода? Послышался смешок Локи.

– Приходи в следующее воскресенье, девочка. Ты желанный гость на всех моих выступлениях.

Он снова погладил меня по волосам. Рыжая прядь блеснула алым в его пальцах. Он немного постоял рядом и вернулся на сцену. Локи еще долго читал стихи, но я ничего не слышала, поглощенная своими мыслями. Как долго я не давала воли эмоциям? Я стремилась жить правильной жизнью ради родителей, ради своего будущего, ради Мист. До сегодняшнего дня я не замечала, как близка к срыву. Если бы не стихи Локи, его слова, что рвали душу как осколки битого стекла, освободившие меня от части боли, как долго бы я смогла продержаться? Возможно, если не сегодняшние слезы – то завтра, через месяц или полгода, я бы вышла на улицу и скинула с себя одежду под бесчисленными взглядами камер. Взглядами Зрителей, всегда готовых к осуждению, всегда готовых выгнать паршивую овцу из стада.

– Ты когда-нибудь такое видел? – спросила Анастасия у Шона, как только Локи закончил свой монолог. Мне редко приходилось быть центром всеобщего внимания в обычном его понимании, но сейчас взгляды, направленные на меня, раздражали еще больше, чем внимание невидимых Зрителей. Их я хотя бы не знаю. И уж точно не столкнусь ни с кем на улице.