Читать книгу Магистерий. Тайная игра - - Страница 2

– Итак, господа, подводя итоги сказанному, – директор обвел угрюмым взглядом всех собравшихся, – с сегодняшней ночи назначаются дежурства. Дежурим парами с отбоя, то есть с девяти часов вечера и до побудки. То есть до шести часов утра. Далее – обычное ваше расписание и ежедневные обязанности. Будьте бдительны. Если заметите подозрительные передвижения, присутствие в спальнях посторонних или животных, группу учеников больше двух, блуждание по коридорам дальше туалета после отбоя, разговоры и прочий бедлам – немедленно пресекайте. Чересчур активных – в карцер до утра, потом разберемся. Всем понятно?

Учителя согласно забормотали. Директор прошелся туда-сюда перед письменным столом, стуча по полу тростью.

– Лист с расписанием дежурств будет висеть в учительской через час. Настоятельная просьба – ознакомиться до ужина, чтобы исключить недопонимания, опоздания и идиотские вопросы. Вопросы любой степени идиотизма лучше задавать прямо сейчас.

– Господин Фоули, – учитель математики поднял руку, – означает ли это, что дежурство продолжается всю ночь? А когда же спать?

– Время дежурства разделяется на две смены. И мне, и коменданту, и падре, и даже нашему всевидящему оку Надзора[1] придется дежурить точно так же, как и вам. Не забываем, что наше учебное заведение не просто школа. Мы школа второй ступени, и наша ответственность перед обществом гораздо серьезнее, чем у преподавателей начальных школ, профучилищ и прочих институтов. Прошу не забывать об этом ни на минуту.

Еще бы, попробуй забудь. Два года фактически тюремного заточения, чтобы в финале прогнать детей через дистингер[2] и отделить овец от козлищ. И даже высокая вероятность, что козлищ в стаде не окажется, заточения не отменяет.

– Еще вопросы? Нет? Тогда расходитесь по своим классам, господа, сейчас будет звонок.

И правда, затрезвонил звонок – начался новый учебный день.

Лео подождал, пока выйдут те, кто спешил на занятия. У него имелся час перед уроком истории, так что в другой день можно было бы поспать на час подольше, но директор еще с вечера объявил об утреннем сборе для всего педсостава.

Предыдущей ночью ученики набезобразили в интернатском подвале – кто-то повесил на трубе куклу в школьном платье, до истерики напугав явившуюся среди ночи в подвал толпу подростков. На взгляд Лео, ничего особо криминального в этой выходке не было – все-таки День Всех Святых располагает. Но Фоули рассвирепел и таки нашел виноватого. А вчера после ужина обнаружилось, что сбежал один из учеников, Маттео Маллан.

Как понял Лео, побег ученика – не то чтобы особо редкое явление. Подростки, не привыкшие к суровой жизни в интернате, сбегали время от времени. Как правило, их даже не разыскивали: через сутки-полутора родственники возвращали беглецов. Сразу искать начинали тех, кто был на государственном обеспечении, детдомовцев. Эти уж если сбегали, так сбегали наверняка.

Маттео Маллан был мальчик домашний, непуганый. Восьмой класс, первый год в школе второй ступени, два месяца в интернате.

– Слышь, Серый! – В опустевшем коридоре Лео догнал физкультурник, здоровенный детина, ненамного старше его самого. По этой ли причине, или из-за общего простецового хамства, физкультурник не утруждался обращаться к молодым коллегам по имени. – Закурить найдется? У тебя есть, я знаю. Пойдем, подымим.

Лео увернулся от похлопывания по плечу, но кивнул, проглотив раздражение.

– Привет, Большой Ро. Угощу, конечно.

– Своими дамскими конфетками?

– Чем есть, Ро. Вонючего матросского табака можешь у Фоули попросить.

– У него снега зимой не допросишься, – хохотнул физкультурник, поднял палец и рявкнул, подражая директору: – Бережливость и экономия, дар-р-р-моеды!

Они спустились по широкой лестнице – ее ступеньки словно обкусал по краю голодный великан, – пересекли пустой холодный холл и вышли на крыльцо, в промозглый воздух ноябрьского утра.

Небольшую площадку у входа обрамляли почти облетевшие узловатые тополя, путь на улицу отсекала высокая кованая ограда, всегда запертые ворота с калиткой и будка сторожа, оплетенная девичьим виноградом, еще не растерявшим пурпурные листья. За оградой вся улица тонула в сыром сумеречном тумане. В воздухе висела морось, и брусчатка, залепленная мокрыми листьями, блестела.

Лео достал серебряный портсигар и предложил физкультурнику тонкие сигариллы. Тот схапал две, одну сунул за ухо, другую в рот, и нагнулся к артефакту-зажигалке, который Лео прикрыл от ветра рукой.

– М-м-м, вишенкой пахнет. – Большой Ро выдохнул ароматный дым и зажмурился. – Тебя твои богатенькие родители, что ли, спонсируют? Такие стоят, как вся моя жизнь.

– Нет. Это старые запасы. Наслаждайся, пока есть.

Лео оперся спиной о квадратную колонну, поджег сигариллу. Сам он курил нечасто и немного, но запас хорошего курева имел. Еще со студенческих времен он обнаружил этот забавный, но действенный способ подружиться с коллективом – совместное посещение курилки, крыльца или балкона, чтобы немного подымить, поболтать или помолчать, послушать. В эти минуты возникает загадочная близость и откровенность. Такая своеобразная простецовая магия.

Лео поднял воротник пальто, защищаясь от залетающей под козырек влаги – он так и просидел все собрание в верхней одежде. Раздеваться, по правде говоря, и в помещении не хотелось.

– Молодые люди, есть пара минут?

К ним подошел падре Кресенте, школьный капеллан. Кроме обязанностей священника, он занимался документами и иногда выполнял функции секретаря для Фоули. Невысокий и хрупкий, как подросток, в аккуратной сутане и с неизменной улыбкой.

Священник равно Инквизиция, и нельзя сказать, что Лео не испытывал некоторого напряжения и даже опаски, однако ровное и благожелательное отношение падре ко всем, включая детей, Лео импонировало.

Он улыбнулся и протянул раскрытый портсигар.

– Угощайтесь, падре.

– Благодарю, я воздержусь. Мне к обеду надо подготовить списки для дежурств, и я хочу спросить, молодые люди, есть ли у вас пожелания и предпочтения насчет ваших партнеров? Лео, с кем бы вы хотели пойти в разведку?

– В разведку? С вами, падре, – быстро сказал Лео.

Врагов следует держать как можно ближе, так говорил Беласко – дядя, старший товарищ и глава Магистерия, хоть и самопровозглашенный.

Падре Кресенте поднял брови и рассмеялся. Он был ибериец, родом из королевства Арахон, брови имел черные, густые, а зубы белые-белые, как и колоратка на его сутане.

– Я польщен, сын мой. Так и запишем. А вы, Рональд?

– Да мне по барабану… только старых перцев мне не надо. А перечниц тем более. Это… с Юлио меня запишите. С Юлио, точно!

Ну-ну. Юлио Дюбо, наблюдатель от Надзора, вел в школе начальную магзащиту, то есть гонял ребят строем по двору и иногда тренировал разбирать-собирать на скорость портативные магдетекторы. Защитой, на взгляд Лео, там и не пахло.

Много эти друзья надежурят вдвоем? Будут пиво пить и радио слушать.

Лео покосился на священника – тот царапал самопиской в блокнотике, – вдохнул дым и медленно выпустил в сторону. Спросил после паузы:

– Правильно ли я понимаю, падре, что Бьянку Венарди ожидает проверка Надзора? Или после карцера она может вернуться к учебе?

Падре оторвался от записей и улыбнулся:

– Ну что вы, Лео. Ничего сверхъестественного не случилось. Обычные шалости и нарушение дисциплины. Девочка чересчур увлеклась. Мы все надеемся, что наказание охладит горячую голову синьориты Венарди, и такого больше не повторится. Ловить ведьм там, где их нет, – не слишком разумно.

Ну, слава Ястребу! Фоули так орал на бедную девочку, что за двумя закрытыми дверями в коридоре было слышно. Когда Лео вчера утром пришел в школу, все только и говорили, что о висельнике в подвале, который то ли был, то ли не было, и о привидении, которому это тело принадлежало. О привидении вообще ходили упорные слухи и гуляли страшные истории, и Лео нутром чуял, что тут все не так просто.

Он подозревал, что и другие это чуют. Нет дыма без огня, а Бьянка некстати подлила масла в этот огонь. Ее выходка была несколько больше, чем просто шалость и нарушение дисциплины. К тому же история с повешенным, случайно или нет, совпала с побегом ученика. Из всего этого можно было раздуть грандиозный скандал.

Но если директор Фоули ограничится дежурствами и карцером, а наблюдатель от Надзора не ловит мышей, то и слава феям.

– Вот ты где, Ро, Мордач, мать твою! Ты спер мою цацку! Ты спер цацку мою, жирная рожа!

От угла школы к крыльцу спешил, волоча метлу, школьный истопник и дворник по прозвищу Дедуля. Физкультурник поперхнулся дымом.

– Чего? Какую цацку, ты в своем уме, Дед?

– Мою цацку! Сам знаешь, какую! А ну выворачивай карманы, показывай!

– С ума сошел? Пьяный черт! С утра глаза залил или с ночи не проспался? Иди к себе. Эй! Что ты меня хватаешь? Пошел вон!

Лео и падре Кресенте с удивлением наблюдали, как явно не проспавшийся Дедуля, бросив метлу, пытается схватить отступающего за колонну физкультурника.

– Падре, скажите ему, чтоб шел к себе! Дедуля, отвали, пока я тебе не вмазал, чего ты пристал? Руки убери!

– Конрад, – окликнул истопника падре Кресенте, – что вы хотите от Рональда? Объясните нам.

– Пусть вернет, что украл! – Дедуля возмущенно тыкал пальцем в физкультурника. – Вор, гаденыш, обокрал спящего!

– Да тебе приснилось, – догадался физкультурник, – ему приснилось, падре, с пьяных глаз. Что у него красть? У него в каморке старье да мусор, дверь не закрывается. Кто угодно мог с улицы зайти. Почему я?

– Ты! Ты его видел, и ты забрал! Сам мне подливал, с-с-собака!

– Я вообще не пью, особенно с такими, как ты! Убери руки, пьянь!

Падре Кресенте покачал головой.

– Конрад, вы и правда… не совсем трезвы. Постарайтесь выспаться, прийти в себя и высказать свои претензии Рональду в более приемлемой форме. Если вы к тому времени о них вспомните.

– Ты думаешь, я вру? Думаешь, я заливаю, да? Падре! Я не вру! Этот сукин сын спер мою цацку!

– О, падре, смотрите, – сказал Лео, – смотрите, это, кажется, Маттео Маллан.

За воротами стояли трое, и сторож, выбравшись из будки, отпирал им калитку.

На площадку перед крыльцом шагнул высокий сутулый мужчина в кургузом плаще, он волок за локоть подростка в синей школьной куртке. Тот не сопротивлялся, но брел понурившись. Следом за ними шла женщина – не старая еще и когда-то, наверное, красивая, но заморенная и словно бы выцветшая. В руке она комкала платочек и то и дело промокала глаза.

Падре Кресенте двинулся им навстречу.

– Господин Маллан, госпожа Маллан, приветствую вас. Спасибо за содействие и высокую гражданскую ответственность! Господин Фоули, и я, и вся администрация – мы все благодарим вас за быстрое, без проволочек, возвращение Маттео в стены школы. – Он шагнул мимо мужчины с мальчиком прямо к женщине, которая запнулась и остановилась, беспомощно покачиваясь и моргая сквозь слезы. – Госпожа Маллан, очень сочувствую! Знаю, что это было нелегко. Скрепите сердце, через два года ваш мальчик – уже юноша – вернется к вам.

– Ох, падре, каждый день молюсь об этом, – всхлипнула женщина, – и чтобы обошла нас угроза эта ужасная, и чтобы артефакт-то надзорский не ошибся бы!

– Дистингер не ошибся еще ни разу, госпожа Маллан. Дефиниции – это величайшее испытание нашему смирению, но каждый из нас должен пройти их. А юные обязаны пережить два года суровых перед испытанием. Будем помогать друг другу и поддерживать. Господин Маллан, – он обратился к мужчине, – принимаю из ваших рук вашего сына Маттео и еще раз благодарю за добросовестное выполнение гражданского долга и за оказанное школе сотрудничество.

Мужчина одной рукой стащил кепку, смял ее и прижал к груди, а другой подтолкнул сына к священнику.

– Вот, падре… вертаем, значит. Заблудшего.

Падре ласково улыбнулся и протянул подростку обе руки. Маттео, не поднимая головы, пошаркал к нему.

Лео глядел на родителей и не знал, что чувствует – то ли жалость, то ли неловкость, почти отвращение. Эти двое с коровьим послушанием привели обратно на скотный двор своего теленочка и теперь надеются на лучшее. Авось бог милует, и чадо никак не проколется за два года и пройдет эти распроклятые Дефиниции.

Впрочем, в падре есть что-то такое, что заставляет надеяться на лучшее, этого у него не отнять. Ну, на то он и священник.

– Что, Маттео, – говорил тем временем падре Кресенте, – тяжело в интернате? Всем несладко, дружок, зато после Дефиниций к тебе никто не подкопается: ни Надзор, ни Инквизиция.

– Я… я не малефик! – выдавил младший Маллан.

– Не сомневаюсь. Однако надо доказать это государству. Мы все это доказывали, Маттео. И я, и папа, и мама. И господин Фоули. И даже господин Дюбо.

– Вас на два года не запирали. Вы просто Дефиниции прошли, и все!

– Вот и жаль, что не запирали. Если бы запирали и следили бы за молодежью – меньше жертв было бы на этой войне. Пошли к директору. Только прими раскаявшийся вид и не препирайся с ним. Глядишь, и в холодную не посадят. До свидания, госпожа Маллан, всего доброго, господин Маллан. Еще раз благодарю.

Падре повел подростка к дверям школы, мимо все еще переругивающихся физкультурника и Дедули.

Ловко же ибериец разговаривает и с учениками, и с их родителями. Ласково, но без попустительства. Маттео даже приободрился, а ведь ему сейчас влетит от директора так, что небо с овчинку покажется.

Надо бы и мне подобным образом научиться, а то ведь не знаю, с какой стороны к ним подойти.

Лео вздохнул, отщипнул ногтями дотлевший до перламутрового бумажного колечка огонек на сигарилле, спрятал остаток в портсигар и отправился следом за падре в школу.

– Итак, в прошлый раз мы изучали «Причины и поводы войны 23 года». – Лео обвел взглядом притихший класс, придвинул к себе тетрадь с планом урока. – Думаю, вы помните, что я рассказывал, прочли соответствующую главу в учебнике и хорошо подготовились к сегодняшнему опросу.

Ничего они не читали, конечно.

Дети из бедных семей ремесленников, рабочих и артефакторов первой и второй степеней – тех, кто занимается городским освещением или монтирует телефонные линии. Не было у этих детей привычки к упорной учебе, а было только желание продержаться два года и выйти после Дефиниций на свободу. К станкам, в мастерские, в депо или в прачечные, где работали их родители, старшие братья и сестры.

Семьи побогаче и повлиятельнее всеми силами старались избавить своих отпрысков от фактически двухгодичного заточения, платили особый налог, подписывали в Магическом Надзоре кучу бумаг и, когда подходила очередь, привозили своих чад на Корабельную улицу, к дверям МН.

Детей возвращали не всех.

Если дистингер, один из шести исправных артефактов Дагды Гиллеана, обнаруживал у подростка подозрительно высокие значения фоновых эманаций канде́неция, то судьба его была предопределена – он поступал в распоряжение Унии Артефакторика. Официально молодые малефики переучивались на артефакторов, но на самом деле… Бездна знает, что там происходило с ними на самом деле. Переученные бывшие малефики вроде бы считались свободными гражданами, но по улицам они не гуляли и в семьи не возвращались.

Класс наблюдал за Лео двадцатью парами глаз: серых, голубых, угольно черных, карих – и ни в одном взгляде интереса к царице наук, истории, не угадывалось. Лео еще даже не успел все имена запомнить, что уж говорить о каких-то педагогических успехах. Да и не для того он здесь, будем честны.

За последней партой сидела та самая девица, Бьянка Луиза Венарди, из-за которой в учительской было столько шуму. Высокая, тощая, с зеленым кошачьим взглядом, вздернутым конопатым носом и бритая почти наголо, только светлый ежик волос начал отрастать.

Когда ее в сентябре привезли в школу, медсестра обнаружила вшей и изничтожила их вместе с прической. Добрые и тактичные одноклассники немедленно прозвали Бьянку Луизу «Лысая Лу», но ее это, кажется, не смущало.

В правом ряду, у окна – понурый Маттео, которого сегодня вернули родители. За первой партой, прямо перед учительским столом – две похожие девочки, с каштановыми косичками, одинаково темноглазые – сестры-двойняшки родом с самых окраин Артемизии. Старых окраин, даже не новых. Одну из девочек звали вроде бы Марея, вторую э-э-э…

Лео беспомощно заглянул в журнал.

– Дефо Габриил, – прочел он первую попавшуюся фамилию.

Поднялся невысокий юноша, белобрысый, узкоплечий. Казенный синий пиджак из грубой шерсти (что за мерзость этот материал, Лео за неделю весь исчесался) сидел на нем, как мятый футляр.

– Я, господин учитель.

– Назовите основные разногласия между малефиками и настоящими людьми, послужившие причиной конфликта в начале двадцатых?

Хорошенький вопрос, который занимал светлые головы по обе стороны баррикад не только в начале двадцатых, но и как минимум последнюю тысячу лет. Скверно отпечатанный учебник в клеенчатой обложке, «кор. типогр. инкв. № 11099», ответом располагал кратким и ясным. Видно было, что юный Габриил учебник не открывал. Может, и к лучшему.

– Ну так… господин учитель, стало быть…

Лео незаметно вздохнул и сложил ладони домиком, утвердив на них подбородок. По ногам дул сквозняк, и они отчаянно мерзли в опорках из чертовой кожи, которые выдала кастелянша вместе с остальным положенным обмундированием.

– Подумайте хорошенько, Габриил. Такая разрушительная и кровопролитная война ведь не могла начаться на пустом месте. Значит, были причины. И закончилась она всего пять лет назад. Что-то же вы должны были об этом слышать?

Двойняшка Марея хихикнула и пихнула сестру локтем. «Дебил», – беззвучно, но отчетливо артикулируя, прошептала та. Юный Габриил налился пунцовым румянцем.

– Известно ж, малефики настоящих людей притесняли и умучивали, и потом ихний главный, этот… Красный Лев… сказал, что свое государство строить будет, а настоящих людей поистребит всех.

Лео терпеливо молчал. Дефо Габриил тоже замолк – видимо, его знания на тему обсуждаемого предмета полностью исчерпались.

– Ну хорошо. Садитесь. Берни́ни… э-э-э Розалин. Найдется, что добавить?

Поднялась красивая девочка, обладательница белокурых локонов и ясной синевы глаз. Волосы тщательно заплетены колоском, платье аккуратное, ни одной складки. Как только некоторые девочки умудряются в здешних условиях? Без мам, без пап, без слуг, в интернате?..

– Основная причина войны – ресурсы абсолюта. Малефикам нужны те же самые разломы[3], места силы, источники абсолюта, которые используют настоящие люди для создания артефактов. Наша цивилизация требует огромных затрат абсолюта – для международных перевозок, транспорта, энергосетей и работы больших артефакторных механизмов на заводах и фабриках…

Девочка начала бойко сыпать цифрами, почерпнутыми из учебника. Лео слушал ее, полуприкрыв ресницы.

Веками высокие фейские дома обитали в горделивой изоляции, если они и интересовались простецами, то исключительно с теоретической стороны. Иные же маги, не имеющие в собственности (или неспособные, или не желающие искать и осваивать) мало-мальски пригодный для обустройства разлом, часто поселялись в городах, бок о бок с простецами. Но им-то с простецами как раз нечего было делить.

И пока высокомудрые потомки фей спорили на темы «субстрат ли для нас профанное общество или, напротив, балласт», а также «доброе отношение к простецам – слабость или признак духовной силы?», упомянутое общество уже стояло на границах скрытых под вейлами[4] волшебных долин со своим техническим прогрессом: двигателями, работающими на твердом абсолюте, тяжелыми дивизионными гаубицами и распроклятыми дирижаблями. Это для магов их долины были священными родовыми гнездами, а для простецов они являлись крупнейшими месторождениями абсолюта, которые даром простаивают.

Мест разломов – трещин в Среднюю Реальность, – пусть и не таких богатых, легендарных и древних, как принадлежавшие магам, на земле, а также под землей, хватало. Можно было бы вложиться в их разведку, разработку… Но, имея в своем распоряжении новые механизмы, которые можно приспособить для войны, как ее избежать? Маги поплатились за высокомерие, а простецы – выплеснули накопленный за многие годы страх.

Итог: пустая, выеденная войной скорлупа империи, лишь формально очерчивающая собственные границы, гибель десятков тысяч людей: и простецов, и магов. И гигантская, истекающая мезлой[5], коверкающая реальность воронка на месте древнего центра Венеты. Рукотворное место силы, к которому профаны даже присосаться не могут – кусок не на их роток…

Однако будем честны: этот кусок ни в один роток не пролезет. Ни у кого еще такой пасти не выросло – сырую мезлу хлебать…

Центр теперь сдвинулся в сторону пригородов, и бывшая Венета пафосно переименована в Артемизию. Страх и высокомерие, о да.

– …приведшее к коварному самоубийству Красного Льва и его армии в центре города, к массовым жертвам и разрушениям, – закончила Бернини Розалин.

– Очень хорошо. Садитесь, пожалуйста. – Лео поставил оценку напротив ее фамилии в журнале и тоскливо глянул в окно.

Его не было в рядах соратников Красного Льва, «коварно самоубившихся» на Площади Семи Звезд в центре Венеты в апреле двадцать шестого. Там, среди родичей, друзей и близких. Ни Лео не было, ни Беласко.

Зато сейчас есть кому склеивать черепки.

За окном, напротив интерната, в углу двора, где островком росли старый вяз и несколько деревьев потоньше, кто-то возился, доносился скрежет пилы. Листва уже полностью осыпалась, и в ветвях был хорошо различим силуэт крупного человека – да, кажется, это Мордач или Большой Ро, – и он с энтузиазмом пилил толстый сук. Сук трясся, с него сыпались мелкие веточки и древесный мусор. Под стеной интерната уже валялась, пересекая дорожку, отпиленная ветвь.

Внизу стояли двое мужчин: Алоиз Лемман, преподаватель физики и артефакторики, древний, сухонький, в неизменном сером пальто и полосатом шарфе, и Отто Нойманн, заведовавший трудовыми мастерскими у мальчиков – тоже немолодой, в выгоревшей военной куртке поверх замызганного синего комбинезона и с фанерным чемоданчиком в руках. Наверное, там были инструменты.

Стоило отвлечься от урока, как немедленно отвлекся весь класс – их внимание безнадежно было утеряно. Подростки вытягивали шеи и тоже глазели на происходящее за окном, обмениваясь приглушенными комментариями, которые становились все громче.

– Гляньте, Мордач пилит сук, на котором сидит!

– Ага, навернется вместе с ним на крышу прачечной и проломит ее к демонам!

– Он что, все сучья собрался спилить? На кой черт, жалко же дерево!

– Господа, давайте вернемся к уроку, прошу вас, – воззвал Лео, но тщетно.

Голос подал Маттео, вплетаясь в общий возбужденный гул:

– Это я Мордачу показал, как меня привидение вывело. Там если со второго этажа по карнизу пройти, можно было на дерево перелезть… во-он по тому суку, который спилили. А потом вот по этому, который Мордач пилит, на крышу можно перебраться.

– Привидение? Да ты гонишь, Толстый!

– Ничего я не гоню. Видел его, как тебя. Маленькая девчонка. Глаза у ней завязаны. Я все рассказал падре – вот господин директор и приказал сук спилить. Чтоб оно больше никого…

– Ти-ши-на! – наконец рявкнул Лео, подкрепляя каждый слог ударом увесистого классного журнала по столешнице.

Сработало. Класс немедленно затих, и все снова преданно уставились на него.

– Урок еще не закончен, прошу вас сосредоточиться на нашей теме, – сказал Лео, пытаясь унять сердцебиение… В ушах все еще звенело от собственного крика. Откуда он вообще взял, что способен преподавать? – Сейчас я расскажу вам о человеке, который выбрал третий путь, и, если бы он не погиб так трагически, возможно, этой войны бы не случилось. Его звали Константин Дагда Гиллеан, и он был одновременно и артефактором, и малефиком, и заведующим кафедрой Функциональной Магии в Венетском Королевском Университете…

В столовой давали тушеную капусту с кусочками солонины. Лео сидел над тарелкой и мучался – капустный дух вызывал спазмы в желудке. Как они это едят?

Но есть хотелось.

Учителя и сотрудники школы частенько задерживались на ужине после ухода учеников, и не столько потому, что не всегда успевали к началу – нужно было подготовиться к следующему дню и запереть классы, – сколько потому, что ужин плавно растягивался в долгие вечерние посиделки с чаепитием. В интернат уходили только дежурные воспитатели.

– Рыбий жир, миленькая, вреден, в газетах позапрошлого дня писали, – сидевшая справа географичка, перегнувшись через стол, втолковывала школьной медсестре, – топят его из сельдяной требухи. Пока вытопят – все полезное убьют. Вместо витаминов там смола техническая, мазут, а мы детей этим пичкаем и сами глотаем…

Почти весь персонал проживал тут же, в школе, на четвертом этаже спального корпуса, где каждому сотруднику полагалась комната. Лео тоже ее выделили – в ней еще две недели назад жил учитель истории, но он заболел и вынужден был уволиться.

Лео от комнаты отказался, а теперь жалел. Он снял квартирку в городе, однако квартирка оказалась немногим лучше спальни в интернате – тоже тесная и холодная, с плесенью в отсыревших углах и вечно продуваемым окном. А еще Лео видел там в туалете тараканов. В школе с насекомыми боролся комендант, а в том доме – никто.

Верхние лампы отключили, только над большим столом, где ужинали учителя, одна светила вполсилы, да за открытой дверью на кухне горел свет – там посудомойка гремела тарелками. Гудели разговоры, звякали стаканы, булькал разливаемый кипяток, который математик принес с кухни в большом алюминиевом чайнике.

Заварку – низкого качества чайный лист с палками и щепками, – а также сушеные дольки яблок, сахарин, сухарики и окаменевшие баранки сотрудники школы сами принесли к общему столу. Лео выложил несколько страшноватых пончиков в промасленной газете, которые купил еще утром, по дороге в школу. За день они остыли, засохли и скукожились. Не стоило их покупать. Но откуда ж Лео знал, что к вечеру они так мумифицируются?

– Миленький, – шепнула географичка, не прекращая кивать и улыбаться что-то жарко доказывающей медсестре, – послушайте моего совета, не берите никогда это жареное в масле тесто. Ни пончики, ни пирожки. Бог знает, на чем их жарят – на машинном масле наверняка, – а уж чье там мясо – подумать страшно.

– Утром они выглядели аппетитно, – пробормотал Лео, отодвинул тарелку с капустой и кивком поблагодарил математика, налившего в его стакан подкрашенного заваркой кипятка.

А ведь кто-то из них информатор Красного Льва.

Лео глотнул горячей воды, пахнущей пыльным веником. Обвел взглядом полутемную столовую.

Интересно, кто? Кто сотрудничает с врагами рода человеческого?

Кто-то из старой, давно распавшейся сети информаторов «коварно самоубившегося» главы Магистерия воспользовался уже неработающими каналами, которые Беласко никак не поддерживал. Чудом дошло письмо. Беласко подозревал провокацию, но Лео все равно решил попробовать. Не в том они положении, чтобы упускать возможности, пусть даже такие эфемерные.

Географичка повернулась к медсестре и отрицательно помотала головой в ответ на ее реплику, и мелкозавитые кудряшки запрыгали по плечам. Подняла палец и потрясла им. Может ли она быть информатором? Если да, то она знает, который из детей – цель Лео. Каким-то образом она ребенка вычислила. Как, кого? Кто это искомое дитя?

Или вот медсестра, на первый взгляд совсем юная, а если присмотреться – далеко не девочка, просто очень худая и большеглазая. Черты лица как у куколки, подведенные карандашом брови, бесцветные, затянутые в пучок волосы, ей бы толику дульсе́до[6] – была бы очень недурна.

А географичка – сколько ей лет? Не старая ведь еще, если взглянуть на ауру. Но лицо уже оплыло, мелкие морщинки, под глазами мешки… Обе женщины накрашены плохой косметикой, на ресницах комочки, голубая краска собралась в складки век, помада наполовину съедена, наполовину размазалась… Лео вздохнул и отвел глаза. Они и в подметки не годились его матери.

Анкарна Фрезия Цинис, урожденная Гавилан, родила Лео, своего младшего сына, когда ей было шестьдесят восемь, а погибла – когда было восемьдесят пять. В его памяти навсегда сохранился ее образ: невысокая, но стройная, узкая и в плечах, и в бедрах, с длинной талией, затянутой в шелк, с длинной хрупкой белой-белой шеей, перечеркнутой коралловым ожерельем. Пепельные локоны скользят по плечам, уголки пурпурных губ всегда приподняты.

Мама. В два раза старше этой бедной женщины, преподающей географию. Если бы мама осталась жива, то и сейчас бы не сильно изменилась. Кровь Мелиор, что тут скажешь…

– Серый, ты чего на меня уставился? – Мордач, предпочитающий, чтобы его называли Большой Ро, криво усмехнулся. – Считаешь, сколько раз я от пончика твоего откусил?

Лео перевел взгляд на мумифицированные останки в руке физкультурника и помотал головой.

– Ешь на здоровье. Я просто задумался.

– Че тут думать, тут прыгать надо, – Мордач засмеялся своей непонятной шутке, – не, правда, чего пригорюнился? Ученички достали?

– Маллан сегодня на уроке заявил, что его вывело из школы привидение. По тому суку, который ты спилил.

– А! Пройти там можно было, да. Хитрая тропинка.

– А привидение? Как ты думаешь, мальчик и правда его видел?

– Гы, охота тебе всякие страшилки детские слушать, Серый. Просто пацан кого-то из старших заметил, кто этой дорогой лазал. И слил по дурости тайную тропу. Ему еще вломят за это.

– То есть ты не веришь в привидения? А что говорит Надзор?

– Юль, – Мордач толкнул локтем сонного приятеля, – тут твоя профессиональная консультация требуется. Как у нас в школе с привидениями?

Юлио Дюбо не уступал физкультурнику в габаритах, однако характер имел флегматичный, а общий вид такой, будто мирская суета его давно разочаровала. Он взглянул на Мордача, на Лео и поморщился:

– Ну что вам еще?

– Слухи о привидении, – спросил Лео, – имеют ли под собой какое-то основание? Я так понял, оно ни с того ни с сего активировалось?

– Любые слухи имеют под собой какое-то основание, – устало сказал Дюбо, – особенно если их искусственно раздувать. Вот этот скандал в подвале с повешенной куклой. Спровоцировал новую волну слухов. Однообразная жизнь в замкнутом пространстве, – Дюбо подвигал по столу пустым стаканом, – рождает всяческий бред. К февралю тут еще и вампиры появятся.

Лео кивнул и дальше развивать эту тему не стал. Маттео действительно мог заметить кого-то, пробиравшегося по ветке.

Выходить из школы запрещено, и она даже охраняется, но нельзя сказать, что вот прямо-таки мышь не прошмыгнет. Обязательные два года взаперти требовались, чтобы на момент созревания подростки находились перед глазами наблюдателей – именно в пубертате чаще всего проявлялся и формировался разлом, прямой пробой, течь из миров Средней Реальности. Ну и финальные Дефиниции – «определение ведьм» – обнаруживали тех, кого за два года не выявили наблюдатели.

Однако маленькая девочка с завязанными глазами – это уже ни в какие ворота.

Ладно, главное, Надзор не мчится проверять. Не нужно нам внимание Надзора. Совсем некстати.

Из окна за спиной тянуло холодом, ветер тряс стекло, на две трети выкрашенное побелкой. Снаружи было темно, в пятне света от фонаря метались голые ветви. Лео зябко поежился. Ему очень не хотелось выходить на улицу и идти по темноте к трамвайной остановке, чтобы трястись к Сиреневым кварталам, где он снял квартирку. Провести ночь в промозглой комнате на отсыревших простынях и рано утром невыспавшимся и помятым вернуться в школу.

Еще неделю назад идея ночевать в городе казалась ему удачной – так удобнее встречаться с Дис, да и комната бывшего историка уютом не отличалась… Но встреча с Дис назначена только через три дня, а таскаться в непогоду через полгорода приходится постоянно.

Пора было идти, пока не зарядил дождь.

– Эй, кто-нибудь! – Из кухни высунулась посудомойка, вытирая руки об фартук. – Господа, сходите кто-нибудь к Дедуле, пните его хорошенько! Совсем обнаглел, пропойца. Вода холодная, как мне посуду мыть? Пните его, пусть пошевелится, какого ляда нужен истопник, если трубы остывают?

– А я думаю, почему так зябко, – пожаловался Алоиз Лемман, растирая плечи сухими ладонями, – молодежь, сбегайте кто-нибудь?

– Я зайду, – сказал Лео, вставая, – мне по дороге. Все равно выходить.

– Если не проснется пьянчуга, водой его облей! – напутствовала посудомойка.

Географичка засуетилась, выбираясь из-за стола.

– Миленький, обожди, я Конраду ужин соберу. А то ж пропадет его порция! Погоди минуточку!

Она убежала на кухню – низенькая подвижная женщина, похожая на оживший чурбачок в седых кудряшках. Как ее бишь… Эмилия Ковач.

Лео поднялся в учительскую за пальто, а когда спустился на первый этаж и шел мимо столовой, Ковач догнала его и вручила поднос с миской и стаканом. Лучше не придумаешь – идти так по улице и нести ужин какому-то алкоголику! Лео скрипнул зубами, но поднос взял. Требовалось налаживать связи с коллективом. Нужно быть миленьким и покладистым.

Географичка открыла и придержала ему дверь, Лео вышел на крыльцо.

– И скажи Конраду, что я свой талон на него потратила! – крикнула она Лео в спину. – Пусть отдаст завтра. И посуду пусть вернет!

Лео обогнул здание школы. Осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на раскисших листьях, пересек двор. По правую руку над спортивной площадкой горел фонарь, и впереди светились окна интерната, но у стены, под кустами, было темно, хоть глаз выколи.

Лео уже привычно подавил желание щелкнуть пальцами, чтобы вызвать огонек сцинти́ллы[7]. Нельзя. Даже если рядом никого нет и никто не видит. Школа второй ступени изнутри и снаружи утыкана детекторами раза в два гуще, чем любое другое здание.

Можно перераспределить избыток канденция, питающего фоновую удачу, и настроить ночное видение – единственное, что было допустимо в его положении, – но Лео сдержался. Лучше и этого не делать.

Без дистингера избыток вычислить невозможно, однако не стоит вообще оперировать магией. Беласко так и сказал: «Нашего брата ловят на действиях импульсивных, рефлекторных. Вот контролируешь ты себя, никакой магии, воду в чашке не кипятишь. Разжигаешь плиту, ставишь чайник. Налил кипятка, махнул неловко рукой и сшиб чашку со стола – что ты будешь делать? Девяносто восемь из ста, ты рефлекторно подхватишь ее пульвинаром. А простец в лучшем случае отскочит подальше от кипятка, чтоб не обжечься. Тоже рефлекторно. Чтобы тебя не выдали такие спонтанные действия, перестань вообще пользоваться магией, даже если уверен, что детекторов вокруг нет. Гарантия не стопроцентная, но все-таки сколько-то очков она тебе даст».

Лео поднялся на пару ступенек к двери, обшитой ржавым железным листом, постучал. Подергал ручку, снова постучал. Тишина. Ну конечно, заперто, а ключ, скорее всего, у директора – Дедуля разгильдяй тот еще. Да и вообще, похоже, этой дверью давно не пользовались, вон как ручка грязью заросла.

Пришлось идти обратно, к воротам. Сторож отпер калитку, и Лео, балансируя подносом, выбрался на улицу.

Тускло горели фонари на растяжках – над воротами и у поворота в переулок, – их окружали рыжеватые кольца сияния, хорошо видимые в перенасыщенном влагой воздухе. От дыхания шел пар. Запоздавшие пешеходы спешили в сторону трамвайной остановки, час пик давно закончился.

Школу окружали по большей части конторы, казармы, мастерские и магазинчики. Дальше, за дугой нового бульвара, начинался фабричный район. Когда-то он был самой окраиной Венеты, а теперь, когда центр переместился на несколько десятков километров южнее, стал окраиной Артемизии, только с другой стороны.

Лео свернул с Лавровой улицы в Караульный переулок. Длинное здание школьной прачечной и примыкавшая к ней котельная имели отдельные выходы прямо в переулок: прачечная обслуживала не только школу. Лео споткнулся о деревянный щит, прикрывающий люк в угольный подвал, едва не выплеснул на землю содержимое подноса. Помянул тоху и боху, прикусил язык и старательно чертыхнулся по-простецки.

Постучал в дверь котельной. Дедуля не ответил, но под рукой она подалась и, скрипнув, распахнулась.

– Господин Бакер! – крикнул Лео, перешагивая порог.

Дверь открывалась на лестничную площадку. С одной стороны ступеньки вели вверх, с другой – вниз, в полуподвал. И наверху, и внизу было темно.

– Господин Бакер! Вы спите? Это Лео Грис, учитель истории.

Никакого ответа. Лео чертыхнулся еще раз, стукаясь подносом обо все подряд, вытащил из кармана зажигалку. Освещая себе путь дрожащим огоньком, поднялся по тесной лестнице. На следующей площадке обнаружилась всего одна дверь, а сбоку – железные перекладины вертикальной лестницы на чердак.

Лео пнул дверь ногой и вошел в комнату. Здесь было совсем тесно, прямо у входа стоял стол, заставленный какими-то коробками, пустыми бутылками, заваленный газетами. Лео сунул на стол поднос – и бутылки со звоном раскатились, попадав на пол. Поднял зажигалку повыше, освещая топчан под окном без занавесок, скомканное тряпье, маленькую темную цилиндрическую печку, и – в узком промежутке между столом и топчаном, на полу – вытянутые ноги в стоптанных бесформенных башмаках.

Почему-то Лео сразу, даже не попытавшись посмотреть ауру, понял, что хозяин башмаков мертв. Что он не лежит тут, мертвецки пьяный, а именно мертв. Может, из-за неестественной тишины в комнате. Очень холодно. К кислому душку нестиранного тряпья и машинного масла добавлялся едва уловимый запах – неприятный, острый, раздражающий. Так пахнет уже свернувшаяся, подсохшая кровь.

Лео обошел стол, нагнулся, рассматривая мертвеца. Голова и плечи его скрывались под доской, опрокинутым ящиком с какими-то железками и заскорузлой ветошью, осколками стекла и перевернутой керосиновой лампой. Лео сразу отступил – не хватало еще поджечь тут все к самым нижним демонам.

Похоже, Дедуля ударился о полку, и та сорвалась, прихлопнув его сверху и засыпав барахлом.

Надо вызвать полицейских. Но сперва вернуться в школу и «обрадовать» коллег.