Читать книгу Пусть будет гроза - - Страница 5

Я смотрел это видео на «Ютьюбе» в десятый раз подряд. И накануне, и все предыдущие дни тоже. Сам не понимал, что делаю. Узнай об этом родители, они бы круто напряглись. Не знаю, что это значит с медицинской точки зрения, когда человек моего возраста раз за разом пересматривает видео, в котором мама-панда пугается того, что ее малыш-панда чихнул. Я встречал в книжках психоаналитиков научные термины типа «ОКР» или «обсессивно-компульсивное расстройство».

Но слова «панда» я там ни разу не видел.

Я не был чокнутым, ничего такого. Но почему-то просто вынужден был целыми днями пересматривать это видео. Оно меня смешило, как будто промывало мозг после школы, и удавалось на несколько минут забыться. Я обожал это состояние оцепенения. Вдруг оказываешься внутри ватного комка и решаешь, что, пожалуй, останешься там навсегда. Больше ничто и никогда не заставит тебя выбраться наружу.

Потом я посмотрел два других видео, тоже с пандами: одни катались с мини-горки, другие пытались выбраться из манежика для малышей. Они ведь просто большие плюшевые мишки, невозможно поверить, что это настоящие животные. Нежные, медлительные, невинные – потому и кажутся игрушечными. И полное ощущение, что они неуязвимы и с ними никогда не случится ничего плохого. А в этом видео панды были еще и невозможно упрямыми: без конца поднимались и спускались по горке, снова и снова, и убегали из манежика – снова и снова, хотя смотрительница методично возвращала их обратно в загончик. Я мог наблюдать за этим часами.

За окном шумел дождь, но на слух это было больше похоже на кран с водой, который открыли на полную мощь и забыли завернуть. Боль в ноге снова проснулась.

Я пошел в ванную – принять лекарство. Проглотил таблетку; в коробочке их уже почти не осталось. Обезболивающее мне разрешалось принимать три раза в день. Так я и делал. Болело всегда, с самого начала, улучшением даже не пахло.

С первых же дней после аварии я собирал пустые коробочки из-под таблеток и складывал их в резной деревянный сундук, стоящий под кроватью. Бывало, открывал его и смотрел на коробочки, пустые, будто выпотрошенные. У меня их накопилось много – маленьких картонных призраков, напоминавших о моих грехах. Иногда я их пересчитывал. По вечерам, перед сном. Или по утрам, перед уроками.

Я придвинулся вплотную к зеркалу и стал рассматривать свое лицо. В радужках видны были крошечные белые пики, а если приглядеться повнимательнее, начинало казаться, что там есть и моя мать – маленькая, как кукла, она сидела у меня в глазу. Улыбалась мне, ходила и бегала по горным вершинам – прекрасным, как Гималаи.

Но тут мечты как рукой сняло, потому что я заметил ужасный прыщ, который начинал расти у меня на лбу. Не прыщ, а целая скала. Теперь придется ломать голову, как завтра перед уроками его замаскировать.

Из-за двери отец сообщил, что ужин готов. Я на секунду закрыл глаза в надежде, что лекарство подействует быстро. Еще раз напоследок посмотрел видео с чихающей пандой и только после этого вышел к матери (холодной, как металл) и отцу (не произносящему ни слова).

В отношении моей матери важно отметить, что она с беспримерным рвением старалась казаться беззаботной и вполне трудоспособной. Вот и сейчас, войдя в кухню, я увидел ее перед открытой духовкой, откуда она собиралась во что бы то ни стало достать баранью ножку. Как ни в чем не бывало. Инвалидное кресло, да господи боже, я и не замечаю, что сижу в нем! Что? У меня ноги парализованы? А я и не поняла!

Выходило не очень-то убедительно.

Конечно, зацикливаться на проблеме тоже не следует, но ведь всему есть предел.

Отец не стал церемониться.

– Послушай, и как ты собираешься перемещаться по кухне, если у тебя в руках горячий противень и нечем крутить колеса?

В отношении моего отца важно отметить, что он был просто чемпионом в области банальности и приземленности. Получается, они составляли идеальную пару, наверное, именно так они когда-то друг друга и выбрали: заполнили что-то вроде анкеты, и чем более непохожими оказывались их ответы, тем сильнее их друг к другу влекло. Ну, по-моему, это похоже на правду.

– У меня есть муж, есть сын и есть даже баранья ножка. О чем еще может мечтать женщина? – с усмешкой ответила она, передавая противень отцу.

Он подхватил мясо, поставил блюдо на середину стола, и все мы устроились вокруг. Дождь за окном не утихал.

Мама расставила на красивой тряпичной скатерти несколько свечек, в их отблесках наши лица походили на круги света, они плыли и колыхались, сами как дрожащие языки пламени. Все кругом теперь казалось нереальным, будто сотканным из огненного тумана. На лице у мамы сияла улыбка, но я не понимал, чему она улыбалась. У отца лицо было суровое, замкнутое, губы плотно сжаты, веки бледные – и они сразу опустились, как только я на него посмотрел. Интересно, может ли под веками помещаться вся вселенная вместе с небом, дождем, грозой и молнией?

Хорошее настроение маму так и не покинуло, поэтому она завела веселую застольную беседу.

– Тим, ты не забыл проверить качели?

Отец возвел взгляд к потолку – то ли потому что забыл, то ли хотел так выразить свое отчаяние.

– Забыл, – ответил он. – Ноя всё как следует обдумал и пришел к выводу, что это абсурд. Все равно что подарить зажигалку человеку, который не курит. Извини, но в этом просто нет смысла.

– Возможно. Но это как подарок. Получить подарок – всегда приятно, даже если им не воспользуешься, – ответила мама, взглянув отцу прямо в глаза.

– Не знаю, посмотрим, – сказал он, склонившись над пустой тарелкой.

– Можно уже приступить к бараньей ноге? – робко напомнил я.

– Когда закончим с качелями, – улыбнулась мама.

Я давно подозревал, что моя мать – актриса, причем талантливейшая. Самая талантливая из всех актрис в инвалидных колясках. Год назад ей сообщили, что она больше никогда не сможет ходить, и она как ни в чем не бывало ответила врачу: «Ну и хорошо – значит, буду уставать меньше других».

Казалось бы, оптимизм – незаменимая вещь в трудную минуту, но мне тогда стало ужасно не по себе. По-моему, было бы гораздо лучше, если бы она заплакала. Когда она сморозила эту шутку в больничной палате, я был там, и отец, конечно, тоже. Даже врач, и тот со вздохом уставился на носки своих туфель и опустил плечи. Я говорил себе, что это такое прикрытие, что в один прекрасный день она не выдержит и расклеится, осознает страшную правду и скажет, что все произошло из-за меня, вытаращит глаза, у нее будут трястись руки и рот исказит страшная гримаса гнева и горечи. Но пока ничего подобного не происходило, и я жил в состоянии тревожного ожидания. Все-таки, когда психиатр отказывается признать собственную проблему, это как-то чересчур.

Мама всегда была шутницей, но после аварии эта ее черта стала как-то сильнее бросаться в глаза. Не знаю – может, ей по профессии так положено: психоанализ пропитал самые потаенные уголки ее души и теперь она живет так, будто инвалидность – это не очень-то и страшно?

Что же до отца, то дальше вопросов мои мысли о нем не заходили. У себя в кабинете он имел дело с очень тяжелыми случаями и с очень двинутыми людьми – либо с очень больными, либо с очень несчастными. Я представлял себе (и, думаю, был прав), что он наверняка разговаривает с ними так, как говорил со мной, своим сыном, до аварии. Теперь между нами выросла стена, и больше он со мной никогда не беседовал. Посматривал – это да, частенько, но украдкой, и тут же опускал взгляд. Там, у него под ногами, зрелище было уж наверное куда увлекательнее, чем лицо родного сына. Отец был книгой, которую невозможно читать. Некоторые его загадки мне было попросту страшно разгадывать.

Пока суд да дело, я набросился на баранью ножку, жутко вкусную. Мать беспрестанно улыбалась, как будто уголки ее губ кто-то тянул вверх за невидимые ниточки.

А может, мы все трое и впрямь были всего лишь марионетками, которых кто-то усадил вокруг стола. От этой мысли у меня во рту стало горько.

Отец ненадолго нарушил молчание, чтобы рассказать, как прошел его день, упомянул нескольких пациентов – конечно, не называя имен. Подобные разговоры у нас случались и до аварии, и отец всегда рассказывал одинаково: придумывал пациентам цветовые псевдонимы. Я слушал рассказы о мистере Желтке, миссис Сирень, миссис Синьке, мистере Розе, и вечер за вечером из этих выдуманных имен вырастала радуга красок и симптомов, неврозов и нюансов, тиков и оттенков. Я слушал вполуха и никогда не сосредотачивался на содержании – только на музыке, которая в итоге получалась.

В тот вечер отец упомянул случай миссис Корицы – она жила в постоянном страхе, что ее сын простудится и станет кашлять. Отец с матерью обменялись соображениями и наблюдениями, тема их явно увлекла. После аварии мать не перестала консультировать, просто сократила часы приема, объяснив это так: «В конце концов, я ведь все равно сижу за столом». Сейчас она вдруг повернулась ко мне и сказала:

– Кстати, Мозес, тебе завтра к врачу. На этот раз с тобой поедет папа.

Новость меня ошеломила, от страха я начал заикаться.

– Но… но… но ведь… обычно со мной ездишьты. Как же так?

Я взглянул на отца – он был рад не больше моего.

– Милый, на этот раз без меня, – твердо сказала мать. – У меня в это время прием, не удалось найти другое окошко. Тебя отвезет папа, и все будет хорошо, не волнуйся.

Я не решился протестовать, потому что знал, чего стоило матери вывести машину (специальную инвалидную модель), выбраться из коляски и усесться за руль, пока я складывал коляску и грузил в багажник. А в больнице нужно было проделать все то же самое, но в обратном порядке. Видок у нас был тот еще: я – с костылем, она – в инвалидном кресле, но, по мне, лучше уж выглядеть безумной парочкой инвалидов, чем сносить ужасные взгляды отца. Мне постоянно казалось, что вот сейчас он выплеснет всю свою ярость мне в лицо, окатит запоздалой волной, которую так долго сдерживало зимнее море, и эта волна ударится мне в ноги, кипя белой пеной, гневом и холодом. Изо дня в день я, по иронии судьбы, все ждал его нервного срыва.

За окном, над садом, повис стеклянный туман. Сквозь завесу прозрачной воды проступали лишь размытые линии

веревок качелей, но дощечки, на которую надо садиться, видно не было. Веревки казались подвешенными к небу. Сливовое дерево будто растворилось в воздухе.

Я взглянул на свою едва начатую порцию. Есть расхотелось.

– Можно мне выйти из-за стола? – спросил я.

– Только не забудь перед сном сделать упражнения, хорошо? – напомнила мать, как обычно.

– Да, мам.

День совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. А я нисколько не изменился.