Читать книгу Тексты - - Страница 32

Он встретит меня на дороге, спустившийся с гор с голодными блестящими глазами. Мы немного посидим на камне и послушаем себя, прежде чем заведем беседу. Как бы между прочим, он бросит:

– Неужто и ты еще не слыхала о том, что Бог мертв?

– Зачем ему было умирать?

Он промолчит на мой вопрос, то ли задумавшись, то ли проигнорировав.

Так сладко горевать в понятном мире, где есть правила и святые, где четко очерчено белое и черное, дополняющие друг друга, но никогда не сливающиеся. Хорошо, покрывая голову, каяться, ведь тебе обещают прощение. Он говорил злые слова— ему вторили. Вы сами убили в себе Бога. Отрекаясь, готовыми будьте быть отреченными, среди вас больше не будет плохих и хороших, все станет серым, не будет смысла в добре, ведь никто не ждет вас на пороге у открытых ворот, никто не укрывает вас мягкими перьями надежды на лучшее, никто не спасет вас, кроме вас самих.

Кто-то тронет меня за плечо. Обернувшись, я и не замечу, как мой собеседник двинулся дальше, к городу. Рядом оказался чуть более современный человек, с большими квадратными очками и разведенными по сторонам зрачками. Он сжимал в руке оторванную дверную ручку.

– Она не кажется тебе противной?

– Мне много что кажется противным, потому что весь мир – мое отражение.

– Чудненько! Ты вовсе не функция, заданная кем-то, не написанная программа, а …

– Сгусток череды собственных выборов?

– Восхитительно!

– Да, а еще моя экзистенция не помещается в грудной клетке и жутко душит, находясь в бесконечном бунте.

– Это твоя внутренняя свобода! Свобода сделать выбор, тысячи выборов, понимаешь?

– Но я не хочу ничего не выбирать. Я не умею.

– Учись! Это лучшее, чему может научиться человек.

Я посмотрю на него как на умалишенного, пока он уже давно отбросил кусок железа в пыль дороги. Ручку было уже не узнать, она притворилась змеей или ящеркой, готовой вот-вот удрать. Набив трубку и закурив, он пытливо смотрел прямо в мое побелевшее лицо. Я не знаю, что ему противопоставить. Быть может, нам стоило тогда обоим остановиться, вернуть Заратустру к скалам, чтобы он никогда не говорил гадостей. Чтобы ни один не чувствовал себя обреченным, глотая пули в кромешной тьме двадцатого века, чтобы никто не ощущал себя лишь мелким винтиком механизма.

– Извините, что помешал, я просто, – вытянутый как струна, слишком долговязый, но удивительно влекущий бездной глаз юноша появился из ниоткуда, протискиваясь между мной и человеком в очках, чтобы длинными пальцами жилистой руки поднять сидящего на камне таракана и положить на ладонь, закрывая другой сверху.

– Я вам не помешал?

– Что вам нужно?

– Я жду посыльного из Замка. Вы не видели? Такой высокий и светлый…

– Варнава не придет, нет у него для вас никаких новостей.

Он посмотрит прямо. Не знай я его, ни за что не прочитала бы в этих чуть сжатых губах укор. Нежность глаз отдала вдруг железом, будто где-то далеко прогремела буря.

– А знаете, мальчики…

– Что?

– Да ничего вы не знаете. Как и я. Как и все вокруг. Вы тоже всего лишь люди. И все ваши экзистенции-метаморфозы – просто дым от сигареты на кухне любой из квартир, тающий в предрассветный миг, запечатленный на тонких печатных листах.

Слова ничего не стоят. И все же стоят всего.

3.11.21