Читать книгу Синие кальсоны - - Страница 4

Я начала осознавать себя очень рано. Сначала все поняла про себя, маму и смерть, а потом на эту конструкцию уже стали нанизываться остальные не самые важные события.

Я помню себя в 7 месяцев. Квадрат окна в нашей двухэтажке «под снос». Яркое Солнце в нем. Из желтоватого радио голос Боярского. Редкой гнусавости и тоски. Все пройдет. И печаль и радость. И я начинаю рассуждать: Все пройдет и Мама пройдет и Я пройду. Мне становится невыразимо тошно. Я, мне так казалось, горько и тихо плакала своим мыслям. Мама услышала рев. Выключила радио- я успокоилась. Включила-реву. Эксперимент продолжался до конца исполнения.

Через лет 7 я поделюсь с мамой своими инсайтами. Ей придется поверить, уж очень не по-младенчески я тогда прислушивалась к песне, хмурилась и орала. Светка, ну ты прям понимала слова? До сих пор спрашивает она меня не без гордости. Еще бы, ее ребенок с такой особенной недетской памятью.

Если бы она знала, что еще в ней хранится.

Все дети чего-то боятся. У меня кроме неминуемой смерти тоже был простой детский страх. Я боялась перышек из подушки. Казалось бы. Что-то легкое, щекочущее. Острые, темно-серые, волосатые, впивающиеся в нежную спину, худенькие лопатки. Из тусклых с вечными пятнами подушек торчали их невидимые кончики. Я проводила рукой по шершавому пододеяльнику. Проверяла, все чисто. Но только устраивалась спать, начиналась эта коварная пытка.

Моя молодая еще совсем мама любила поиздеваться над этой моей странной фобией. Гдеее перышко, шипела она, сейчааас достану. И каждый раз доставала отвратительное длинное коричневое склеенное перо. Меня трясло. Мне было одновременно и смешно и жутко. Смех останавливался и тяжело холодел где-то в животе.

Я любила, чтобы меня купал дед. Я даже как-то заявила об этом, тк очень рано начала говорить, еще года не было. Никого это не удивило. Вполне возможно, в восьмидесятые многие дедушки купали своих любимых внучек. И может даже это и нормально. И не вызывает ни у кого никаких подозрений. Вот так же как у моих молодых родителей это ничего не вызвало. И у не совсем молодой уже бабушки, которой было не свойственно кому-либо доверять. Вокруг нее были в основном одни проститутки и наркоманы, а все продукты в гастрономе были полное го@но, но даже она ничего такого не думала про наши с дедом регулярные водные процедуры.

В моей памяти все-таки оказался маленький защитный тумблер, выключивший многое из того, что было в голубой, ну или зеленой советской ванной. Я немного помню только ощущения. Я стою на стиралке и он уже вытирает меня полотенцем. Очень медленно. Невероятно медленно. И мне это очень нравится. Не так как трет меня сырой вафлей моя нетерпеливая мама. Дед был очень терпелив. И ему совсем некуда было спешить вечерами. Мне кажется, еще немного и я вспомню все, что там было. И как медленно он мыл меня там. И его дрожащие шершавые руки и его кривые волнистые перебитые гаечными ключами и плоскогубцами ногти.

После оргазма я почти всегда плачу. Плачу как тогда в детстве. Как будто меня сильно обидели. Как будто истерзали мою спину и все такие же худые лопатки. Как будто я сама длинное коричневое волосатое чудовище. Мне каждый раз невыносимо стыдно. Тошно. И хорошо.