Читать книгу (Не) болит внутри - - Страница 3

Александра Яковлева

Однажды ты сидишь дома с куском ледяной телятины у распухшей челюсти и как-то отрешенно наблюдаешь за котенком. Тот намертво застрял в пледе. Запутался, бедняжка. Плед оброс вокруг него плотным синтетическим коконом, трется о дымную шерсть, кусается электричеством. Напуганный, затравленный, котенок ползет под кровать и жалобно плачет, пришибленный, как плачет всякий раз, когда ругаешь его за ободранную мебель или всклокоченный ковер. Он, наверное, думает, что статические разряды – кара свыше, с того самого выше, где по рангу находятся двуногие. Возможно, он даже видит вину за собой, и кается, и припадает к полу – не может ведь бить просто так.

Ты невольно улыбаешься, хотя челюсть сводит от боли. Котенок такой смешной дурачок. Ему бы остановиться, увидеть проблему целиком и найти самый простой выход. А самый простой выход – это оборвать связь с мучителем. Отцепить коготь. Только вынь его, котик, и пытка кончится, и плед отпустит тебя (потому что ты отпустишь его), и под кроватью снова станет безопасно. Нет никакой кары свыше, нет наказания за твои несуществующие грехи.

Вот, глупыш, смотри: сейчас я подойду и распутаю этот кокон, а потом – гляди! – возьму твою лапу с вывернутым в судороге когтем и легко, вверх и в сторону, освобожу. Вверх и в сторону, милый. Вверх и в сторону.

*

Однажды, блуждая в интернете, ты натыкаешься на видеопроект одной девушки. Она делала селфи каждое утро каждого дня, а потом смонтировала из фото клип. Первую минуту ролика она выглядит до зевоты счастливой, и ты не понимаешь, в чем смысл. Но вдруг лицо ее темнеет, искажается. Потухший взгляд, опущенные уголки губ. Иссиня-черный фингал.

Дни идут, синяк постепенно сходит, потом возвращается улыбка, как будто ничего и не случалось. Но из глаз уже исчезло безмятежное счастье. Теперь видно четкий вектор. И она, и ты знаете: будут еще побои. И они действительно происходят. С каждым разом все смелее, все безжалостней.

В конце это уже не просто фонарь под глазом: девушка будто вышла на ринг и выдержала двенадцать раундов. Ее лицо – сплошное месиво, распухшее, бордово-черное. Глаза закрылись набрякшей плотью, от губ ничего не осталось, а нос стал в два раза шире и вздыбился перебитой спиной.

Откуда-то из глубин поднимается нечто дикое, древнее, и ты давишь его из последних сил, хватая ртом воздух. Вдох-выдох. Уж со мной подобного ни за что не случится, думаешь ты. Я ведь живу в нормальной стране и не связываюсь с плохими парнями, думаешь ты.

*

Однажды в аэропорту тебе становится плохо из-за жары, и дежурная медсестра шепчет настойчиво:

– Скажи честно, он тебя бьет?

Но ты можешь только шлепать беззвучно губами, как рыба, и круглить глаза, как рыба. Медсестра дотрагивается до синяков на твоей руке:

– Ничего не бойся. Я вызову охрану. Здесь ты в безопасности.

Ты опрокидываешь в себя стакан холодной воды, дурнота понемногу отступает. Как можно убедительнее говоришь, что у тебя все в порядке, а синяки лишь следы твоей собственной неуклюжести, вот бы приложить что-нибудь холодное к запястью.

Вынимая из холодильника пакет со льдом, медсестра рассказывает, как однажды к ней обратилась женщина, «вот такая же, ни кровинки», и хотя ее муж не отходил ни на шаг, той женщине удалось шепнуть, что она в опасности:

– Представляете, хотел вывезти ее и продать на органы.

Медсестра делает страшные глаза, ты делаешь страшные глаза – и нечто дикое, древнее на миг поднимает голову в перекрестье ваших душ.

Потом это чувство проходит.

А он нервно мнется у самого входа в комнату медицинской помощи. Недоверчивой медсестре улыбается одной из самых очаровательных улыбок:

– Уже лучше? Надо спешить, наш рейс объявили.

Ты смотришь в его темные глаза и вязнешь, вязнешь в них, как в болоте.

*

Однажды ты будто просыпаешься. Ты находишь себя посреди идеально убранной квартиры, благоухающей комнатными цветами и выпечкой, с котенком на руках, спасенным из пледа. На кухонном столе, завернутый в махровое полотенце, лежит медленно тающий кусок телятины на ужин.

Твоя челюсть с левой стороны болит так, будто сломана, но на больницу нет ни смелости, ни денег. В вазочке на книжной полке – пятьдесят три рубля мелочью, и это вся наличка в твоем распоряжении. Ее не хватит даже на проезд.

Все продукты и товары для дома ты покупаешь онлайн, оплачивая привязанной к аккаунту картой. Косметолог, нейл-мастер, парикмахер сами приходят в назначенные дни.

Весь твой мир вот уже несколько лет замкнут в четырех стенах – богато обставленных, изобильных, просторных. За пределами этих стен ты бываешь только с ним, рядом, у ноги, на поводке. Невидимый хомут всегда на шее, кожей чувствуется, сдавливает до синяков.

Только для котенка ты еще пока всесильное двуногое, а среди других прочих двуногих – наислабейшее, жалкое существо, от того же кота мало чем отличимое. Порой кажется, что даже косметолог и нейл-мастер презирают твою вызолоченную беспомощность.

*

Однажды, давным-давно, когда тебе семь, ты стоишь у окна своей комнаты на седьмом этаже. На старинных трофейных часах с кукушкой – семь вечера, и ты семь раз произносишь про себя короткую молитву собственного сочинения. Семь – счастливое число, а в магию чисел ты веришь. До слезящихся глаз ты вглядываешься в дорожку, по которой должен вернуться с работы отец. Ты берешь за правило смотреть только на нее, чтобы не спугнуть чудо. Отец должен просто возникнуть на тропе меж кустов сирени, а как он туда попадет, знает только Боженька.

Часы хрипят и бьют полвосьмого. У тебя потеют ладони. На всякий случай ты повторяешь свою нехитрую молитву еще семь раз. Потом еще семь. Молитва настолько простая, что и потом, спустя много лет, ты помнишь ее наизусть:

– Пожалуйста, Боженька, пусть папа придет трезвым.

Надо ли говорить, что Бог, этот всесильный волшебник и утешитель, ни разу не исполнил твою простую, в сущности, просьбу?..

В восемь вечера ты в отчаянии сползаешь с подоконника и принимаешься нервно ходить по комнате. Теперь ты просишь, чтобы он вообще тогда не приходил, но и эту просьбу Бог игнорирует, будто с издевкой.

Ближе к десяти громкие удары в дверь обрывают все внутри твоего маленького тела, и нечто, пока еще маленькое, но дикое и древнее, скулит в темном подкроватном углу твоей души.

Тебе семь, и ты просишь Боженьку, чтобы папа пришел с работы трезвый, чтобы не бил маму, но Боженька, наверное, совсем уже глухой дедушка.

*

Однажды ты ловишь удачный момент: он сытно поел, расслаблен и умиротворен. И ты кротко говоришь, что хотела бы пойти на фитнес для поддержания формы – ради его удовольствия, конечно же.

Ты готовилась к этому разговору больше месяца и ожидаешь сражения, но он удивительно легко соглашается. Конечно, в сопровождении Вадима – личного водителя и стражника. Но даже с Вадимом – это все равно большая победа. Ты благодарно целуешь его в плечо. Он улыбается одной из самых очаровательных улыбок, крепко сжимает твою руку, мягкую и податливую, с идеальным маникюром.

Тебе снова как будто семь, ты заперта в доме-клетке один на один с врагом, который жестокой волею судьбы – член твоей семьи.

*

Однажды, спустя полгода регулярных тренировок, ты меняешь привычную траекторию и вместо фитнес-зала идешь в другое крыло, где занимаются боевыми искусствами. Ты находишь тренера, невысокого сухопарого мужчину с задубелой на солнце кожей. Тренер задает стандартный вопрос:

– Зачем вам это нужно?

Ты готовилась к этому разговору больше полугода, но почему-то можешь только шлепать беззвучно губами, как рыба, и круглить глаза, как рыба. Наконец, ты отворачиваешь рукав глухой черной водолазки. Тренер некоторое время изучает багровые синяки на предплечье: четыре на внешней стороне и один, противопоставленный, – на внутренней. Потом говорит:

– Вы насмотрелись фильмов. Кикбоксинг не выход. Ничем не могу помочь. Вы только себе навредите.

– А что тогда выход? – тихо спросишь ты, глядя в его грустное коричневое от загара лицо.

– Полиция, – говорит он, и ты чуть улыбаешься.

– Родные? – предполагает он, и ты улыбаешься еще шире.

– Я. Совсем. Одна.

Слова дробят воздух на равные интервалы звука и тишины. Они такие же одиночки в тылу врага: видят друг друга сквозь тишину, но не соприкасаются.

*

Однажды ты принимаешь решение никогда не связываться с маргиналами, поэтому идешь в сферу академического искусства и там связываешься с ценителем традиционной художественной росписи, бизнесменом, мастером спорта, обаятельным красавцем с протезированными зубами и темными глазами. Ты говоришь подругам с придыханием:

«Он идеален! Такой заботливый, такой нежный. Всегда на связи, интересуется, как прошел мой день, забирает с работы, потом рестораны, театры… Щедрый! Только гляньте на эти серьги… Ну что вы, камни настоящие! Ведь он коллекционер, не терпит подделок».

Чистая правда.

Поэтому, когда после свадьбы он поймет, что ты подделка, жалкая простушка из глубинки, которая только притворялась столичной штучкой, что ты всего-навсего слепой котенок, влезший в шкуру львицы ради выживания; когда он сдерет с тебя эту шкуру вместе с нижним бельем и остатками твоей обворожительной скромности (ведь после свадьбы все можно; вы даже не представляете, сколько всего можно), а ты вдруг хрустнешь под его руками коллекционера, словно какая-то стеклянная безделица с блошиного рынка, когда он почувствует себя обманутым…

Он улыбнется одной из самых протезированных улыбок – и сломает тебя. Сначала надвое. Потом раздробит каждую половинку. Потом еще, и еще. А после по-деловому оплатит цистерну клея, воска и прочих затирок. Ведь ты, дорогуша, все-таки училась на реставратора – вот и применяй навыки.

Каждый вечер твое тело и твоя душа будут разлетаться на тысячу маленьких черепков, а поутру – музейная рутина: склейка отбитых фрагментов, мастиковка швов и трещин, восполнение утрат методом инерции различными доделочными массами. За полдня из твоей боли нужно сделать красоту, чтобы его друзья и бизнес-партнеры не смогли и помыслить даже, будто ты – фейк.

*

Однажды ты элегантно ешь телятину medium rare под брусничным соусом на корпоративном ужине, отрезая по кусочку, и вкус говяжьей крови смешивается во рту со вкусом твоей собственной, потому что разошелся шов на внутренней стороне щеки. Лицо преет под толстым слоем реставрационных работ. Тело упаковано в элегантное, но глухое платье.

– Позвольте выразить восхищение вашей спутницей, – говорит иностранный партнер. – В наш сексуально раскрепощенный век подобное скромное величие в подборе наряда и аксессуаров – большая редкость.

Ты улыбаешься уголками рта, рваного изнутри. Ты даже не смеешь поблагодарить за комплимент, ведь сделан он был не тебе, а ему: мол, какой редкий у вас экспонат, большая честь, что вы позволили на него взглянуть.

Ты опускаешь глаза на свою телятину и чувствуешь себя такой же, medium rare: уже можно жевать, но еще кровит. Идеально.

*

Однажды ты поймешь: причина не в алкоголе. Алкоголь лишь снимает механизмы торможения. Разрушает дамбу, что сдерживает реку. А вода в той реке у каждого своя. Зависит от того, сколько грязи собрала она по пути, сколько народу в нее плюнуло, сколько опорожнилось. И стоят ли на реке фильтры, природные или хотя бы искусственные.

У отца вода была мутная, кипящая негодующими бурунами вокруг бытовых отходов. Вообще-то, горный ключ, замусоренный только.

У него же – удушливая, вязкая жижа, смрад и чавканье дыбучего болота. Издали даже красиво: по берегам клюква да черные ягоды вероники. А чуть ступишь ногой – пропадешь, и поминай, как звали. Будешь только шлепать беззвучно губами, как рыба, и круглить глаза, как рыба, пока идешь ко дну.

Вверх и в сторону надо бы выпутаться, но страх сильнее. Кажется: сейчас немножко еще потерпеть, и оно, может, само как-нибудь рассосется.

Или привыкнешь.

Хуже-то не будет, думаешь ты, пока болото тебя переваривает.

*

Однажды он подарит тебе котенка. В ошейнике под цвет твоего домашнего халатика, с кулоном, стоимостью в год содержания целого приюта для домашних животных.

– Тренируйся пока, – скажет, подразумевая детей.

Ты, конечно же, радуешься поначалу: беременную не тронет, мать своего ребенка не тронет. Потом вспоминаешь собственное детство. Будь жива мама, что бы она сказала? Держись за него и терпи, как я терпела? Или – беги, пока еще не тяжела дитем?..

Ты играешь с котенком, вычесываешь его, кормишь. Тренируешься.

Котенок такой смешной дурачок!.. И нет у него врагов, нет забот и печалей. И любовь его искренняя. Ты чувствуешь, что уже немного тяжелеешь от котеночьей любви, а к твоему золотому ошейнику прибавилась еще одна шлейка.

*

Однажды ты узнаешь, что была беременна, когда потеряешь ребенка. Ты утонешь в собственной крови и боли, жалкий, раненый зверек. Но как ни плачь, как ни умоляй, он закончит, что начал, а уж потом скомандует: «В ванную, живо!» И сам потащит силком.

Ты просидишь в ванной до утра, чтобы не запачкать собой дубовый паркет, белые ковры, крахмальные простыни.

Азамат, личный врач, приедет посреди ночи, проведет осмотр, констатирует разрывы и микровыкидыш. У Азамата всегда виноватое лицо, хотя он-то тут ни при чем. Не его вина, что ты оказалась бракованной пустышкой, никуда не годной подделкой.

«Даже ребенка удержать не в состоянии!»

Когда Азамат уйдет, будут еще удары, все двенадцать раундов, а ты будешь молчать, чтобы не разбудить котенка, ведь он так мило спит на своей подушке, свернувшись клубком, только ушко топорщится алым парусом.

И потом всякий раз, входя в ванную, ты будешь вздрагивать, а нечто дикое и древнее внутри тебя – яростно вздыбливать черную шерсть. И эта пытка покажется тебе бесконечной.

*

Но однажды…

Однажды ты окажешься одна на тропе посреди запущенного парка. Если немного прищуриться, можно представить, будто вокруг самый настоящий, дикий лес. Будет долгожданный летний зной, и сонный перезвон птиц в древесных кронах, и аромат запоздалого цветения, и послеполуденное солнце сквозь листву. И в этот миг сладкого блаженства ты, утопая босыми ногами в прошлогодней листве, в черной земле, вдруг почувствуешь, как нечто внутри тебя, дикое и древнее, впервые за многие-многие годы вдруг затрепещет радостно, почуяв силу.

И ты будешь абсолютно счастлива в этот краткий миг, запомнишь его до мельчайших деталей. Сохранишь в погребах своей памяти, словно летнее вино. А после, всякий раз, в минуты черного отчаяния, будешь мысленно спускаться в этот погреб, откупоривать бутылку, делать глоток-другой – и растворяться в том мгновении покоя и счастья.

*

Однажды ты запретишь болоту переваривать себя, взглянешь на него по-иному. Так оценщик смотрит на произведение искусства. Так реставратор смотрит на фронт работ. Ты увидишь все недочеты, все сколы и трещинки. Слабые места.

Если грамотно ими воспользоваться, можно в одночасье развалить весь его бизнес. Или уничтожить репутацию. Или просто сбежать в другую страну, поменять имя, гражданство. Вытащить, наконец, увязший коготь. Сделать бы только все правильно, не выдрать с мясом.

*

Однажды в аэропорту дежурная медсестра шепнет настойчиво: «Скажи честно, он тебя бьет?»

И ты кивнешь.

Простое движение головой – и вот уже ты под охраной полиции аэропорта и всего медперсонала, и вас снимают с рейса. Его – на дознание, тебя – на медэкспертизу. Вадим, преданный пес, молчит до последнего, но Азамат охотно и с облегчением дает показания. Общественный резонанс, первые полосы газет, бесконечные интервью, суд…

Когда осядет пыль, ты будешь далеко и в безопасности.

Упущенная возможность.

*

Однажды ты уговоришь тренера обучать тебя кикбоксингу и будешь колотить грушу вместо того, чтобы раздвигать ноги на фитнесе. Вывихнешь запястья, собьешь костяшки, но продолжишь тренироваться. И вот, наконец, после очередного раунда ты ответишь. Ответишь так, что он потом не встанет, а записи с домашних видеокамер будут все, как одна, молчаливо свидетельствовать в твою защиту. Кто-то в суде даже порадуется, что камеры не фиксируют звук: картинки более чем достаточно. Но и тренер – упущенная возможность.

*

Однажды ты элегантно ешь телятину medium rare под брусничным соусом на корпоративном ужине, а бизнес-партнер делает комплимент твоему платью, и ты благодаришь его от всей души. Ты так обворожительна, что после ужина он приглашает тебя на танец. И вот, во время танца ты шепчешь ему на ухо пару-тройку фраз. Для посторонних ушей слова тонут в джазе, но уже на другой день многомиллионный контракт расторгнут, а партнер возвращается восвояси.

Тебе, конечно, прилетает вскользь – всего каких-то два раунда, бог свидетель, ты прошла и не через такое. Вся коллекционная роспись уходит с молотка вместе с антикварной мебелью и дизайнерской квартирой. Вы переезжаете в район попроще, и ты даже возвращаешься к работе. Теперь ты последний его экспонат, пусть и на сто рядов отреставрированный. И он станет бережным, просто из собственной коллекционерской натуры, а не от большой к тебе любви.

Худой мир вместо доброй ссоры, но даже он – упущенная возможность.

*

Однажды котенок застрянет когтем в пледе, запутается в нем и пропадет совсем. Ведь втянуть коготь – за гранью представления глупыша. Примерно так же человек не в состоянии представить квантовую запутанность. И даже если некто дикий и древний, взирающий на вещи под иным углом, распутает для человека эту самую запутанность, тут же будет записан в боги, чудеса творящие.

Можно смириться с положением вещей, или разодрать плед в клочья, или извернуться, рискуя сломать себе лапу. Так себе возможности, скажем честно. А когда упущены даже они, остается только ждать чуда от бога, что прячется внутри каждого из нас. Дикого и древнего. Единственного бога, на которого ты можешь рассчитывать.

*

Однажды ты просто уходишь. Гляди: в этом смысл. Режешь веревку, снимаешь с крючка, втягиваешь коготь. Думаешь, будто жизнь держит тебя в камере пыток? Жизнь не такая уж плохая штука. Временами в ней даже приятно и тепло. Прямо как в пледе. Тут главное – осмелиться и захотеть. Действовать без паники, с холодной головой. Рассуждать логически. Искать пути, чем проще – тем вернее.

В следующий раз, склеивая саму себя по кусочкам, собери немного другого человека. Раз за разом меняй узор в росписи своей души, меняй до тех пор, пока однажды не народится то, на что не поднимется рука даже у тонкого ценителя. А затем неси это новое гордо, словно щит. Тогда ты увидишь коготок. У каждого он свой.

И теперь самое важное: увидев его, вынимай. Вынимай, пожалуйста. Вверх и в сторону, дорогая. Вверх и в сторону.