Читать книгу Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - - Страница 4

К настоящему моменту не существует фундаментальных исследований, целиком посвященных рассмотрению Сталинской премии по литературе в контексте институциональной истории культуры позднего сталинизма. В качестве частного аспекта темы этот вопрос спорадически возникает в ряде работ российских и западных историков, культурологов, искусствоведов, музыковедов и филологов, однако он по-прежнему не обрел внятных описаний и интерпретаций. Вышедшая в 2001 году статья Г. А. Янковской «К истории Сталинских премий в области литературы и искусства»120 впервые обратила внимание научного сообщества не только на недостаточную изученность истории этой институции, но и на полное отсутствие ясности в представлениях о влиянии Сталинской премии на организацию художественной жизни в послевоенном СССР. Основной задачей этой работы стала попытка, базируясь на стенограммах заседаний специального Комитета по Сталинским премиям, «реконструировать эту сторону повседневной жизни художественно-артистического сообщества в СССР эпохи позднего сталинизма»121. Беглый очерк институционального облика премии, предложенный в этой статье, Янковская значительно углубила и детализировала в опубликованной по материалам докторской диссертации122 (на тот момент еще не защищенной) монографии 2007 года «Искусство, деньги и политика: Художник в годы позднего сталинизма»123, вышедшей ничтожно малым тиражом в 300 экземпляров. В этом же году в Новосибирске вышел 880-страничный том «Сталинские премии: Две стороны одной медали»124, составленный В. Ф. Свиньиным и К. А. Осеевым. Такой внушительный объем издания обусловлен беспорядочным отбором (сбором) материала и отсутствием у составителей концепции книги: подчас невозможно понять, почему тот или иной републикуемый материал оказался включен в сборник. Например, в книгу по каким-то причинам вошел сокращенный вариант рассказа М. М. Зощенко «Приключение обезьяны» (1945)125, практически следом за которым расположился объемный фрагмент книги Д. Л. Бабиченко «Писатели и цензоры» 1994 года126, а после него – якобы отрывок стенограммы заседания Оргбюро ВКП(б) по вопросу о кинофильме «Большая жизнь» от 8 августа 1946 года127, приводящаяся не по архивному источнику или сборнику документов, а по «программе радио „Свобода“» от 22 ноября 2002 года. При прочтении этого фрагмента внимательный читатель обнаружит, что это не что иное, как расшифровка радиоэфира, в котором один из участников разговора (В. Тольц) наугад цитирует по памяти фрагменты из стенограммы выступлений М. К. Калатозова, Л. Д. Лукова, И. А. Пырьева, П. Ф. Нилина, А. А. Савченко на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) о кинофильме «Большая жизнь» от 9 августа 1946 года128, на один день ошибившись в датировке документа129. Ошибку эту повторяют и составители сборника, которые, по-видимому, не сочли нужным убедиться в точности приводимых данных. Ошибаются они и в дате самого радиоэфира, расшифровка которого предлагается в издании: состоялся он не в указанный день (22 ноября), а четырьмя месяцами ранее, 7 июля 2002 года. Из такого рода неточностей и составительских пренебрежений к материалу состоит весь «сборник документов и художественно-публицистических материалов». Между тем книга эта снабжена 150-страничным сводным справочным разделом (с. 703–856), где впервые информация о премированных лауреатах оказалась обобщена и систематизирована в удобных для работы таблицах, в которых обнаружилось лишь несколько ошибок. Особенно выигрышным этот раздел выглядит не только на фоне изобилующей различными неточностями основной части, но и в соседстве с венчающим издание кроссвордом – «забавным способом проверить свою осведомленность в делах сталинских лауреатов»130.

Опытом первого монографического исследования Сталинской премии в институциональном контексте культуры послевоенного СССР можно считать вышедшую в 2016 году и не переведенную на русский язык 400-страничную книгу известного западного музыковеда М. Фроловой-Уолкер «Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics»131. Вопреки названию, это издание не ограничивается рассмотрением круга сугубо музыковедческих проблем, но, хоть и очень обрывочно, воссоздает общий ход дискуссий, касавшихся работы отнюдь не только музыкальной секции Комитета. Сама М. Фролова-Уолкер объясняет это тем, что она обнаружила во множестве обсуждений «существенный контекстуальный материал» для основной темы своего исследования132. Ориентацией на широкий круг читателей обусловлена как структура самой книги, представленная серией тематических разделов, так и наличие в ней частных «сюжетов» (обзорных глав-«экранов»), либо адресующих к социальным реалиям позднего сталинизма133, либо определяющих положение решений музыкальной секции в общем контексте шедшего в Комитете обсуждения134. Очевидно, что целями книги не являлись исчерпывающее описание и анализ всей совокупности фактов, связанных с функционированием института Сталинской премии, поэтому известная фрагментарность и ограниченность контекстного материала вполне оправдываются уже самой музыковедческой направленностью исследования135. Освещение же этого материала в книге зачастую вовсе не предполагает анализа и сводится к пересказу содержания стенограмм из архивного фонда Комитета в РГАЛИ (ф. 2073), перемежающемуся цитатами из них же. Между тем музыковедческая составляющая исследования представляет собой аргументированный и предельно детализированный фрагмент точной картины происходившего. (Отдельно стоит отметить 60-страничный раздел из 29 таблиц, разбитых на 8 приложений, где систематизирована информация не только обо всех лауреатах в области музыки за период с 1940 по 1954 год, но и о составе самого Комитета по Сталинским премиям.) Однако экстраполяция, с которой мы сталкиваемся, не проясняет эту картину в целом, но в известной степени искажает ее очертания. Иначе говоря, попытка сложить сравнительно внятное представление о месте Сталинской премии в культурном континууме позднего сталинизма, ограничившись обращением исключительно к сформулированной (преимущественно на музыкальном материале) в книге Фроловой-Уолкер логике функционирования этой институции, обречена на неудачу.

Отдельно стоит сказать о целой группе разных по качеству исследований и публикаций, посвященных либо общим вопросам функционирования института Сталинской премии, процессуальным особенностям премирования136, либо, напротив, локальным историко-литературным аспектам темы: дискуссии 1940–1941 годов в Комитете по Сталинским премиям в области литературы и искусства по поводу романа М. А. Шолохова «Тихий Дон»137; документальному опровержению предложенной мемуаристами версии о причинах якобы трехкратного выдвижения текстов В. С. Гроссмана на Сталинскую премию138 и трехкратного же вычеркивания их из лауреатских списков самим Сталиным по соображениям личной неприязни к писателю139; обсуждению стихотворных переводов и сборника «Избранные стихи и поэмы» (М.: ГИХЛ, 1945) Б. Л. Пастернака для вероятного выдвижения на премию140; обстоятельствам присуждения премии третьей степени в 1950 году за опубликованную в «Новом мире»141 повесть Ю. В. Трифонова142 «Студенты» (1950)143 – дипломную работу выпускника Литературного института – или скандалу вокруг получившей Сталинскую премию второй степени за тот же год пьесы А. А. Сурова «Рассвет над Москвой» (1950), автором которой он не являлся (драматург не смог не только указать на использованные им в работе над пьесой источники, но даже должным образом пересказать ее содержание)144 и т. д. Отметим также ряд работ, в которых проблематизируется роль института Сталинской премии в истории других областей искусства и гуманитарного знания145.

По сути, список исследований и публикаций, содержащих попытки уточнить место института Сталинской премии в социокультурном контексте позднего сталинизма, исчерпывается приведенным выше библиографическим перечнем. Несколько более локально формулируемый вопрос о характере того влияния, которое Сталинская премия оказывала на историко-литературный процесс 1940 – начала 1950‐х годов, вовсе лишен специальных исследований. Вместе с тем изучение институционального комплекса управляемой сталинской культуры – едва ли не первая по значимости задача, хотя и уступающая в своей притягательности зачастую не требующему серьезного владения материалом нагромождению умозрительных конструкций и «концепций», строящихся на комбинировании одних и тех же переходящих из работы в работу фактов.

Все приведенные нами работы в известной степени основываются в выводах на архивных материалах Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства (Москва, 1939–1956; РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1–10), явно оказывающихся недостаточными для серьезных обобщений по вопросу институционального статуса высшей советской награды. Мы располагаем лишь чрезвычайно объемными (до 488 листов), но информативно скудными подборками стенограмм и протоколами пленумов Комитета и заседаний секций, документами по итогам голосования, списками и различной бюрократической и вспомогательной документацией (аннотациями и рецензиями на произведения искусства и литературы, выдвинутые на соискание премий и т. д.), а также частично закрытыми для ознакомления личными делами кандидатов на получение премий (как получивших премию, так и не получивших / отклоненных). Структура этих личных дел очень незамысловата: индивидуальная папка на каждого кандидата включает рекомендацию выдвигающей организации (чаще всего на бланке) и материалы личного дела из Союза писателей, присланные в Комитет заведующим отделом кадров писательской организации. В этом деле содержались характеристика (либо анкетные данные или личная карточка) с подписями председателя и секретаря правления и ССП, автобиографическая заметка, а также избранная библиография и краткий отзыв на представленные произведения. Личные дела кандидатов из национальных республик зачастую включали еще и фотографии писателей.

Еще одним ценным источником оказывается сложно реконструируемый и буквально собираемый по крупицам комплекс текстов, составлявший переписку между членами Комитета146. Он позволяет внести ясность в ход дискуссий, не прекращавшихся за пределами заседаний. Зачастую ключевые решения о выдвижении или снятии кандидатур принимались кулуарно, а на пленумах лишь объявлялись выводы предшествовавших им прений.

Помимо этого, в фондах РГАЛИ сохранился чрезвычайно объемный корпус документальных материалов канцелярии Комитета по делам искусств при СНК СССР (РГАЛИ. Ф. 962. Оп. 3), включающий переписку с Комитетом по Сталинским премиям по вопросу выдвижения кандидатов на соискание Сталинских премий по литературе и искусству, предложения о выдвижении кандидатур на соискание премий, стенограммы заседаний Комитета и результаты голосования за все годы его работы. По этому поводу М. Фролова-Уолкер делает следующее замечание:

Процесс присуждения Сталинских премий очень хорошо документирован в отношении работы самого Комитета по Сталинским премиям (каждое пленарное заседание и некоторые заседания секций были зафиксированы дословно). Но туманом окутана работа высших органов, надзиравших за работой Комитета, изменяя или даже отменяя с трудом принятые его членами решения: на этих уровнях нет стенограмм, и сложная сеть дискуссий может быть вычленена из большого корпуса переписки между этими органами, а также из постоянно растущих кандидатских списков, прикладываемых к этим письмам147.

Общий историко-культурный контекст сталинизма на сегодняшний день восстановлен довольно подробно и полно: изрядное количество составленных по тематическому принципу сборников архивных документов148 и документальных исследований149 детализируют и углубляют наше представление о характере культурной политики в эту эпоху. Задача определения места Сталинской премии в институциональном контексте формирования соцреалистического литературного канона позднего сталинизма может быть решена сразу в нескольких планах. Того объема общедоступных уже в 1940–1950‐е годы источников, касающихся как нормативной стороны150, так и сугубо статистического аспекта151 функционирования Сталинской премии и широко тиражировавшихся в официальной прессе (например, в «Правде») или выходивших отдельными изданиями152 (зачастую для внутрибиблиотечного использования), было бы вполне достаточно для составления исторической хроники, которая поэтапно отражала бы основные итоги работы институции, но не объясняла бы их. Вместе с тем работа, которая не просто констатировала бы факты, но определяла бы мотивы тех или иных решений (зачастую мотивированных сугубой политической прагматикой) и объясняла бы институциональные механизмы (одним из которых и является Сталинская премия), формировавшие послевоенный культурный канон, не может быть написана без обращения к документам, вносящим ясность в вопрос об объеме сталинского влияния на практику присуждения высших наград.

Из-за слабой очерченности институциональных рамок Сталинской премии весьма существенная часть сведений по ее истории содержится в архивных фондах смежных с ней институций. Основные принципы работы Сталинского комитета был завязаны на тесном взаимодействии с многочисленными общественным организациями – Союзом советских писателей (РГАЛИ. Ф. 631), Комитетом по делам искусств (РГАЛИ. Ф. 962, 2075), Институтом мировой литературы им. Горького (АРАН. Ф. 397), редакциями газет (РГАСПИ. Ф. 364; РГАЛИ. Ф. 3352) и «толстых» литературно-художественных журналов (РГАЛИ. Ф. 618, 619, 1702), издательствами и целым рядом других. Поэтому введение в научный оборот документации, осевшей в фондах этих учреждений, позволяет добиться, с одной стороны, максимальной детализации процесса прохождения текстов через эту многоуровневую систему и, с другой стороны, точности аналитических обобщений и выводов.

Значительную ценность для нас представляют недавно рассекреченная нормативная документация Политбюро ЦК КПСС, обеспечивавшая работу института Сталинской премии, и лауреатские списки с личной правкой Сталина, хранящиеся в РГАНИ (Ф. 3. Оп. 53а)153. Свои пометы он обычно вносил цветным карандашом (в основном синего, но иногда и красного цвета; реже – коричневого или зеленого), внимательно просматривая отмеченный подчеркиванием или галочкой документ целиком и оставляя некоторые страницы нетронутыми. Однако страницы, относившиеся к кинематографии и литературе (две особенно привлекавшие Сталина номинации), буквально испещрены сталинскими маргиналиями: он вносил в списки новых лауреатов, стрелками или путем надписывания менял степень присуждаемой премии, выражал свое несогласие, оставляя на полях пометы вроде «Нет!», «Вон!», «Откл» или «Ха-ха» и т. д. Сохранившаяся в РГАНИ документация интересна и со статистической точки зрения, так как весьма точно фиксирует степень интенсивности сталинского участия в делах институции. Машинописные листы довоенного и военного периодов почти не содержат помет Сталина154 (куда чаще можно обнаружить в этих материалах правку Молотова), тогда как в послевоенное время его вмешательство в работу Комитета по маргиналиям прослеживается вполне определенно155. Кроме того, содержатся в материалах фонда и рукописные списки – иногда заготовленные секретарями (тогда рядом с фамилиями стоял галочки), но чаще составленные лично Сталиным в ходе обсуждений – присутствовавших на заседаниях Политбюро чиновников. Тем не менее анализ этих документов не позволяет установить, являются ли эти правки жестом личной воли Сталина или результатом коллективных обсуждений на закрытых заседаниях Политбюро. Однако свет на официально не задокументированные подробности этих «разговоров» проливают несколько сохранившихся мемуарных свидетельств людей, участвовавших в подобных обсуждениях.

Воспоминания, оставленные входившими в круг сталинских приближенных К. М. Симоновым156 и Д. Т. Шепиловым157, представляют собой ценнейшие свидетельства, которые позволяют нам судить о характере и объеме влияния Сталина на принятие решений о присуждении наград, а также воссоздают атмосферу неформальных заседаний, где эти решения принимались. Однако их мемуары весьма фрагментарны, хоть и крайне точны: Шепилов присутствовал на подобных заседаниях только в 1948 (26, 31 марта и 11 июня) и 1949 (19, 22 и 31 марта) годах, а Симонов обрывочно отразил в своих записях обсуждения 1947, 1948, 1950 и 1952 годов, по большей части сосредоточившись на освещении близких ему вопросов литературного толка. Мемуары Симонова отличаются большей последовательностью, тогда как Шепилов очень часто объединяет случаи разных лет в единое повествование. Так, например, он пишет о ходе дискуссии в Политбюро:

…Сталин все продолжал выяснять, добавлять, корректировать:

– А Первомайского выдвинули? А может быть, Костылева за «Ивана Грозного» передвинуть на 2‐ю степень? Я думаю, Якобсону за «Два лагеря» (так Сталин назвал пьесу А. Якобсона «Борьба без линии фронта») можно дать 1‐ю премию. Грибачеву за «Колхоз „Большевик“» можно дать премию. Только образ парторга в поэме не развернут.

Александр Фадеев предложил включить цикл стихов Николая Тихонова «Грузинская весна» на 2‐ю премию. Сталин (смеясь):

– Вот это удружил другу. Я предлагаю включить Тихонова на 1‐ю степень158.

Между тем обсуждение Костылева, Якобсона, Грибачева относится к весне 1948 года, а кандидатура Тихонова обсуждалась весной следующего года (тогда поэт и получил премию первой степени за цикл стихотворений «Грузинская весна»).

Беглые дневниковые заметки, содержащие ценные сведения об организации литературного производства сталинской эпохи (в т. ч. о процессуальных нюансах выдвижения кандидатов на премии), оставил В. Я. Кирпотин159. Многие факты, связанные с присуждением Сталинских премий писателям, в мемуарах упоминает И. Г. Эренбург160. Отрывочные, но очень ценные сведения также можно обнаружить в дневниках и воспоминаниях Вс. Вяч. Иванова, В. А. Каверина, А. Н. Рыбакова, К. И. Чуковского161. Эти отнюдь не многочисленные мемуарные свидетельства в известной мере дополняют и обогащают полученные из анализа сталинских помет в лауреатских списках выводы множеством нюансов и оговорок, но не изменяют характер этих выводов принципиально. Очевидно, что особое участие Сталин, который приходил на заседания Политбюро наиболее подготовленным из всех162, проявлял в вопросе присуждения наград в номинации художественной кинематографии163 (о чем подробно пишет Шепилов164) и, что оказывается наиболее важным для нашей темы, в литературной номинации. К. Симонов вспоминал, что

Сталин имел обыкновение <…> брать с собой на заседание небольшую пачку книг и журналов. Она лежала слева от него под рукой, что там было, оставалось неизвестным до поры до времени, но пачка эта не только внушала присутствующим интерес, но и вызывала известную тревогу – что там могло быть. А были там вышедшие книгами и напечатанные в журналах литературные произведения, не входившие ни в какие списки представленных на премию Комитетом165.

Д. Шепилов приводит 13 примеров вмешательства Сталина в обсуждения списков номинантов в области литературы и еще пять случаев, когда он внес коррективы в итоговые лауреатские списки от секций живописи, скульптуры, архитектуры и музыки. Тогда как практически все приводимые в мемуарах К. Симонова случаи, повторимся, ориентированы именно на историко-литературную проблематику. Еще одним частым гостем этих неформальных заседаний был председатель (с декабря 1939 по январь 1948 года) Комитета по делам искусств при СНК СССР М. Б. Храпченко, чье объемное эпистолярное наследие, к сегодняшнему дню опубликованное166, также может служить серьезной фактической опорой в написании истории института Сталинской премии по литературе. Кроме того, множество частных «сюжетов» и случаев, прямо или косвенно сообразующихся с нашей темой, могут быть описаны и охарактеризованы с опорой на корпус активно публикуемых с конца 1980‐х годов эго-документов167 (в том числе членов Комитета, писателей-лауреатов и других участников литературного процесса позднесталинской эпохи), неоднократно становившихся предметом детального историко-литературного рассмотрения168. Еще одним ценным источником могли бы стать не только полноценные теоретико-литературные или критико-публицистические работы169, но и беглые заметки170, которые в записных книжках оставил А. Фадеев, с 1946 года (после смерти предыдущего председателя И. М. Москвина) возглавлявший Комитет по Сталинским премиям и являвшийся неизменным участником заседаний Политбюро. (Однако множество архивных материалов личного характера по-прежнему остаются закрытыми и недоступными для исследователей.)

Особенно ценными источниками являются отмеченные Сталинской премией тексты, печатные экземпляры которых содержат информацию о тираже и стоимости. Обращение к их системной библиографии171 во многих случаях может служить надежным доказательством или опровержением гипотез и выводов, распространившихся в историко-литературных описаниях и мемуарных источниках172.

Таков – в кратком освещении – приблизительный, но отнюдь не полный круг источников и материалов, необходимых для создания научной истории института Сталинской премии по литературе.