Читать книгу Проект «Джейн Остен» - - Страница 3

3 октября

Дом 23 на Ханс-плейс

В день ужина я приняла ванну и дольше обычного раздумывала, во что бы нарядиться, впрочем, перемерять все свои вещи не стала. Я успела обзавестись тремя вечерними платьями, но нравилось мне только одно – из белого шелка в едва заметную крапинку, простого кроя, – я залюбовалась им в лучах полуденного света, которые отражались от зеркала в моей гардеробной. Благодаря Грейс, ловко управлявшейся с папильотками, волосы у меня были собраны в аккуратный пучок на затылке, а вместо привычных буйных кудрей лицо обрамляли скромные завитки. Кожа смуглого оттенка, карие глаза, высокий лоб, узкий подбородок, большой рот, нос с горбинкой. Мне всегда нравился мой нос, но в тот день я рассматривала его особенно пристально и задавалась вопросом, который прежде не приходил мне на ум: не откровенно ли еврейская у меня внешность? И, что куда важнее, заметит ли это Генри Остен? Я прищурилась и вгляделась в отражение, пытаясь увидеть то, что видят незнакомцы. Карибское происхождение, экзотическое и подозрительное, было полотном, на которое люди могли спроецировать собственные догадки: мавританка, мулатка, сефардка, еще кто-то. Изучая свою внешность, я пришла к выводу, что мое прикрытие – это контекст, а создает его Лиам. Высокий, бледный, угловатый, он выглядел как британец и к тому же убедил Генри Остена, что он джентльмен, – в противном случае нас не пригласили бы на ужин, – а я буду представлена как его сестра.

От сегодняшнего вечера зависело очень многое. Кто-нибудь более осмотрительный испытывал бы страх, но я была в предвкушении. Даже несмотря на то что от волнения у меня начал подергиваться глаз, а поездка в тряском фиакре на запад, в Челси, казалась дорогой в клети на виселицу. Лиам вел себя тише обычного и, скрестив руки на груди, смотрел в окно фиакра с отсутствующим видом.

– Помни, – сказал он, когда мы выехали на овальную площадь Ханс-плейс, – будь приветлива, но держись скромно.

Это еще что значит?

– Ладно. Уговор.

Он скривился.

– И, если ты не против, можешь оставаться в образе подольше, даже когда мы одни? Негоже будет дать маху, если что-то застигнет тебя врасплох. Иногда твоя речь звучит очень по-американски. Вот как только что.

Я всматривалась в его длинное лицо, пытаясь постичь, что за ум скрывается за ним. Акцент у меня был эталонный; если и есть у врачей определяющая черта, так это умение заучивать и воспроизводить по команде. Я слышала голос Мэри Рейвенсвуд у себя в голове, ловила себя на том, что использую ее словарный запас и манеру строить фразы – как мысленно, так и вслух, не задумываясь. И это было до того странно, что иногда я испытывала непреодолимое желание приправить свою речь медицинским жаргоном, ругательством, американизмом или словечком на идише, он же лингва франка[12] Нью-Йорка, – чем угодно, лишь бы не раствориться окончательно в образе героини Джейн Остен.

– Хорошо, – сказала я с безупречной дикцией. – Благодарю, что напоминаешь мне о моем долге.

Казалось бы, разговор в ту ночь, когда Лиам вернулся домой после встречи с Генри Остеном, должен был нас сблизить. Но он больше не возвращался к тому моменту, а я считаю, что сказанное в подпитии нельзя использовать против говорившего – да и что такого он вообще тогда сказал? Ничего особенного. Это было скорее нечто на уровне чувств, а чувства – штука эфемерная.

Галстук у Генри Остена был белоснежный, он окружал его шею пышными крахмальными воланами – само совершенство, а не галстук; пока Лиам представлял нас друг другу, я любовалась игрой света и теней в его складках. Необходимо ли рукопожатие, решала женщина, так что я подала ему руку – нужно было удостовериться, что он действительно существует, – до того невероятным казался этот момент. Его кожа была гладкой и мягкой, ладонь – приятно теплой; моя рука утонула в его руке, и он крепко сжал ее, так, будто имел полное на это право. Это мужчина, который знает, чего хочет, подумала я и ощутила смутный трепет. Возбуждение? Сигнал тревоги?

– Знакомство с вами – большая честь для меня, мисс Рейвенсвуд. – Не выпуская моей руки, он поклонился, нивелировав официальность жеста заговорщицкой улыбкой. Среднего роста, ладного сложения, одетый с иголочки, без парика и с выдающимся носом, как на портретах всех Остенов, он выглядел именно так, как я его себе и представляла, – точная копия моей фантазии. Может, даже лучше. – Ваш брат рассказывал, до чего вы неподражаемы и пленительны… И, вижу, он не преувеличивал.

Его ясные карие глаза смотрели на меня в упор, и у меня возникло чувство, что меня оценивают – украдкой, в джентльменской манере, но все же оценивают, – и я ответила:

– Стало быть, вам повезло больше, ибо о вас он не поведал мне ни слова, несмотря на все мои просьбы.

На следующий день после первой их встречи Лиам, вялый и с запавшими глазами, сказал лишь, что ужин прошел отлично (в переводе с языка девятнадцатого века: они напились до беспамятства), и повторил, что Генри Остен очарователен и что нас обоих пригласили на ужин.

Генри бросил взгляд на Лиама – тот лишь вскинул бровь и пожал плечами, не отрицая выдвинутых мной обвинений, а затем отвернулся и принялся рассматривать большой раскрытый атлас, который лежал на ближайшем столе.

– Ваш брат – сама деликатность, не правда ли? Он просто не желал сообщать вам правду: «О, этот мистер Остен, он просто старик, ужасный брюзга и одной ногой уже в могиле, однако мы должны ему потрафить, ибо сэр Томас-Филип снабдил нас письмом…»

– Для меня уже вполне очевидно, что ничто из сказанного к вам не относится, сэр.

– Distingué[13], скажем так. На французском все звучит куда безобиднее.

– Вам хорошо знакома Франция?

– Так же как и всем в наши дни. Моя дорогая супруга, – взгляд, который он так с меня и не сводил все это время, соскользнул на камин, затем вернулся ко мне, – училась там, и первый ее муж, бедолага, был французом. – Заметив, что я напряглась, он добавил: – Видите ли, он был граф. Казнен на гильотине. Ужасно.

– О, до чего же скверно. – Я повернулась в сторону, куда он посмотрел, и уперлась взглядом в миниатюру, стоявшую на каминной полке между фарфоровым спаниелем и шкатулкой для свечей. – Это ее портрет? – спросила я, хотя и так знала ответ.

Элиза Хэнкок в юности: большие темные глаза, остренький подбородок, озорная улыбка и пышная прическа по моде восемнадцатого века. Мастерица частной переписки и светская кокетка. Когда она овдовела, за ней начали ухаживать сразу два кузена. Преуспел в итоге Генри, а его старший брат Джеймс, священник, остался не у дел. Что, вероятно, стало причиной некоторой натянутости в их отношениях, несмотря на то что в семье Остенов все друг друга очень любили.

– Ее нет уже два года. – Он снял миниатюру с полки и передал мне.

Я всмотрелась в портрет.

– Соболезную вашей потере. – Я перевела взгляд на него и по тому, как он торопливо вскинул лицо, поняла, что он рассматривал мою грудь. Которую, в его оправдание, не заметить было трудно: по моде 1815 года акцент в вечерних нарядах делался на декольте – корсет нескромно выталкивал грудь вверх, но, в отличие от повседневных образов, ту не прикрывали фишю или короткий жакет-спенсер.

Удивленная и слегка пристыженная, я, кивнув, вернула ему портрет и оглядела гостиную, отчаянно надеясь придумать новую тему для беседы. Комната, представшая передо мной, имела продуманно-обшарпанный вид: разнообразная мебель в кожаной обивке, стопки книг и дорогого вида турецкий ковер, впрочем, довольно истертый.

– Ваш дом очень удачно расположен, здесь решительно пастораль. – Район Челси в то время был скорее деревней и к Лондону не относился. – Вы давно здесь живете?

С виду увлеченный атласом, Лиам в разговор не вмешивался. Но именно в этот момент оказавшись в выгодном положении за спиной у Генри, он посмотрел на меня и с улыбкой кивнул. Он насмехается над моими навыками ведения беседы или это знак одобрения? Почему он не приходит мне на помощь?

– Почти два года, но я хорошо здесь обжился. Надеюсь, что переезжать отсюда мне придется нескоро.

Генри поселился здесь после смерти Элизы, видимо, потому что хотел избежать печальных ассоциаций, связанных с предыдущим домом. Я знала, что переехать ему все же придется – и довольно скоро. Когда его банк разорится, он лишится этого дома вместе со всем его содержимым и навсегда покинет Лондон. Никаких больше званых ужинов, походов по театрам и визитов родственников, живших за городом: он примет сан и до конца жизни будет нуждаться в деньгах. Знать, что ждало его в будущем, было странно; это чувство навевало горечь и некую меланхолию.

– Ах, вот и остальные. – Он повернулся на звук голосов, донесшихся из холла. – Сегодня очень скромный прием; надеюсь, вы не против. Только мистер и миссис Тилсон – они мои соседи и практически родня мне, моя лондонская семья. Настоящие мои родственники – провинциалы до глубины души. Кроме моей сестры Джейн – она жила бы здесь, если бы могла.

– До чего необычно, – сказала я. – И почему же?

Он, кажется, не ожидал такого вопроса.

– Она обожает наблюдать за людьми, а здесь их большое разнообразие.

– Вы не думали перевезти ее сюда после смерти вашей супруги? – спросила я – меня снедало любопытство, но вопрос был все же слишком личным, чтобы задавать его тому, с кем я только что познакомилась. Поэтому я добавила: – Но я что-то увлеклась предположениями. У нее, вероятно, есть собственный дом, которому нужна хозяйка.

– Она не замужем, – сказал он. – Но да, она живет с нашей матерью и еще одной сестрой в Гемпшире, так что дом у нее есть. Мне бы и в голову не пришло вырвать ее оттуда с корнем, да и остальные воспротивились бы. Впрочем, она довольно часто здесь гостит – и скоро приедет снова. Возможно, вы и сами захотите с ней познакомиться.

Я склонила голову набок, надеясь, что он говорит всерьез, но тут в гостиную вошли Тилсоны, и ответить ему я не успела.

Они были примерно одного возраста с Генри, но выглядели старше. Мистер Тилсон был благодушен, румян и пышнотел. Когда мы сели ужинать, я изумилась тому, сколько он ест. В один момент его тарелка была полна, через миг – уже пуста, но ел он при этом спокойно, не торопливо и не жадно. Миссис Тилсон была бледна и худа и вид имела изнуренный – как и подобает той, что пережила одиннадцать родов. Ее младшему ребенку было около двух лет.

Когда нас представили друг другу, они не проявили ни холодности, ни теплоты: тогда я впервые столкнулась с тем, что позже привыкну считать стандартными манерами английского дворянства, и впервые заподозрила, что Генри отличается от большинства.

Он и Лиам продолжили беседу за ужином. Подзуживаемый Генри, Лиам рассказывал исполненные самоиронии байки о том, как мы добирались сюда с Ямайки: как нас трепали шторма и морская болезнь, как мы едва не попались в руки пиратов, как нас практически обобрали хозяева трактира на пути из Бристоля, где мы высадились на сушу, как ошеломили нас масштабы и великолепие Лондона. Лиам все вещал и вещал, расслабленный, искренний, чуть ли не наивный, но в то же время смешной, а я только диву давалась, насколько недооценила его талант к импровизации.

Ужин по георгианской традиции состоял из двух перемен блюд, стол ломился от разнообразных угощений – гости подкладывали себе те, что стояли ближе, и ели, пока не наедались. Затем лакей убирал все блюда и выносил новые, схожие с предыдущими, только без мяса, и запивали их белым вином вместо красного. Единственным, кто пил без остановки, был мистер Тилсон, хотя на него это заметного эффекта не оказывало – разве что лицо его становилось все краснее.

После второй перемены принесли бутылку портвейна и блюдца с сухофруктами и орехами – застолье продолжалось. Посреди дискуссии о том, придется ли снова воевать с Соединенными Штатами – Генри и мистер Тилсон считали, что это неизбежно, Лиам с ними не соглашался, – миссис Тилсон украдкой бросила на меня взгляд и поднялась. Подошло время нам удалиться и оставить мужчин в компании спиртного.

– Не будем мешать джентльменам решать судьбу мира, – кивнув, сказала миссис Тилсон и выплыла из комнаты, а я последовала за ней, и мы вернулись в гостиную, с которой для меня начался этот вечер.

Она расположилась в одном из кресел возле камина, и я поступила так же. Установившееся за этим безмолвие затягивалось. За ужином она почти не участвовала в беседе, и я так и не смогла понять, что она за человек и о чем с ней вообще говорить. Хуже того, я понятия не имела, что за человек я сама. Как доктор Рейчел Кацман я бы с радостью расспросила ее о сотне разных вещей: о процессе деторождения, об уходе за младенцами, о гигиене, о детской смертности. Будучи мисс Мэри Рейвенсвуд, я сидела, сложив руки на коленях, и не могла выдавить из себя ни слова.

– Ваш брат – большой шутник, да? – сказала миссис Тилсон. Я не сразу поняла, как воспринимать этот вопрос, но ее скупая улыбка меня обнадежила. – Мне не было так весело с тех пор, как я отказалась от театра.

– Что вы имеете в виду под словом «отказалась»?

– Лишь то, что я перестала туда ходить.

– И почему же?

– Он стал казаться мне слишком фривольным местом. Визиты туда не совместимы с моим христианским долгом.

Я знала, что Джейн Остен дружила с истово верующей миссис Тилсон, как знала и то, что Джейн Остен, пусть и серьезно относившаяся к религии, посещала театр, как только выдавалась такая возможность.

– Надеюсь, вы не подумаете обо мне плохо, мадам, если я сознаюсь, что меня приводит в восторг перспектива посещения театра, ибо много лет у меня такой возможности не было.

– Дорогая мисс Рейвенсвуд! Вам и положено развлекаться, пока вы в городе. Вне всяких сомнений.

– Но и забывать о долге перед Спасителем все-таки негоже, – пробормотала я.

Миссис Тилсон просияла.

– Раз в неделю мы с сестрами и старшими дочерями читаем и обсуждаем Евангелие. – Она добавила: – Изволите к нам присоединиться?

– Буду счастлива. – Интересно, подумала я, она предложила это из вежливости или это действительно случится?

Мы улыбнулись друг другу. Не успела я придумать новую тему для беседы, как она произнесла:

– Верно ли я поняла доктора Рейвенсвуда: вы впервые в Англии? И оба всю жизнь провели на Ямайке?

– Впервые. Но брат учился в Эдинбурге и раз-другой бывал в Лондоне.

– Конечно, ведь пересекать Атлантику так опасно.

Долгая война с Францией, которая сильно осложнила возможность выезжать за пределы Британских островов, закончилась только минувшим летом; люди до сих пор с трудом воспринимали мысль о том, что наступил мир. Она взглянула на меня – я прочла в ее глазах невысказанный вопрос.

– И все же ваши родители не считали климат неблагоприятным?

– Наша кофейная плантация располагалась в горах, там климат умеренный. – Я запнулась. – Или вы имели в виду климат нравственный?

– Мисс Рейвенсвуд! – Она отвела взгляд. – У меня и в мыслях не было вас оскорбить.

– Я признательна вам за искренность. – Она подкинула мне шанс поменять тему. – Я должна объясниться. Мой отец, еще будучи юношей, получил наследство от кузена, которого толком не знал, и отправился туда, чтобы лично взглянуть на владения. Увиденное склонило его к решению посвятить собственную жизнь улучшению жизни тех рабов, что оказались в его распоряжении, и постепенному их освобождению. На это ушло много лет. После его смерти мы с братом решили продать землю и уехать оттуда. Если вам известно, какие нравы царят в тех местах, то вы сами понимаете, что действия отца не слишком расположили к нему прочих рабовладельцев.

– Могу представить. – Ее реакция полностью оправдала мои надежды: она застыла и вся обратилась во внимание. – Об этом мистер Остен нам не рассказывал.

– Мы постарались обойтись без огласки, насколько это было возможно. Мы не жаждем от мира похвалы, как не страшимся и порицания. И все же подобный шаг…

Она взяла меня за руку и заглянула мне в глаза.

– Мисс Рейвенсвуд! Я все прекрасно понимаю.

Тут распахнулась дверь обеденной залы, и в гостиную гуськом вошли джентльмены. Разговор потек на общие темы, и вскоре принесли чай. Миссис Тилсон, взяв на себя роль хозяйки, принялась за всеми ухаживать.

– Желаете сахару? – предложила она мне.

– Я наелась его на всю жизнь вперед, – ответила я.

Она положила на место щипцы и многозначительно на меня посмотрела. Сахар был продуктом, который в первую очередь ассоциировался с Карибами; его даже призывали бойкотировать в знак протеста против условий труда на островах.

Услышав мои слова, Генри, сидевший рядом, обернулся к нам.

– Полагаю, сахар – это порок, – сказал он. – Однако я не представляю себе жизни без него. Но я ведь слабовольное создание, раб собственных аппетитов, не так ли, Тилсон?

– Как Одиссей, привязанный к мачте, – согласился мистер Тилсон.

– Вряд ли порок. – Я оплошала. Мое замечание, пустой звук для миссис Тилсон, для Генри прозвучало как неподобающе прямой намек на проблемы геополитики. – Потворство, роскошь – но не порок. Не следовало мне так говорить. Не стоит множить заблуждения, поддакивая моим глупостям, мистер Остен.

– Вы – моя гостья, и я бы поддакнул и куда более вопиющей глупости. – Он с интересом посмотрел на меня. – К счастью, я избавлен от такой необходимости. Вы всего лишь произнесли вслух правду – в нашем мире это редкость.

Я кивнула – возразить мне на это было нечего. Подняв глаза, я увидела, что он все еще смотрит на меня, а Лиам погрузился в расспросы Тилсонов о той части Оксфордшира, откуда был родом мистер Тилсон.

– Мисс Рейвенсвуд, – подавшись вперед, тихо сказал Генри, – надеюсь, вы быстро освоитесь в Лондоне. – Я уловила исходивший от него тонкий запах: нечто вроде аромата свежевыглаженной рубашки и слабые нотки медикаментов, не вызывавшие отторжения. – Обстановка здесь явно отличается от привычной вам.

Я признала, что он прав, но отметила, что неприятной эти отличия ее не делают.

– Мы с братом полагаемся на вас – вы, как Вергилий, проведете нас сквозь все местные круги.

Он выгнул бровь.

– Надеюсь, вы не сравниваете Лондон с адом Данте. Хотя местами они, пожалуй, довольно схожи. Вам от таких мест стоит держаться подальше.

– Вижу, без вашего покровительства мне положительно не обойтись. – Я кокетливо выгнула шею и улыбнулась ему. Не будет ли наглостью напомнить ему о предложении познакомить меня с его сестрой?

– Ну? – требовательно осведомился Лиам, когда мы ехали домой в экипаже.

– Ты был великолепен! Молодец.

– Ты лучше скажи – как он тебе? Симпатичен?

– Весьма. – Уже одно то, что он был самым любимым братом Джейн Остен, вызывало к нему неодолимый интерес. А еще то, каким персонажам она подарила его имя: Тилни – своему самому очаровательному созданию и Кроуфорду – самому неоднозначному. – Но, пожалуй, скорее во французском смысле, чем в английском.

– Слишком льстив и галантен?

– Возможно. – Но дело было не в этом. Тогда в чем же? Я снова вспомнила, как он на меня поглядывал – украдкой, но с огоньком. – Мне кажется, он бывалый повеса, – сказала я и сама удивилась.

– Он все-таки любимый брат Джейн Остен.

– Думаешь, она тоже окажется кокеткой?

– Не уверен. – Но развивать эту мысль он не стал, только спрятал лицо в ладонях и шумно выдохнул. – В целом он мне нравится. Но куда важнее, чтобы он пришелся по вкусу тебе.

– Он мне вполне по вкусу. – Вполне по вкусу для того, чтобы я могла исполнить роль потенциально удачной партии для человека, которому вскоре предстояло лишиться всех своих денег; такому джентльмену в качестве финансового парашюта пригодилась бы состоятельная жена. Будучи девушкой не первой молодости и, согласно нашей карибской легенде, сомнительного происхождения, я, пожалуй, идеально подошла бы сорокачетырехлетнему овдовевшему банкиру, что так и не оправдал надежд, которые он подавал в юности.

Перспектива оказаться в роли удачно попавшего ему в руки козыря виделась мне одновременно жуткой и уморительно смешной – я словно очутилась в еще не написанном романе Джейн Остен. Именно поэтому мы и прибыли сюда под видом брата и сестры – это была со всех сторон выгодная комбинация для того, чтобы поддерживать в нем интерес, чтобы всегда иметь повод быть рядом, пока мы не подберемся к Джейн Остен, к ее письмам и рукописи. На ухабистом пути домой я с удивлением поймала себя на мысли, что это работает – так быстро и с виду так просто.

– Вот только из меня кокетка так себе, – призналась я, гадая, откуда вдруг взялась эта потребность исповедаться. События вечера неожиданно сильно выбили меня из колеи. – Изъясняюсь двусмысленно. Перегибаю палку.

– Не прибедняйся. Ты там флиртовала как бешеная.

Если это и был комплимент, то совсем не тот, что мне хотелось получить. Я внезапно поняла: я привыкла считать себя человеком, который не кокетничает, который прямолинеен в беседе и вслух говорит о том, чего хочет. А сейчас мне очень хотелось сменить тему.

– Так откуда ты родом, Лиам?

– Из Лондона. Почему ты спрашиваешь?

– То есть ты действительно исконный британец? Или родился в другом месте?

– Все мы теперь британцы. – Это была официальная линия – так начали говорить после Вымирания и всего, что за ним последовало. Подготовленная лучше других стран, Британия превратилась в оплот, прибежище для носителей английского языка со всего света и частично вернула себе статус империи времен девятнадцатого столетия, пусть и в иной форме, поскольку империи теперь существовали в виде идей, а человеческая изобретательность и воображение стали паровозами и угольными шахтами нашей эры.

– Но некоторые – британцы в большей степени, чем прочие. – Так тоже говорили все: в обществе возникли иерархии, как это происходило во все времена. – Вот ты – исконный британец?

Повисла пауза.

– Что заставило тебя в этом усомниться?

– Я работаю с тобой уже больше года, но до недавних пор у меня такой вопрос даже не возникал. Хотя сама я… Пяти минут беседы со мной хватит, чтобы понять – я не британка. – Он молчал, и у меня возникло ощущение, что я задела его за живое. – Но это не имеет значения. Мне просто любопытно.

– Что меня выдало?

– Брось, это неважно.

– Мне просто интересно. Что именно?

Отступать он явно не собирался.

– Той ночью, когда ты вернулся домой после встречи с Генри Остеном, твоя речь звучала иначе – только и всего.

Некоторое время мы ехали в тишине, а затем Лиам наконец проронил:

– Я из Ирландии. Но уехал оттуда давным-давно. Я вообще не считаю себя… – Мысль он не закончил.

– Ну что, разбираюсь я в акцентах? – сказала я, надеясь перевести разговор в менее мутное русло. Непонятно, почему ему так не хотелось это признавать, но деваться было некуда, и я ощутила неловкость – из-за его притворства, из-за того, что уличила его. Но во время подготовки он так убедительно изображал исконного британца; подкрепляла это впечатление его девушка, Сабина, – я видела ее пару раз, когда она заходила в институт: вся из себя высокая блондинка, которая в скучающе-аристократичной манере растягивала гласные. – И какая своеобразная ирония. Помнишь, мы прочли в той статье о восприятии местными иностранцев, что в 1815 году англичане ненавидели евреев и ирландцев больше, чем кого-либо? Больше, чем даже французов! – Несмотря на только что завершившуюся двадцатилетнюю войну с последними.

Наши сиденья в фиакре располагались друг напротив друга, узкие и неглубокие настолько, что мы то и дело сталкивались коленями и бормотали извинения. Лиам откинулся назад, и его рот растянулся в улыбке.

– Возможно, как раз поэтому нас сюда и отправили.

– Из соображений этнического разнообразия?

– Вроде того. – Помолчав, он продолжил: – Чтобы продемонстрировать широту своих взглядов. Стремление к равноправию и великодушие, присущие исконно британской ментальности. Сплошные достоинства.

Его интонация была настолько нейтральной, что я не могла понять, сарказм это или нет. Дальше действовать можно было двумя способами: отстать от него – ну и пусть себе секретничает, – либо надавить и узнать, в чем там дело. Вскрыть нарыв, скажем так. Как только эта ассоциация пришла мне в голову, выбор оказался очевиден.

– Прости, если лезу не в свое дело, но я не понимаю, зачем тебе… Важно ведь не то, откуда ты вышел, а куда пришел, и ты, как по мне, весьма преуспел в этом плане. – Он не удостоил меня ответом. – Ты написал прекрасную книгу, тебя выбрали для этой миссии, у тебя красивая девушка… – На этих словах он беспокойно заерзал, и я перефразировала: – Ты так и не рассказал мне, как вы с Сабиной познакомились. Она ведь не из академических кругов? В каком-то аукционном доме работает, так?

– Сто лет назад. В старшей школе.

– Она тоже ирландка? – Я решила не выказывать удивления, что бы он ни ответил.

– Нет, конечно. – Лиам запнулся, и я собралась было метнуть в него очередной вопрос, но тут он заговорил снова: – Мы оба учились в Крофтоне.

Я знала, что это была одна из самых элитных закрытых школ, бастион исконно британского духа.

– Так вы вместе со школьной скамьи? Как мило. – Я всегда поражалась таким людям: неужели они успевали сформироваться как личности к шестнадцати-семнадцати годам?

– О нет! В то время она не желала иметь со мной ничего общего.

Я задумалась.

– Не очень-то она была тогда прозорлива, да?

Он не ответил. Мои слова повисли в воздухе, и, только когда кучер прикрикнул на лошадей и натянул поводья, я поняла, что мы уже дома, на Хилл-стрит.

На следующее утро я проснулась с ощущением, что куда-то опаздываю, на середине какой-то мысли, словно обдумывала все произошедшее во сне. Нужно было нанести утренний визит миссис Тилсон. И более того, нужно было спланировать ужин, чтобы дать симметричный ответ на гостеприимство Генри Остена. И времени у меня было немного, а ужин наподобие того, что подавали у него, – первая перемена из семи блюд, вторая из шести – требовал невообразимого количества хлопот.

Обычно я встречалась с миссис Смит после завтрака, но сегодня ждать так долго я не могла. Умывшись и одевшись, я поспешила прямиком к ней и тремя этажами ниже обнаружила ее в припорошенном мукой фартуке за приготовлением пирогов.

– Желаете кофе, мисс? Что ж вы не позвонили?

Слуги терялись, когда я без предупреждения заявлялась вниз, но поводы для этого я находила постоянно. Меня манила кухня, жаркая и пахучая, – место, где происходило загадочное, непростое действо.

– Сколько времени у вас уйдет на то, чтобы подготовить ужин – из большего количества блюд и более изысканный, чем обычно? Если помимо нас с братом будет, к примеру, еще три гостя?

Миссис Смит поджала губы и задумалась. У нее были темные глаза, широкое незлое лицо и крепкое телосложение, однако роста она была невысокого – что вполне типично для людей, которым с раннего детства недоставало в рационе белка и приходилось много трудиться.

– Сколько блюд вы хотите подать? И каких?

– Они те еще едоки. По крайней мере, один из них. Хотя бы по пять блюд на перемену? Я доверяю вашему вкусу, миссис Смит. Что сейчас принято подавать?

Она кивнула.

– Так. – Кухарка воздела одну руку, вторую и принялась загибать пальцы, перечисляя блюда. – Во-первых, суп – скажем, малигатони[14]. Затем, положим, утка с горошком. Кролик, тушенный с луком. Вареная говядина с капустой – это все любят. Свекла. А для следующей перемены – хорошая рыба в белом соусе. Какой-нибудь пудинг. Рагу с грибами – сейчас оно в моде. Салат. Копченый угорь?

– Все это звучит прекрасно.

У миссис Смит закончились пальцы, и она уставилась в никуда, но припыленных мукой рук так и не опустила.

– «Малыш-утопленник»! Вот это пудинг что надо.

– Чудесно. – Интересно, подумала я, в чьем больном воображении родилось такое название для этого блюда – отвратительного десерта на нутряном сале. – Сколько времени вам понадобится, чтобы приготовить такой ужин?

– Двух-трех недель с лихвой хватит.

Я в смятении взглянула на нее. Через две недели здоровье Генри Остена пойдет на спад и у него уже будет гостить сестра.

– Неужели это так долго?

Она выпрямилась в полный рост и захлопала глазами.

– Уверена, что на Ямайке все было иначе. Но здесь только я да малец Том, который подсобит то тут, то там. Такой ужин – дело хлопотное, и времени он требует немало, да и с первого раза на рынке всех продуктов не отыщешь, особенно приличных. И кролик, знаете ли, должен отвисеться пару дней, чтобы…

– А за неделю справитесь? Или за восемь-девять дней? Грейс тоже может помочь.

– Грейс будет занята уборкой. И вашим нарядом. – Она произнесла это без упрека в голосе, но меня обдало волной стыда.

Камеристку я нанять так и не сподобилась и перед ужином с Генри привлекла к этому делу Грейс – она помогла мне одеться и уложить волосы. Справилась она играючи, что меня совсем не удивило: Грейс была хороша во всем, за что бы ни бралась. Но до этой минуты мне не приходило в голову, что на те несколько часов, которые она провела, хлопоча над моим внешним видом, ей пришлось отложить прочие свои дела.

Миссис Смит кашлянула.

– Кстати об этом, мисс, я хотела спросить у вас насчет моей сестры. Сейчас она не устроена, но она бывалая кухарка. Работала под началом повара-француза в одном из лучших домов Кента. Мне бы ее помощь очень пригодилась.

– У вас есть сестра? – «Не устроена» означало «сидит без работы», чего прислуга себе позволить не могла. – Если она хоть чуточку похожа на вас, я непременно ее найму. Велите ей заглянуть к нам, и я с ней побеседую.

– О, спасибо вам! Я ей передам.

– Но все же, как вы думаете, успеем мы созвать ужин раньше, чем через две недели?

Она все еще светилась радостью от перспективы работать вместе с сестрой.

– Ох, Господь, надеюсь, что да. Я схожу за покупками и посмотрю, как все складывается.

– На следующей неделе? Скажем, во вторник? У нас будет почти неделя на подготовку.

Поколебавшись, миссис Смит ответила, что да, возможно, успеть получится. Я поднималась наверх, теребя спектронанометр, что висел на цепочке у меня на шее, и прикидывала, сколько всего мне еще нужно сделать. Лакей. Нам нужен лакей.

И комната для завтраков, и обеденная зала располагались на первом этаже дома – типично георгианского: три окна в ширину, четыре этажа в высоту плюс подвал, где находились кухня и кладовки. Я вошла в обеденную залу и окинула ее придирчивым взглядом моих потенциальных гостей. Просторное помещение, потолок в лепнине и гарнитур красного дерева – длинный стол и шестнадцать резных стульев. В первые дни на Хилл-стрит мы с Лиамом ужинали здесь, но вскоре перенесли все свои трапезы в комнату для завтраков. Стол там больше подходил для двоих, и располагалась она ближе к лестнице из кухни – слугам так было удобнее.

Обеденная зала выглядела такой большой, что принимать здесь всего пять человек казалось абсурдным. Неужели команде проекта так сложно было снабдить нас еще хоть парочкой рекомендательных писем в довесок ко всем тем поддельным банкнотам? В Лондоне нас никто не знал, но все же – ни кузенов, ни приятелей, ни крестных? Впрочем, это было логично. Любое лишнее знакомство увеличивало наши шансы столкнуться с кем-то, кто действительно бывал на Ямайке, и риск разоблачения. Чем меньше мы посягаем на этот мир, тем лучше.

Я сложила руки на груди и призадумалась. Посуда, столовое серебро, скатерти – достаточно ли элегантно все это выглядит? Для такого ужина понадобится много свечей. Нужно заказать с запасом.

Удачная ли это идея – устроить для Генри Остена ответный ужин – или достаточно и приглашения на чай? На миг я польстилась на эту мысль: чай в гостиной, кекс и фрукты – гораздо меньше рисков ошибиться. Но нет. Ужин отметет все сомнения в том, знаем ли мы правила приличий, принадлежим ли к этому кругу. Если только не оплошаем.

Я собиралась навестить миссис Тилсон, дабы упрочить нашу дружбу, но так увлеклась планированием ужина, что потеряла счет времени и испытала одновременно радость и жуткий стыд, когда Грейс заглянула ко мне и сообщила, что миссис Тилсон явилась с визитом сама.

У окна гостиной она выглядела куда более хрупкой и бледной, чем при свечах, и я подумала, что у нее, возможно, анемия – типичный недуг для женщин, рожавших так много раз. Вероятно, зубов у нее тоже не хватало.

– Надеюсь, у вас с мистером Тилсоном все хорошо? – Она кивнула. – И у ваших детишек. Верно ли я понимаю, что Господь благословил вас не единожды и не дважды?

– У меня одиннадцать детей.

– Вы выглядите столь юно, мадам, что поверить в это очень сложно. Они, наверное, все еще очень малы. – Ей повезло, что она вообще осталась жива: роды в эту эпоху были русской рулеткой. Трое из пяти братьев Джейн Остен лишились жен из-за осложнений в процессе родов – трагический, но обыденный расклад.

Я потрогала едва заметную выпуклость на плече, куда незадолго до отправления мне установили гормональный имплант. Я настояла на самой сильной модификации, которая полностью блокировала не только овуляцию, но и менструации, поскольку была не готова в условиях катастрофического отсутствия тампонов иметь с ней дело в мире, где носили тонкую одежду светлых оттенков. Как женщины с этим справлялись?

– Джорджу, моему старшему, шестнадцать, а малышке Кэролайн-Джейн – всего два.

– От всей души за вас рада. Полагаю, все здоровы?

– Бедняжки Уильяма – ему было шесть – нас лишила удушающая лихорадка. – Речь шла о дифтерии – за всю свою жизнь я не встречала ни одного случая и была бы рада узнать о ней больше, но миссис Тилсон продолжала: – А крошка Джорджиана, милый ангел, прожила всего пару дней.

– Соболезную вам.

В глазах у миссис Тилсон стояли слезы, она старательно их смаргивала.

– Но все остальные веселы и крепки.

– Должно быть, в вашем доме всегда царит оживление, – сказала я.

Разговор зашел в тупик. Как бы перевести его на Джейн Остен?

– Полагаю, вы уже давно знакомы с мистером Остеном.

– О да. Мистер Тилсон работает с ним в банке. Они знают друг друга вечность.

– К тому же вы соседи – какая удача. С его родными вы тоже знакомы?

– Его младшая сестра, к которой все мы очень привязаны, довольно часто бывает в городе. С тех пор как умерла жена мистера Остена, она старается поддерживать в нем бодрость духа. – Миссис Тилсон помолчала. – Впрочем, духом он и не падает. Его стойкость восхищает. Но как он обожал миссис Остен! И детей у них не осталось – очень печально.

– Действительно, очень печально.

Мы почтили сей скорбный факт молчанием.

– И эта его сестра, стало быть, не замужем, если она может позволить себе наведываться в город, когда пожелает?

– Да. Она живет с матерью и старшей сестрой в Гемпшире неподалеку от еще одного их брата, весьма состоятельного человека. Это ему принадлежит коттедж, в котором они живут, – прелестное, уютное местечко, насколько мне известно.

– Я не знакома с английскими традициями – это считается необычным? То, что леди живут отдельно?

Миссис Тилсон задумалась.

– Это не считается неподобающим, но средств на такую жизнь достает очень немногим. И в семье обычно есть холостяк или вдовец, которому нужна помощь в содержании дома – как в случае у вас с братом. – Она помолчала. – Я думаю, они вполне довольны своей жизнью.

– Неужели? – Я попыталась изобразить вежливый интерес вместо безумного любопытства, надеясь, что миссис Тилсон раскроет тему, но она не ответила. – Каковы они в общении? Очаровательны, как мистер Остен?

Ее острый взгляд дал мне понять, что я сболтнула лишнего.

– Да. Старшая сестра более замкнута, а в младшей есть та же беспечность, какая присуща мистеру Остену. Но вы увидите это своими глазами: она скоро приедет в город. Изящная барышня. Ловкости ей не занимать.

– Ловкости в чем?

– Во всем. Ловкости с иглой, ловкости пера и ловкости ума. – Миссис Тилсон заговорила тише: – Она, знаете ли, романы пишет. Это считается большим секретом, и на всякий случай она публикует их под чужим именем. Но ее брат рассказывает об этом всем подряд, поэтому не страшно будет и вам об этом узнать. Я не любительница читать романы, но даже я получила от них удовольствие.

– Интересно, доводилось ли мне с ними сталкиваться. Как они называются?

Миссис Тилсон перечислила три уже опубликованных на тот момент романа. С непритворной радостью я сообщила ей, что все три добрались до Ямайки и привели меня в восторг.

– Подумать только, я познакомлюсь с той, что их написала! Я и мечтать о подобном осмеливалась, когда решилась переехать в Лондон.

– Но, прошу, не упоминайте, что вы знаете об этом, мисс Рейвенсвуд, не заводите об этом беседу. Пусть она сама поднимет эту тему, если пожелает, – таков мой вам совет.

– Я, разумеется, понимаю. Интересно, а она… Писательница! О, какая же она, мадам?

– Совершенно не похожа на синий чулок, что не поднимает носа от бумаги. Она весьма элегантно мыслит. И умеет управляться с детьми. – Пауза. – Ее сестру я знаю хуже – вот она как раз из тех, в ком можно было бы заподозрить страсть к писательству.

– Почему?

– Непростой характер, – только и объяснила миссис Тилсон. – Впрочем, она тоже вызывает у меня огромное почтение – весьма набожная леди. Чудесное семейство – все они. Двое братьев служат на флоте, знаете ли, еще один – в церкви. А одного усыновили дальние родственники – чтобы он мог унаследовать их состояние. – Она чуть помолчала, затем подалась вперед и коснулась моей руки. – Дорогая мисс Рейвенсвуд! Как же я рада нашему знакомству.

Она поднялась, поэтому встала и я. Провожая ее к выходу, я бросила взгляд на часы – прошло двадцать минут, идеальный отрезок времени для подобного визита. Миссис Тилсон была уже почти за порогом, когда я вспомнила, что не спросила, занята ли она в следующий вторник.

– Ужин? – Лиам опустил чашку с чаем. – На следующей неделе? Ты уверена?

– Миссис Тилсон уже подтвердила, что они с мужем будут, так что выбора нет.

– Маловато времени для того, чтобы все спланировать.

– Миссис Смит тоже так сказала. Но потом передумала. – Я удержалась от замечания о том, что вся работа ляжет на плечи миссис Смит, а Лиам только и знает, что предъявлять возражения. – Времени у нас в обрез. – Он не ответил, и я сочла молчание знаком согласия. – Кстати, знаешь, кого нам не хватает? Лакея. Займешься поисками?

И прислуга, и наниматели давали объявления в газеты – именно так мы и нашли своих трех слуг; существовали также бюро найма, но им доверия не было. Дженкса, миссис Смит и Грейс мы выбрали сообща: устроили несколько собеседований с кандидатами, как только сняли дом на Хилл-стрит, где мебель все еще была затянута белыми чехлами от пыли. Но теперь, когда я уже немного освоилась в законах, по которым работал этот мир, стало ясно, что в этом вопросе существует определенное разделение труда. Мужчины нанимали слуг-мужчин: конюхов, дворецких, лакеев. Женщины нанимали горничных, судомоек и прачек.

– Я собирался разобраться с экипажем.

– Это может подождать. – Мы так и не обзавелись коляской и лошадьми, необходимыми для того, чтобы изображать мелкопоместное дворянство. – Но за ужином без ливрейного лакея нам не обойтись.

– Думаешь?

– Хочешь, чтобы один Дженкс всех обносил? Сомневаюсь. – Дженкс был хмурым типом среднего роста с северным акцентом и недовольством в голосе, которое приберегал исключительно для меня. Все мыслимые обязанности слуги, от поддержания в порядке одежды Лиама до хранения ключей от винного подвала, он исполнял медленно и нехотя. – Он целую вечность убирает со стола, даже когда нас только двое. Представь, что будет, когда людей прибавится, а блюд станет втрое больше. – Подключить к делу Грейс я не предлагала: женщина, прислуживающая за ужином, – это признак бедности. – Прогуляйся до той кофейни, где самый большой выбор газет, и посмотри объявления.

– Угу. – Лиам подлил себе чая.

– И выбери того, что повыше. – Лакеи указывали в объявлениях свой рост – маркер статуса их нанимателей. Иметь пару привлекательных высоких лакеев примерно одного роста считалось особенным шиком, хотя для хозяйства нашего масштаба двое лакеев явно были бы излишеством.

– И посимпатичнее? – пробурчал Лиам, и я подумала, что у него, возможно, все-таки есть чувство юмора.

Через пару часов к нам неожиданно заглянул Генри Остен, чем весьма меня удивил. Наудачу заехал по пути домой из банка, объяснил он, поскольку у него с собой была книга, которая, по его мнению, должна понравиться нам с братом…

– Как любезно с вашей стороны вспомнить о нас. Что это за книга, сэр?

Мы были в гостиной – стояли у одного из продолговатых окон, выходивших на улицу. Он застал меня одну; Лиам так давно отсутствовал, что я уже начала волноваться.

– А-а, – протянул он, – это уже не новинка, она вышла несколько лет назад. И все же я понадеялся, что там, на островах, вам не доводилось о ней слышать и что я, возможно, буду тем, кто вас с ней познакомит.

– Вы положительно загадочны.

Оставаться наедине не возбранялось, однако было в этом нечто будоражащее: атмосфера в комнате стояла звенящая. Казалось, он едва ли не стесняется меня, что сильно контрастировало с его поведением накануне.

– Я – сама противоположность загадочности. Боюсь, даже простейшее из существ. – Все это время он прятал книгу за спиной и наконец вручил ее мне – томик среднего размера, переплет из телячьей кожи. – Это всего лишь роман, – со смешком добавил он.

– Всего лишь роман? – Я повертела книгу в руках, думая, как лучше отреагировать. – А-а, «Гордость и предубеждение». – Признаться, что я ее уже читала, и испортить ему удовольствие? Но что, если сейчас я притворюсь, что вижу эту книгу впервые, а миссис Тилсон потом разоблачит мою ложь? Сознается ли он, что роман написала его сестра? – Но это ведь только первый том.

– Если вам понравится, я найду для вас еще два.

– Я уже знаю, что он мне понравится. – Я подняла на него взгляд. – Буду с вами честна, мистер Остен, я прочла этот роман еще на Ямайке. – Его лицо исказила гримаса разочарования, которая пропала, как только он услышал следующие мои слова: – И пришла в полный восторг. В моем экземпляре завелись чешуйницы, и мне пришлось оставить его там. Я очень, очень рада новой встрече с этой книгой. Она мне как давний друг. – Я прижала книгу к груди; его глаза расширились, и я засомневалась, не переусердствовала ли, но пути назад уже не было. – В ней столько мудрости, столько остроумия и в то же время столь прозрачная мораль! Я думаю, написала его совершенно выдающаяся личность.

Глаза у Генри Остена сияли, даже челюсть немного отвисла.

– Скажите, как по-вашему, его действительно написала «Леди»? Не в упрек представительницам моего пола, но есть подозрение, что вышел этот роман из-под пера мужчины. Такая в нем присутствует сила, такая величественность – и в то же время такая легкость!

Он не сразу обрел дар речи, но в конце концов все же выдавил:

– Я могу с уверенностью заявить, что создательницей его действительно является леди.

– С уверенностью? – поддразнила я его. – И откуда же такая уверенность?

Он поколебался, затем глупо улыбнулся, покраснел, но так и не ответил.

– Если вам доводилось встречаться с нею и обсуждать с ней ее творения, то я, возможно, поверю…

– Прошу, ни слова больше, иначе я не сдержусь и наговорю лишнего.

За время беседы расстояние между нами сократилось, словно мы были двумя планетами, которые неумолимо притягивало друг к другу. Он воздел ладонь с вытянутым указательным пальцем, замер, будто собираясь сделать что-то еще, а затем, к моему изумлению, прижал этот самый палец к моим губам, словно ласково веля мне хранить молчание. Наши взгляды встретились, и я вдруг подумала, что ни одна из предварительных тренировок не подготовила меня к этому моменту, что от внимательного чтения работ его сестры и ее современников толку тоже было мало. Приоткрыв губы, я игриво прикоснулась к его пальцу кончиком языка.

Он задохнулся и убрал руку, и я решила, что совершила промах. Но, когда украдкой взглянула на него, выражение его глаз – изумленное, вожделеющее – сообщило мне об обратном.

– Мисс Рейвенсвуд! – только и сумел произнести он. – Простите меня. Не знаю, что на меня нашло…

– Вам не за что просить прощения, – сказала я, в смятении повернулась к окну и увидела, что Лиам подходит к двери. – Мой брат вернулся. Как он будет рад вас видеть!

– О! И в самом деле.

Мы так и стояли там, чинно и тихо, но чуть ближе друг к другу, чем следовало бы, пока Дженкс открывал дверь и Лиам поднимался по лестнице.