Читать книгу Детство на тёмной стороне Луны - - Страница 5

Во время войны баб, тётя Тася переманила на свою сторону тётю Лизу, которая была давней подругой нашей матери, переманила едой. И вся семья тёти Лизы, кроме Чехоната, ходила кушать к нашей соседке. Тётя Лиза, идя по тротуару, улыбалась мне, как могла улыбаться хорошая мама своему сыну. А Сашка кричал что-то оскорбительное мне и моей матери. Ему было тогда десять лет.

Мать находилась в Комнате Предварительного Заключения до суда. Она потребовала от Матвея принести ей в «КПЗ» младшую дочь, которой тогда было три года.

Мать всегда довольствовалась куском хлеба, а заключённых кормили три раза в день. Голодной она не была. Но по приказу матери Матвей приносил ей полный бидон – три литра – супа! Суп варила тётя Нюра, беря из подполья нашу картошку, и варила для своей семьи. Приглашала Кольку и меня. Колька ходил кушать, а я сидел дома и ел один хлеб. Я всех страшно боялся, боялся людей, потому что мать нарочно запугала меня «дядями» и «тётями».

Тётя Нюра кормила свинью, давала сено и пойло корове, доила её, а часть молока забирала себе за труд. Матвей ничего не делал дома. Он уже не сидел за печкой, сидел за столом. И начал покрикивать на меня и на брата.

Я оцепенел от ужаса и мысленно видел только мать. В комнате каждый день была могильная тишина.

Почему-то мать выходила во двор милиции только вечером, в сопровождении надзирателя. Я, обливаясь слезами, на пределе сил бросался к ней. Она отшвыривала меня и с надрывом в голосе спрашивала Матвея:

– Где Коля? Почему он не приходит?

– Не пошёл. А я говорил ему.

– Скажи снова. Душа не на месте.

Ведя войну с бабами, она не замечала Кольку, жила только войной.

Мать хватала меня за воротник пальтишко и кричала в лицо:

– Не смей, падаль, ёб твою в рот мать, играть с Деевыми, Уразовыми, Ивановыми! Не смей!

Даже сидя в КПЗ мать жила только войной. Брат не приходил в милицейский двор на встречу с матерью. И она каждый вечер кричала душераздирающим голосом:

– Где Коля?!! Почему он не пришёл?!

Конечно, опытные бабы сказали матери, что если она окажется беременной, то суд мог пощадить её и отпустить на волю. И мать несколько раз затаскивала – в прямом смысле слова – Матвея за распахнутую сторону ворот. А меня гнала прочь. Надзиратель стоял в десяти шагах от матери, смотрел и негромко смеялся.

– Ну, давай, давай, – говорила она Матвея.

Но он ничего не мог, и мать злилась и уходила в КПЗ. Мать никогда не интересовалась сексом. Она была мужиком.

На следующий год, весной состоялся суд.

Тётя Нюра пригласила Матвея, брата и меня в свой дом и рассказала нам о том, что происходило на суде. Тётя Лиза выступила на суде, как свидетель, потому что сама так хотела, потому что расплачивалась с тётей Тасей и с тётей Соней за еду. Вероятно, она сказала, что творила наша мать на улице. Но тётя Лиза была подругой матери. И мать закричала ей в ответ:

– Лизка, я ещё не приду из тюрьмы, а ты подохнешь. А твои дети будут развеяны по миру!

Да, тётя Лиза умрёт в октябре, а её дети будут отправлены в разные детские дома.

Милиция запретила Матвею приходить на свидание с матерью, передавать суп. И тётя Нюра перестала варить супы, кормить свинью, корову и доить её. И скотина начала выть, потому что Матвей не собирался её кормить. Он весь день спал на кровати или сидел за столом и выстругивал палочки самодельным ножом с очень узким лезвием. Это был его единственный талант.

Началась распутица, и автомобильная связь с городом прекратилась, поэтому все осуждённые находились в КПЗ. Осуждённых должен был увезти в город пароход.

Примерно, в середине апреля прошла шуга, и река очистилась ото льда.

К нам в домик пришёл милиционер и резким, властным голосом сказал Матвею:

– Завтра, в первой половине дня придёт пароход. Приди на пристань. Получишь от меня свою дочь. И не кричать, не махать руками. Стоять на одном месте.

Я пришёл с Матвеем ранним утром на пристань. Мы встали на бугор на берегу. А внизу были широкие сходни, которые вели на дебаркадер. Матвей стоял справа от меня. Мы смотрели вперёд, на ворота пристани. З нашей спиной, метрах в двадцати был высокий забор из досок, который тянулся метра на два за обрывом берега, нависал над пустотой. Дело в том, что начальник пристани много лет вёл борьбу с народом, не показываясь народу. Любой пароход или теплоход, идя «снизу» или спускаясь по реке «сверху» и, разворачиваясь, давал долгий сигнал. Сигнал могли слышать только те сельчане, кто жил в нижней части села. Они и бежали на пределе физических сил по нашей улице – мужики и бабы, девки и парни, и маленькие дети. Потому что все знали, что на пароходах можно было купить пиво, вино, водку, крупы, белый хлеб, конфеты и пряники. Да и сами пароходы и теплоходы были кусочками другой, красивой жизни. Но на пути огромной толпы людей вставал крепкий забор. Мужики, девки и парни с ходу бросались на него и перелезали на другую сторону. Вскоре по верху забора была протянута колючая проволока. Но рядом был «чермет», где валялось различное железо. И мужики ночью проламывали в заборе огромные дыры. А утром плотники ремонтировали забор. И толпа людей вынуждена была, матерно «лаясь», бежать вокруг квартала. Но ворота на пристань дежурные закрывали в то время, когда приходил пароход. А сами прятались на дебаркадере или в складу и выглядывали оттуда. Разгорячённый долгим бегом народ раскачивал ворота или бревном ломал их и мчался вперёд, к пароходам.

Мой брат стоял за забором и осторожно заглядывал в дыру, смотрел в нашу сторону.

Пароход пришёл «снизу», из Томска, тихо, без сигнала. Он шёл медленно, словно осторожно крался по реке.

Я обернулся, чтобы посмотреть на брата и увидел идущий к дебаркадеру пароход. А брат, при виде парохода, убежал домой. Ни одного пассажира на пристани не было, кроме праздных смотрельщиков. Да и дежурные с красными повязками стояли на дебаркадере и знаками рук запрещали людям входить на сходни.

Едва прозвучали тихие команды матросам, как на пристань через распахнутые ворота быстро въехала машина с брезентовым верхом. Из кузова начали выпрыгивать женщины в одинаковой одежде. На всех были серые платки, ватники, серые юбки и кирзовые сапоги. Они строились по пять человек в ряд. И этих рядов было, примерно, шесть.

К нам подбежал милиционер, протянул Матвею вопящую Людку и отскочил в сторону, остановился сбоку от нас, наверху сходен.

Прозвучала тихая команда:

– Вперёд.

И женщины в один шаг пошли быстро в нашу сторону, к сходням. Я внимательно и торопливо скользил взглядом по опущенным вниз лицам женщин, искал мать и не находил. Женщины, едва вступили на сходни, как тотчас побежали по ним вниз, на дебаркадер. Скрылись в нём. И прозвучала громкая команда:

– Отдать концы!

Пароход пошёл вперёд. И когда развернулся, чтобы идти «вниз» реки, то зазвучала громкая, весёлая песня.

Матвей шёл впереди меня, уклоняя лицо от рук дочери, которая вырывалась и царапала его, и кричала. Я смотрел на пароход, скользил взглядом по всем его палубам и не догадывался, что все «зечки» должны были находиться в трюме, где не могло быть круглых окошек.

Я шёл по берегу, смотрел на пароход, на котором звучала весёлая песня, и испытывал уже обычное желание умереть. О, если бы я умел думать, то я бы сразу вспомнил, что у нас дома лежала длинная бельевая верёвка. Я бы вспомнил многие рассказы баб о самоубийстве детей, которые – как говорили бабы – по непонятной причине давили самих себя в верёвочной петле. Я бы бегом помчался домой, чтобы немедленно с бельевой верёвкой подняться на чердак и сделать там петлю…

Я вернулся домой, где все углы комнаты были давно заполнены говном Матвея. Зима была очень холодной. И мы, трое детей, замерзали под ворохом одежды, потому что стены нашего домика были дырявые, а печку-буржуйку Матвей не топил. У нас не было дров, потому что мать занималась войной, некогда было заготавливать дрова на зиму. В металлическом бачке замерзала вода и Матвей, боясь, что она могла разорвать металл, топором вырубал лёд, под которым не было воды. С того дня, как наша мать попала в КПЗ, я ел в день только четвертинку плохого хлеба. А мать в КПЗ питалась три раза в сутки и жила в тепле.

Мать после суда приказала Матвею принести ей адреса своих сестёр и братьев, потому что, как она сказала мне, вернувшись с «зоны», при таком-то отце дети подохнут. Она продиктовала письма, чтобы родственники забрали нас, детей. Но её братья и сёстра не приехали к нам, потому что их так воспитала моя бабушка, равнодушная польская красавица.

Будучи маленьким ребёнком, я видел ужасное поведение кошки, а потом и собаки. У нас было много кошек. Одна из них окатилась. И едва котята появились, как кошка ушла к банке с молоком. Мы, дети схватили её, положили на бок и сунули к её животу котят. А она свирепо поцарапала, покусала наши руки и убежала. Мы её вновь поймали, и я подавил пальцами на сосок, но молоко не шло. Котята подохли через два-три часа. Для нас детей – это был ужасный шок. Но точно так же, поступила моя бабушка в отношении своих детей.