Читать книгу Объять необъятное - - Страница 2

Брошено,

двадцать годков не кошено,

лет пятьдесят не пахано

поле – бурьян сплошной.

Прошлое

скрыто под расторопшею

и васильковым бархатом —

в землю с водой ушло.

Боже мой!

Сколько гостей непрошеных,

злато отнять и яхонты,

шло по Руси родной.

Сложены

вместе с мечами, с ножнами —

все обратились в прах они,

но уцелело зло.

Коршуны

сплетни и слухи ложные

в клювах разносят, страхами

потчуют люд честной.

Вожжами

ждут, чтобы Русь стреножили.

Недруги росомахами

смотрят со всех углов.

Розовым

скрыты их цели грозные.

За океаном знахари

варят густой настой.

Плошками

в глотки льют зависть с пошлостью.

В пекло, как пешек шахматных,

гонят стада «ослов».

Строже бы

стать и ударить в рожу им,

чтоб не казалась сахаром

жизнь. Угрожать бедой

можно ли

тем, кто, пылая, с кожею

рвал на себе рубаху и

насмерть стоял скалой?

Лошади

скачут в полях некошеных,

лет пятьдесят непаханых,

топчут ковыль седой.

Брошено?

Кажется неухоженным?

Лишь протяните лапу, и

выметем всех метлой!

Кричит в истерике болото:

«С востока движется гроза!»

Покорна прихотям «Свободы»

восьмиконечная звезда.

Не спит всевидящее око:

куда посмотрит – там огонь.

Посланцы северного блока

повсюду, как троянский конь,

несут войну и топчут веру.

Гостям давно никто не рад.

Их разум выела химера —

демократический диктат.

Историю иначе не прочесть,

как не сменить слова в хорошей песне,

и бумерангом возвратится спесь.

Кто предал память – не имеет чести.

Написанного кровью – не стереть.

Над памятью не властна даже смерть.

Кто предал память – не имеет чести.

Кто сеет смуту, тем в огне гореть.

Во лжи увязших ослепило местью.

Кто предал память – не имеет чести.

Написанного кровью – не стереть.

Во лжи увязших ослепило местью.

Кто сеет ветер – пожинает смерч.

Кровавой бойней обратится речь.

Во лжи увязших ослепило местью.

Ты поднял над страной кровавый меч?

Ты ловишь жизнь в прицела перекрестье?

Во лжи увязших ослепило местью!

Кто сеет ветер – пожинает смерч!

Крылатой почтой, в виде груза двести,

в твой дом придёт трагическая весть

в костюме сером из лужёной жести.

Протри глаза, ослепшая Европа!

Давно ль гремела над тобой гроза?

Под крики «Хайль!» больному остолопу

крестами замутились небеса.

Давно ли реки крови, слёз и пота

питали обожжённые поля

и, обезумев, шла на штурм пехота,

стонала под снарядами земля?

Виной тому был «призрак коммунизма» —

обличье зла и тьмы иконостас?

Ты флиртовала и тогда с фашизмом,

а призрак тот тебя от смерти спас.

Забыты нынче прошлого уроки,

ты веришь лжи, а не своим глазам,

и Украину топчут БАНДЕР-логи —

нацисты по повадкам и делам.

Дрожат поджилки властью наделённых.

Засунув честь во внутренний карман,

с улыбкою продажно-умилённой

лгут не краснея людям и богам.

Как много лет назад, в тридцать девятом

сжигали мудрость, память на кострах,

сегодня совесть, вера, честь – распяты

невеждами на свастики крестах.

Протри глаза, ослепшая Европа!

Беспечный сон на плаху приведёт.

Под танков лязг, пинком голеностопа

нацизм поставит к стенке твой народ.

Нет, я не оракул и вовсе не свят,

в героях не рвался отметиться,

но визг обнаглевших вконец поросят

услышав, и волк перекрестится,

достав из чулана старинный домкрат,

поднимет весь домик с орнаментом.

Он слушать не станет, кто враг, а кто брат,

не спросит совет у парламента.

И многие волка – я знаю – поймут:

не зря есть границы приличия.

Ведь свиньи повсюду плодятся и жрут

за чьи-то подачки наличными.

Поколение покорения

и строителей городов,

кто под знаменем красным Ленина

бился насмерть во имя снов.

Вы, наполненные надеждами,

не жалели последних сил

при Хрущёве и даже Брежневе…

Сон растаял. Порыв остыл.

Вы сквозь слёзы глотали горькую,

созерцая развал страны.

Вам на хлеба краюху соль свою

сыпал ставленник сатаны.

Мчалась «тройка», неся страдание, —

нет ни знамени, ни родства.

Челноки. Воровство. Восстание.

Танки. Смерти. Казна пуста.

Обездоленные и старые,

потерявшие жизни смысл…

Только память, застыв кристаллами,

манит ночью всё так же ввысь.

Боль от подлости и предательства

сердце сдавливает и жжёт.

Ускоряясь, под горку катятся

дни, недели, за годом год.

Я бы мог написать о волне,

нежно лижущей сонный берег.

Рассуждать о любви, о вере

и о счастье – я мог бы вполне.

Я бы мог рассказать о снегах,

о бескрайних полях России,

небесах бирюзово-синих

и плывущих по ним облаках.

Но сегодня безумцы галдят,

разрушают, что любо с детства,

нарушают закон соседства.

На защиту встал русский солдат,

бьёт продавших за доллары честь

псов, натасканных на живое,

прикрывает детей собою,

а в ответ: злоба, ярость и спесь.

Ни в кошмарном кино, ни во сне

я не видел таких истерик…

Как могу я писать про берег

и о нежно влюблённой волне?

У предателей и подлецов

память стёрта. В чести убийцы

и нацистские кровопийцы.

Злоба в мыслях безумных слепцов.

Полстраны полыхает в огне.

Безразлично, чем горе мерить…

Ощетинился грозно берег.

Сталь в накатывающей волне.

Пришёл солдат и написал на стенах логова:

«А мы из Пензы!» – помянул своих друзей,

в боях погибших, и промолвил: «Слишком дорого

далась победа. Будь ты проклят, подлый змей!»

Казалось, горе навсегда людьми запомнится.

Земля встречала по весне своих детей,

а тёмной ночью приходила к ним бессонница,

опять чертила дислокации частей.

Взрослели дети, подрастали, словно птенчики.

Жила надеждою на лучшее страна,

но продал веру сатанинской дланью меченный,

рассорил братьев. Вновь лихие времена.

Проснулся змей и, ощущая чувство голода,

глупцов заманивал, используя гипноз.

Решили жить все без серпа, звезды и молота.

В утиль пошли и коммунизм, и паровоз…

Солдат стоял на постаменте – воин бронзовый,

но был низвергнут обезумевшей толпой.

Забылось горе, запылали дали «розовым».

Война вернулась смертоносною волной.

И снова боль: за сыновей молитвы матери.

Они, как деды, на войне громят врагов:

зверей-нацистов и примкнувших к ним предателей.

И гибнут сами. У войны закон таков.

Но будет тот, кто, дошагав, на стенах логова

напишет снова, закурив, сто грамм нальёт,

друзей помянет, скажет: «Память – штука строгая:

забудешь и она напомнит… Больно бьёт!»

Караулит бойца в степи,

притаившись в окопе, смерть.

Стороною не обойти,

можно только в глаза глядеть.

Как задремлет, так не зевать,

брать костлявую в оборот:

руки, ноги ремнём вязать,

затыкать ненасытный рот.

Чуть замешкался, и тебя

пуля скосит на полпути.

Много так полегло ребят,

землю чёрную сжав в горсти.

Дома молятся мать с женой.

Без отца мальчуган грустит.

И к защитнику по прямой

белой птицей любовь летит,

прикрывает от пуль шальных,

за собой мимо мин ведёт,

шкуры вражьих машин стальных

беспощадно клюёт, клюёт.

Птиц всё больше: других бойцов

тоже ждут, помянув добром.

Смерть сдаётся в конце концов.

Стая гонит злодейку вон.

Та накинула маскхалат,

убегая, проклятья шлёт.

Сыплет с неба вдогонку «Град»,

за погибших клюёт, клюёт!

У сестрички Танечки глазки тёмно-синие.

У сестрички Танечки талия осиная.

От улыбки Танечки раны заживляются,

и её старанием к жизни возвращаются.

Рядовой молоденький, выживший под минами,

пулею ужаленный капитан с сединами —

Танечкой любуются, шлют слова любезные.

От чего же плавятся их сердца железные?

Прослезившись, вспомнили кто сестру, кто доченьку.

Дома ждут родные, и жить так сильно хочется.

Потому за Танечку каждый в бой поднимется.

Будет время мирное – может, снова свидятся.