Читать книгу Род красивых ведьм - - Страница 2

Двигатель старенького «мерседеса» всю дорогу тихо урчит. Асфальт главной дороги, ведущей из аэропорта, безупречен – ни трещинки, ни вмятинки. Освещение отличное: исправно горят фонари на стройных столбах вдоль дороги. Ряды их ровные, будто шеренги долговязых солдатиков. Следом за ними непроглядная гуща деревьев – высоких и низких, толстых и тонких, прямых и искривленных.

Когда стоим на редких светофорах, вижу, какие они пугающе-недвижные, столпившиеся у обочины, как темные силы у врат ада. Будто там, в их глубине, скрывается нечто ужасное, терпеливо выжидающее своего часа. Кому грозит эта опасность? Одинокому прохожему, неведомо как очутившемуся возле этого убежища зла.

Даже в два часа ночи движение на дороге тут довольно интенсивное. Тем не менее никто не подумает остановиться у пустых обочин. Здесь рядом нет ни домов, ни магазинов. И это чудовищное нечто дождется момента, когда не окажется на дороге ни одного автомобиля или будет он в недосягаемой дали. Тут оно и протянет свою невидимую, гигантскую, уродливую руку, чтоб утащить несчастного человека в свое логово. Произойдет все быстро, лишь тень прохожего мелькнет у края дороги…

Страсть к нездоровым фантазиям у меня с детства. Мне и сны снились соответствующие. То я летала над полями, которые начинались на окраине города, то лазала в горах, то бродила в заброшенных кварталах, спасаясь от врагов.

Это были не просто монстры или убийцы, это были призраки и духи мертвецов. При этом они были настолько страшны, что казалось, можно умереть от одного на них взгляда.

Много разной нечисти и нежити приходило в мои сны. Они были пугающими, но и интересными тоже. Как сказки, которые я любила. Во втором классе, когда нас принимали в октябрята, родители подарили мне книгу сказок братьев Гримм. Это была замечательная вещь. Кто их читал, помнит, наверное, какие у них жутковатые, но в то же время завораживающие истории.

Мои сны были примерно такого содержания, только вместо чужеземной старины фоном в них выступала моя реальная жизнь. Еще одно сходство было в том, что добро в них всегда побеждало зло. Если же я проигрывала, то неведомые силы, охранявшие меня, просто помогали проснуться в безвыходный момент.

На заднем сиденье такси чувствую себя в безопасности. Спать расхотелось. Смотрю на наручные часы, время – час тридцать. Примерно через полчаса доедем до дома.

Бабушка меня ждет не дождется. Ей бы спать в это время, но она может только прилечь, а потом каждые двадцать минут открывает глаза и вглядывается в циферблат на стене. И так до моего прихода. Тогда она резво встает (а ей ведь почти семьдесят пять), выбегает к воротам и быстро отпирает мне дверь.

Соскучилась я по ней. И по дому. По Дане я тоже скучаю, но сейчас она живет с нами через раз и все больше и больше отдаляется. Чаще я наведываюсь к ней в однокомнатную тесную квартирку в Самале2, чем она в наш общий дом. Она моя сестра, и я ее люблю, как и бабушку, очень сильно.

Эти два человека – мои единственные близкие. Уже пять лет, как не стало мамы. Мы тогда жили все вместе в нашем доме. Он у нас просто огромный: пять комнат, кухня, а еще подвал и чердак. Этот дом был куплен бабушкой еще лет тридцать назад у пожилой русской женщины по имени Фрося. Муж Фроси был немцем, он и создал эту уютную жилую крепость на одной из фруктовых улиц нашего Компота.

Немцы у нас всегда имели славу добросовестных и аккуратных мастеров. Жилище, построенное дядей Герхардом для своей семьи, полностью подтверждает это мнение. Прошло более полувека, но стены, крыша, двери, окна – все в полном порядке. Конечно, без ремонта не обходимся, но за эти годы ничего не покосилось. Несколько лет назад дом снаружи отделали современным материалом, и он преобразился – помолодел, похорошел.

По соседству у нас полно новых роскошных коттеджей. Тягаться с ними по красоте – занятие проигрышное. На их фоне наш дом – приятный старик: благородный, статный, вызывающий к себе интерес.

Гришка, по рассказам тети Фроси, переселился сюда вместе с ней из старенькой деревянной избы, построенной до революции. К тому времени, как начали ее сносить, Герхард полностью закончил строительство нового жилища.

Фрося понимала, что Гришке деваться некуда, и когда уходила, позвала его с собой. Тот, не будь дураком, приглашением воспользовался и вскоре уже начал хозяйничать в новых хоромах на Грушевой, 27 (ныне – Зверева), где благополучно обитает по сей день.

Только Фросе и ее мужу не суждено было прожить здесь до конца своих дней. Их взрослые дети, обосновавшиеся где-то на юге России, настояли на переезде к ним родителей. Так, супругам пришлось продать счастливое жилье, в котором они прожили три удачных десятка лет.

Ох, и переживала же Фрося о том, кому она все передаст. В те времена дом был краше, чем сейчас, просто загляденье и снаружи, и внутри. А еще были двор, сад и, конечно, незримый ни для кого Гришка.

Много было желающих купить просторное, добротное жилье. У Фроси иной раз сердце кровью обливалось, стоило ей представить тех или иных покупателей в роли новых владельцев. Никому она не могла оставить родные стены.

Случалось, находился человек, внушавший доверие. Под конец беседы, рассказав все о хозяйстве, она осторожно пробовала поведать и о невидимом хозяине дома. Реакция была ожидаемая, поскольку Фросе попадались сплошь здравомыслящие люди. Никто ее до конца не выслушивал. Фрося и не настаивала: не хотелось ей дурной славы и на Каблукова3.

Однажды майским днем, в пору расцвета сирени, когда можно найти пятилепестковый цветок, съесть его и загадать желание, во двор к Фросе пожаловали очередные покупатели.

Ворота в те времена запирались редко. Посетительницы, привлеченные объявлением на стене дома, лишь хорошенько толкнули тяжелую входную дверь и очутились внутри.

Хозяйка выглянула во двор, а там – две скромные казашки, по виду горожанки: одна молоденькая, лет двадцати, в крепдешиновом платье и с сумкой-саквояжем, вторая – в строгом бежевом костюме, с элегантной высокой прической и чуть моложе Фроси. «Интеллигентки», – определила она.

Большими сияющими окнами задумчиво смотрел на гостей одноэтажный дом с высокими выбеленными стенами. В фигуристых кирпичных клумбах – ирисы, пионы, розы. Крыльцо широкое, с навесом, резными перилами и низенькими ступеньками, как делали в старину. В тени навеса на голубой расписной скамеечке, поджав передние лапы, расположилась трехцветная кошка. Во дворе постелен асфальт, на котором можно и рисовать, и прыгать – то, что надо детям. Всюду чистота и порядок, как в царстве трудолюбивых гномов.

Чем дольше они тут находились, тем сильнее их очаровывало это место. Казалось, они попали в гостеприимный замок доброй феи, укрытый от посторонних глаз каменным забором.

Гостьям понравился дом. А они понравились Фросе. Она моментально почуяла в бабушке родственную душу. Возможно, этому способствовало то, что последняя выросла среди русских соседей. В общем, дом был пристроен, а вместе с ним – Гришка.

Поскорей бы добраться, пообщаться с бабушкой и – спать. Это и радует, и пугает. Успокаивают две вещи: во-первых, дома я должна быть в безопасности. Во-вторых, я лягу к бабушке, и под ее уютным бочком мне нечего будет бояться. На ночь она читает молитвы. Я много раз видела, как она беззвучно шевелит губами. Вид у нее при этом серьезный, сосредоточенный. Она верит в эти слова и в небесного защитника. Глядя на нее, и я проникаюсь уверенностью, что Всевышний нас хранит. А там, где Бог, нет места дьяволу. Так говорит бабушка.

И все же я уснула в этом «мерседесе». Мне приснилось, что я в степи. На горизонте заходит солнце. По мере того как оно гаснет, мне становится тоскливо, будто я навсегда с кем-то прощаюсь.

На фоне заката вижу женский силуэт. Он движется параллельно уходящему солнцу. Фигурка хрупкая и поникшая, глядя на нее, я чувствую, как у меня щемит сердце. Слышу какое-то заунывное женское пение. Голос чистый, красивый. Слов не разобрать, но понимаю, что мелодия казахская, древняя, современных песен я таких не встречала. Вдруг стало совсем темно, голос смолк. Подул сильный ветер. Он издает очень неприятные звуки: завывание, и плач, и какие-то стоны. Вокруг меня кромешная тьма, и мне боязно. Куда идти – не знаю. Внезапно кто-то берет меня за руку…

Открываю глаза и вижу себя в такси. Рядом сидит… Рахилям! Это моя двоюродная бабушка, умершая неделю назад. Она держит меня за кисть и смотрит как-то… дружелюбно, ласково.

Черный платок, полностью покрывающий голову, привычно обрамляет ее светлое, европеоидное лицо. Она такая же, какой была при жизни. Все то же темное старушечье одеяние. Изумленно смотрю на нее и торопливо выдергиваю руку из-под ее ладони. Она у нее на удивление теплая и сильная, но Рахилям не пытается меня удержать. Лишь взирает на меня спокойно и внимательно, будто уверена, что я никуда не денусь.

– Бисмилла4!.. – шепчу я в панике.

О, меня, наверное, трудно назвать мусульманкой. Я не читаю намаз, редко бываю в мечети и, честно говоря, не знаю никаких молитв. Но это слово я выпаливаю без раздумий. Отчего-то верю, что в нем – мое спасение. Истово повторяю его до тех пор, пока Рахилям не начинает потихоньку исчезать. Значит, действует. Мое сердце бешено колотится, на ладони – все еще ощущение тяжести от пальцев покойницы… Тут я открываю глаза по-настоящему и понимаю, что мои губы все еще нашептывают заветное слово, «мерседес» припаркован у обочины и встревоженный таксист хлопает меня по руке.

– С тобой все нормально? – интересуется дядька. – Устроила переполох! – Видя, что я проснулась и все в порядке, его лицо снова делается добродушно-спокойным. – Кричала: «Бисмилла! Бисмилла!» (Кричала?) Я уж подумал, что ты не в себе. Пришлось остановиться и проверить… – Облегченно улыбается. – Надо же, какие тебе сны снятся! Кошмар, да?

– Кошмар, – согласно киваю.

Прихожу в себя, смотрю в окно, пока таксист заводит машину и неторопливо трогается. Там, в глубине застывших темных деревьев, может померещиться все что угодно. Вглядываюсь, но, разумеется, ничего не вижу.

В самом деле, какая глупость. Не Рахилям же там прячется. Эта женщина на кладбище, упокой Господь ее грешную душу, как сказала бы бабушка.

Хотя, кто знает, возможно ли это для такой души, как у Рахилям. Не мается ли она теперь, не находя пристанища там, где ей положено.