Читать книгу Семнадцатая жена - - Страница 4

Мина сидела в так называемых антресолях и наблюдала царившую на сцене вакханалию. Ей была противна сама мысль такого разгула в опере Гарнье, но глупо отказываться из-за убеждений и эстетических соображений от столь солидной суммы, предложенной всего лишь за её консультации как промышленного альпиниста и наблюдение во время концерта за конструкциями и креплениями. Хотя злой рок всячески мешал Мине качественно выполнить свою работу, так что совесть до сих пор ещё её терзала, хотя какие могут быть муки совести в нашем мире у человека в тридцать лет. Были и несчастные случаи с работниками и подрядчиками при подготовке, она едва не попала в аварию, а теперь ещё еле успела с самолёта из-за оцепления в аэропорту Шарля де Голля. Вечер четверга, а там перекрыли огромную полосу ради поджидавшего какую-то загулявшую шишку частного самолётика, ехидно подмигивавшего своими огоньками озлобленным пассажирам в зале ожидания. К счастью, вначале как всегда шёл разогрев публики без разных трюков и по своей специализации Мина ничего не пропустила. Но теперь, ближе к концу, публика стала толпой, ломившейся в экстазе к сцене, на которой творилось что-то невообразимое. И не только на сцене.

Юлия Девил, женский лик антихриста, Ева нашего времени, пятый всадник апокалипсиса, исполняла заключительный номер своего концерта, поднявшего цунами протестов и восхищений,едва стало о нём известно. Исполняя песни в причудливой смеси рока, готики и электроники, она за почти шестьлет своей карьеры превратилась в кумира миллионов, её тексты стали одним большим гимном вошедшему в моду само разрушающему безумству. Все общественные деятели и церковь ненавидели Юлию Девил, вся молодёжь боготворила.

И сейчас, это бледная как мел девушка с длинными, тёмными, как уголь, волосами, доходившими до пояса, вытянутым и немного угловатым лицом, придававшим любому её выражению свойственные только Юлии шарм и изящество, аристократичность и холодность, исполняла на роскошной сцене Парижской оперы переписанную в угоду ведомой ею же самой моде арию из «Призрака оперы». Чёрное длинное облегающее платье, начинавшееся высоким стоячим воротом и заканчивавшееся длинным шлейфом, занимавшим пятую часть сцены, с цепями, идущими по манжетам, от талии и к краям освещённого пространства переливалось своей иссиней чернотой под тысячей огней. Огромные гротескные декорации, представлявшие собой смесь изображений, сошедших с картин Босха, выступали из глубины сцены. Электронные инструменты и мощные усилители заняли оркестровую яму, танцоры, одетые в одни лишь цепи и обрывки ткани, занимали не только всё свободное от шлейфа платья пространство, но и вращались на цепях под потолком, на огромной хрустальной люстре кувыркалось не меньше трёх акробатов. Пару раз безумное, словно в экстазе тело пролетело прямо перед глазами Мины, и она не могла точно сказать, в себе был этот человек, и вообще было ли это ещё человеком разумным. Ария предусматривала партнёра, и им был оперный певец с великолепным голосом и какой-то известной итальянской фамилией, но на него практически никто не обращал внимания.

Но следовало отдать должное Юлии – на сцене ей не было равных по голосу и экстравагантности. Её мелодичные, слегка звенящие, и тихие во время интервью интонации, покорившие не одного мужчину, на сцене исчезали. Она входила в своеобразный творческий экстаз, её голос, словно поток наркотического варева, отравленного нектара, заполнял каждую клетку слушателя. Невероятный, сакральный и вкрадчивый, при этом насыщенный и сильный, голос Юлии, тёмной дивы как её любили называть журналисты, заражал, делал зависимым, необъяснимое чувство толкало слышать его вновь и вновь. Немецкая сирена завлекала в свои сети всё новых и новых слушателей, делая из них одержимых, они ловили каждый её вдох и выдох. Количество покончивших жизнь самоубийством поклонников, не редко во время самого концерта, судебных тяжб из-за бесцеремонного обращения с репортёрами, обслугой и фанатами, скандалов из-за сектантских и оккультных собраний во славу Сатаны или кого ещё по хуже сложно было перечислить по памяти.

Но главную роль в созданном образе, конечно же, играли исполняемые песни. Юлия сама писала тексты, ложившиеся на переработанные оперные арии и произведения для органа, порой изменённые на столько, что за электронными скрипками и синтезаторами было невозможно угадать извращённый оригинал. Певица была знатоком латыни, свободно общаясь на мёртвом языке, но в песнях звучала не только она и родной для неё немецкий язык. Испытывая болезненное пристрастие ко всему умирающему или забытому, дива была знакома с целым рядом исчезнувших диалектов и наречий, периодически используя их в своих песнях. В самих текстах было довольно сложно разобраться, критики называли это вульгарной и пошлой тарабарщиной, исполнительница делала акцент именно на звучании своего голоса и слов в сочетании с музыкой, создавая гимны, которыми словно звучат церковные фрески страшного суда и кругов ада с котлами с тысячами грешников. Однако Юлия утверждала, что поёт о тщетности, славе и упадке, величии и низости, выражая своим творчеством всю гамму человеческих чувств и пороков. Всё это дополнял образ злой королевы из страшной детской сказки в вольном пересказе для взрослых.

Вот и сейчас, сменив несколько роскошных платьев, являвших собой смесь викторианской эпохи, готики и модерна, выполненных из парчи и шёлка, украшенных драгоценными камнями, подчёркивавшими благородные оттенки тканей, Юлия под конец эффектно появилась из мрака в центре сцены запутанная в цепях. Их постепенно размотали многочисленные танцоры, образовав подобие ритуальной пентаграммы, в центре которой тёмная дива исполняла свою партию, а итальянец всё пытался вступить за условную запретную черту, но каждый раз театрально терпел неудачу. Гитары и ударные сплелись в диком вальсе, усиливающуюся мелодию подхватывали клавишные, грянули утробные и мощные звуки органа, на мгновение, перекрыв все прочие, но затем отступившие, как вода при отливе. Всё смешалось в колдовском шабаше тонов и мелодий. Меццо-сопрано Юлии, насыщенное и полное, но при спуске до грудных нот мягкое и объёмное, было древним драгоценным камнем, оправленным в современную и причудливую оправу электронных звуков. Не смотря на отвращение к самому действу, Мина невольно восхищалась исполнением дивы.

Танцоры стали перетекать со сцены в зал, прыгая в оркестровую яму и из неё выбираясь к зрителям. Безумные пляски стали распространяться по всему партеру, из которого и так была вынесена большая часть кресел, дабы вместить больше людей, но теперь толпа была готова смять и оставшиеся немногочисленные ряды. Кто-то из зрителей попытался прыгнуть с балкона на кувыркавшееся на цепях тело, но его вовремя поймали. Акробаты стали постепенно снижаться, исполняя кульбиты практически над головами восхищённых поклонников. А Юлия Девил продолжала петь, перейдя на коверканную латынь, словно собиралась призвать Вельзевула. Наконец цепи натянулись в последний раз, носитель итальянской фамилии отступил вглубь сцены, певицапод громогласный реквием органа исполнила последнюювысокую ноту, и обезумевший зал взорвался аплодисментами, свистом, криками, кто-то всё-таки спрыгнул с балкона и стал прорываться к сцене, но дива уже отступила во мрак потухших декораций, а вперёд выступил полк охраны.

И тут Мина увидела её, проскользнувшую как тень за задвигающийся занавес в глубину лабиринта сцены, белую как мрамор девушку в неуместном здесь белёсом длинном пальто, бросившую мимолётный взгляд на взбудораженный зал. Но этот беглый взгляд пронзил Мину, разбил толстый лёд прошедших лет, растопив воспоминания, хлынувшие потоком из-под замёрзших корок памяти, затапливая душу. Всего один взгляд горящих расплавленным янтарём глаз. Глаз, которые она так пыталась забыть в течение долгих десяти лет, но которые непрестанно посещали кошмары и, то шептали, то кричали голосом Виктора.

Ноги подкосились, дрожащими руками Мина схватилась за стену, стараясь не упасть. Возможно, ей только показалось, последствия буйного концерта или это был кто-то из танцоров или безумная фанатка, специально вырядившаяся столь необычным образом, чтобы поразить своего кумира. Не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, Мина стала спускаться к выходу, на свежий воздух, смыть потоками ночного ветра жуткое наваждение. Блуждая по застенкам оперы, она натыкалась на стены, двери, людей, ей кричали в спину, пытались что-то объяснить, куда-то не пускали, но девушка была не в себе. Все пять чувств отказались работать, словно их и не было никогда, только широко раскрытые глаза смотрели в пустоту, видя пред собой лишь жгущий душу янтарь.

Наконец Мина очутилась в огромном, блистающем золотом и всеми оттенками мрамора вестибюле, где её подхватила взбудораженная толпа и закружила в водовороте.Бессильную девушку людским потоком швыряло из одного угла к другому, пока не вынесло в роскошное Большое фойе. Люди восторженно кричали, десятки журналистов всполохамивспышек фотоаппаратов, отражавшимися во всех зеркалах, слепили друг друга, словно в помещении взрывали десятки петард и жгли бенгальские огни, по расписному потолку плясали херувимы и музы, выхватывая друг у друга и раскидывая по галерее золотые лиры. С противоположного конца фойе раздался гвалт ликующих голосов и новый залп фотовспышек. Толпа, издав утробный гул умирающего слона, развернулась и хлынула к Ротонде императора, а девушкувыбросило как обломок кораблекрушения в Зеркальный салон.

Подняв рассеянный взор, Мина с внезапно резкой и болезненной внимательностью стала изучать отражение утекавшей толпы, однообразной в пёстрой моде своей одежды, восхищёнными жестами и громкими криками продолжавшей обсуждать концерт, пока, переведя взгляд, наконец, не заметила в зеркале себя, уставшую и потерянную.

На неё смотрела девушка, полностью соответствующая определению «симпатичная». Правильный овал лица обрамляли короткие каштановые волосы, и если на макушке они лежали спокойно, слегка закрывая ровный лоб, прорезанный двумя глубокими морщинами, то по бокам топорщились как наэлектризованные. Светло-карие глаза, словно выцветшее дерево столешницы, притягивали своей глубиной и одновременно пугали отстранённой тоской, мелькавшей во взгляде, даже когда красивый рот под прямым маленьким носом улыбался или смеялся.

***

Мина не знала, чем притягивал её Виктор. Она засыпала под его разговоры о природе и моллюсках, а он боялся высоты и побаивался замкнутых пространств, лишь пару раз расспросив девушку, не знает ли она местных пещер. Парень не подходил не только под её представление об идеальном мужчине, но и о мужчине вообще. Спокойный, скромный и тихий, но при этом добрый и всегда улыбающийся, возможно он принёс в холодную и пустующую жизнь Мины тепло и уют, которых так не хватало ей во всех скитаниях по заброшенным зданиям, где только ветер и дремавшие летучие мыши заполняли пространство высоких потолков. Встреча с Виктором и стала итогом одного из таких долгих и утомительных путешествий по смрадному тоннелю, в конце которого брезжила тонкая полоска света, пробивавшаяся сквозь узкую ржавую решётку, выходившую в крошечный грот, где Виктор пытался совершить своё маленькое научное открытие. Не знала девушка, и почему парень так привязался к ней. Возможно, взамен получаемого тепла, она принесла парню весёлых и сумбурных, неподконтрольных событий, которых ему не хватало на ровной дороге повседневности.

Она, не смотря на свой небольшой рост, выросла у него за спиной, вся чумазая и взъерошенная. Но, невзирая на далеко не самый лучший и выгодный вид, Виктор сразу предложил ей помощь, долго и в запой разговаривал с ней, так что чуть сам не упал в залив при крутом подъёме по взбиравшейся нахрапом в склон тропинке, и уже Мине пришлось его спасать. Так получилось, что первый раз волей случая не стал последним, и после того как парень довёз её до дома, их встречи становились всё более частыми и всё мене случайными. Вместе они провели прекрасные полгода, пока существование девушки не было отравлено мыслью, что она останется в Лапласе навсегда. Бесконечные ссоры с родителями теперь разбавились многозначительными взглядами и частыми намёками, что, наконец, она выбила всю дурь из головы, нашла свою точку опоры, якорь, брошенный ей судьбой, и теперь будет жить нормальной жизнью. Но девушка ненавидела и боялась этой жизни, в ветшающих высотках на берегу лазурного моря или ещё хуже – в одном из уютных домиков на пасторальном побережье. Мину стало раздражать даже косвенное присутствие Виктора, она решила разорвать эту нить, ставшую для неё теперь тяжёлой и неподъёмной цепью, приковавшей её ко всему тому, от чего она пыталась сбежать.

Но судьба грубым и невероятным способом сама оборвала эту нить, кровоточившую после хирургии рока долгие десять лет. А теперь, после отступившего марева, бельмами закрывавшего глаза, Мина почувствовала, как оборванные края нити заныли с новой силой.

***

Неровным шагом девушка вышла из оперы в обнявшую её ночь, скрывавшую расплывающиеся сияющие контуры не спящего города. Понимая, что она не в состоянии добраться до гостиницы, Мина дошла до ещё не убранной летней веранды ближайшего кафе и упала в кресло, словно её придавили столетия боли и пыток. Подошёл улыбающийся официант, расплылся в нескольких банальных комплиментах и подал меню, Мина так и застыла с ним в руках.

За соседним столиком девушка с азиатской внешностью:кругленьким и плоским лицом, короткими и черными, как смоль, волосами и узким разрезом глаз, казавшимися из-за аляповатого и броского макияжа постоянно прищуренными, бешеной тирадой, мешая английский и французский, изливала в камеру впечатления от концерта. Журналистка была перевозбужденной, порой даже заикаясь от потока эмоций. Оператор, совершенно равнодушный, меланхоличного вида мужчина средних лет, сидел со скучающим и несчастным видом. А азиатка продолжала скороговоркой описывать свои впечатления, перейдя от концерта к личности Юлии Девил, а потом к опере, жутким голосом заведя байку о подземном озере. Она уже в пол оборота повернулась к Мине, видимо, желая растормошить её на интервью о впечатлениях, будто ей своих собственных не хватало, как со стороны оперы кафе накрылановая волна гудящих голосов. Все сидевшие рядом мужчины и женщины подскочили, и без разбора оставляя купюры на столе, побежали через улицу, доставая на бегу фотоаппараты и камеры, журналистка вместе со своим оператором сразу оказалась впереди толпы, не смотря на невероятно высокие шпильки.

К парадной лестнице оперы Гарнье подъехали, подрезав вынырнувшие откуда-тоиз боковых улочек два телевизионных фургона, три Роллс-ройса Фантом новой модели, огромных, старомодно квадратных и более черных, чем царившая на улице ночь, поблёскивая хромом в свете фонарей. Двери оперы распахнулись, и по лестнице стала спускаться Юлия Девил, в длинном сером платье, поверх которого было накинуто как всегда чёрное замшевое полупальто. Рассеянным жестом она поправила затянутой в перчатку рукой солнечные очки, и одарила, вмиг собравшуюся, не смотря на все старания организаторов концерта и охраны, толпу плотоядной улыбкой. Тёмные очки смотрелись до смешного неуместными до тех пор, пока не грянул залп фотовспышек, щелчки раздавались с частотой автоматной очереди, охрана жмурилась и пыталась закрыться руками.

«Так вот зачем ей очки, продумано», – мимолётная будничная мысль отрезвила и развеселила Мину. Она уже с любопытством наблюдала, как ещё несколько минут покрасовавшись для журналистов, Юлия продолжила шествовать к машинам. Один из охранников распахнул дверь, дива погрузилась в кожу огромного салона, остальная гвардия стала размещаться по двум другим автомобилям. Задние окна Роллс-ройса с певицей опустились, она жестом поманила одного из охранников и сказала пару слов. Но перед тем как тонированное стекло вновь скрыло от посторонних глаз нутро автомобиля, Мина увидела в салоне её, беломраморную особу, сверкнувшую янтарём полу прикрытых глаз. В следующее мгновение кортеж бесшумно тронулся, сопровождаемый счастливой, оттесняемой оставшейся охраной с дорожного полотна, толпой.

У девушки в голове что-то словно щёлкнуло, опустили рубильник и включили все тумблеры, сама она решила, что полетели все предохранители, но ничего не могла поделать. Мина понимала, что не существует вторых таких глаз, и если она увидела это странное создание рядом с Юлией дважды, то обязана увидеть и в третий раз. Откинув в сторону меню, она бросилась к арендованному мотоциклу, припаркованному за оперой, и с рёвом, на который только было способно это несчастное средство передвижения, рванула с места. Девушка прекрасно знала, как и весь Париж, где именно остановилась дива, но она боялась, что мраморной спутницы по завершении маршрута в машине может не оказаться.

Сквозь ещё кружившую вокруг оперы толпу, надеявшуюся разузнать что-то пикантное после отъезда дивы, узкими проездами, девушка вырулила на бульвар Капуцинок, как раз вовремя, чтобы увидеть свернувший на улицу Руаяль кортеж. Ей уже доводилось бывать в главном городе французского департамента, она неплохо знала его центр и была удивлена, что Юлия поехала таким маршрутом, ибо вскоре Роллс-ройсы застряли рядом с площадью Согласия.Возможно, певице хотелось посмотреть на виды города, но тогда ей стоило воспользоваться более компактным транспортом. Протискиваясь по узкой дороге между припаркованными автомобилями и не такими уж редкими для такого времени другими участниками движения, обдав выехавших на встречную полосу мотоциклистов оглушительным рёвом трёх клаксонов сразу, эти кареты автомобилестроения огибали блестевшую золотом в ночном освещении площадь, шумевший фонтан, который почти не было слышно за звуками города и иглу обелиска, поднимавшуюся к низко нависшему небу, словно стараясь проткнуть его. Девушка сбросила скорость и остановилась за габаритным джипом, пока лимузины не протиснулись дальше, к Елисейским полям.

Здесь улица была значительно шире, и кортеж разогнался, блестя и переливаясь чернотой в неоновых вывесках магазинов и ресторанов. Мина старалась держаться на безопасном расстоянии, не выпуская шедевры английского автомобилестроения из виду, и хотя не заметить три Роллс-ройса можно только в гараже арабского шейха, угнаться оказалось не просто. По прямой водители вдавили педаль газа в пол, и хромированные танки неожиданно ловко лавировали в транспортном потоке широкой улицы.Девушка испугалась, что её заметили, однако не такой уж она ловкий шпион, да и если кем её и считают, то буйной фанаткой, но никак не подругой парня, погибшего десять лет назад в заброшенной шахте. Мимо проносились сияющие громкие бренды, увешанные гирляндами деревья и пёстрая толпа, а над крышами высилась Эйфелева башня, раскрашивающая своим сиянием ночное небо. Через пару сотен метров автомобили немного сбросили скорость у огромных клумб, а стоило Триумфальной арке выплыть из-за горизонта, свернули на улицу Пьер Шарон, финишной прямой перед одним из самых роскошных отелей Парижа –Георг V.

Кортеж резко затормозил перед парадным подъездом, едва не проредив толпу журналистов, но половина из них была бы только счастлива этому. Мина пролетела мимо, завернула в ближайший проулок, бросила мотоцикл и побежала назад к отелю. Но она зря опасалась не успеть, Юлия Девил раздала ещё пачку автографов и холодных улыбок, после чего поднялась в здание, мимо красного от удовольствия швейцара. А следом, в толпе охраны и пытавшихся затесаться журналистов, прошла и девушка в белом, на которую никто не обратил внимания.

Мина убедилась, что Юлия приехала именно в Георга V, и с ней было это мраморное нечто с жуткими глазами, но о дальнейших своих действиях девушка не имела, ни малейшего представления. Она прошла немного дальше по улице и зашла в маленькую кофейню, уже превращённую репортёрами и поклонниками творчества певицы в наблюдательный пост. Просидев около двух часов, и, когда уже вовсю светало, а толпа практически разбрелась, Мина заплатила за литр выпитого кофе и пошла назад к отелю, всё также без плана, но решившая действовать любым способом. Она подошла к дверям, думая представиться как есть и объяснить своё появление чрезвычайной ситуацией, что кого-то придавило упавшей конструкцией, хотя конечно с таким же успехом Мина могла спросить, как пройти в библиотеку, но ничего лучше в разбереженный событиями и пробудившимися воспоминаниями ум не пришло. Однако швейцар без вопросов распахнул стеклянную дверь, внутри пустого и покружённого в утренний полумрак холла, утопающего в зелени и цветах в тусклом свете приглушённой на ночь огромной хрустальной люстры, девушку также никто не остановил и ни о чём не спросил.

– Вас ждут, прошу за мной, – услужливый голос поймал Мину на лестнице. Её догнал миловидный коридорный и провёл к лифту. Не обратив внимания на номер засветившейся кнопки, через минуту девушка вышла в пустой коридор. Парень провёл её по коврам, мимо подлинников малых голландцев и остановился около больших двухстворчатых дверей, видимо это и был президентский сьют дивы, девушка знала, что ждёт её именно она. Мина постучалась, но двери сами распахнулись, а услужливого коридорного уже нигде не было. Она переступила порог.

Погружённый в темноту холл поражал классикой роскоши с покушением на стиль Людовика XIV. Повсюду в неровном рассветном свете слабо блестели полированное дерево, мрамор и хрусталь. В воздухе переливалось благоухание сотен живых цветов, которые были везде – в вазах, корзинах, лежали огромными перевязанными букетами на диванах и в креслах, словно прошёл летний сенокос, но вместо сухой травы накосили роз, лилий, орхидей, самых томных и благородных оттенков. Выйдя на середину комнаты, Мина увидела раскрытую дверь и вошла в неё, оказавшись в убранном красным деревом кабинете, стеклянные двери, на другой стороне которого, были распахнуты, и лёгкий ветер шевелил тяжёлые портьеры. Осмотревшись по сторонам, девушка услышала стук закрывшейся входной двери и обернулась. Она обомлела, встретившись взглядом с мраморной статуей, но спустя несколько мгновений поняла, что это обычная статуя, не собирающаяся пугать её своими глазами.

– Ты так скоро от всех статуй шарахаться будешь, – насмешливый голос окатил Мину, и в два больших шага она выскочила на террасу.

В бликах городского освещения и первых скользящих лучах по-утреннему ленивого солнца, в кресле сидела Юлия Девил, держа в руках большую дымящуюся чашку с кофе. Всё пространство было окутано смешавшимися нотками тонких духов, долетавших сюда из номера запахов цветов и ароматом горячего кофе с корицей. Певица была во всё том же сером длинном платье со сложнейшей вышивкой на какие-то религиозные мотивы, но босиком и подогнув ноги под себя, нещадно смяв шедевр от-кутюрье. Юлия отстранённо улыбалась, вглядываясь в коричневатую пенку кофе, словно пыталась предсказать будущее по ещё не испитой кофейной гуще. Так и длилось это мгновение, между двумя девушками, одной растерянной, другой задумчивой, на фоне символа города любви, своим светом, затмевавшим тусклые утренние звёзды. Наконец дива подняла зелёные как изумруды глаза от чашки и посмотрела куда-то за Мину.

– Лучше молчи, а то опять перепугаешь её. Кто научил вас здороваться из-за спины гробовым голосом?

Девушка подскочила на месте и развернулась, на террасе, прислонившись к стене и постукивая пальцами по штукатурке, стояла девушка из мрамора в белом пальто и изучала Мину тлеющими янтарными глазами. Сейчас было видно, что они не насыщенно горящие, а плавно переливающиеся бледно-жёлтым и зелёным, как на слабом ветре колышется разгоревшееся пламя свечи. Девушка вновь резко обернулась и посмотрела на Юлию, та хитро улыбалась и всё также грела руки о чашку, слегка наклоняя её то в одну, то в другую сторону.

– Ты же пришла за Виктором, я угадала? – холодное и бледное лицо певицы, источавшее всегда только аристократическое равнодушие и презрение, теперь окрасилось любопытной улыбкой, она играла с Миной как кошка со сломавшей крыло птичкой. На этой террасе прекрасно знали, кто она, и только дожидались момента, когда спадёт табу на воспоминания десятилетней давности.

– Его больше нет в живых, они его убили, – стараясь придать своему голосу твёрдость, сказала Мина, мотнув головой в сторону мраморной девы.

Юлия засияла от плотоядной улыбки и подняла брови.

– Мы не живодёры как вы, люди, – ровный и глубокий голос растёкся по всей террасе, перелившись за перила и хлынув водопадом в Сену, – Твой хороший друг обладает невероятными талантами, о которых не подозревал, и он сам. Мы помогли ему раскрыть их, и теперь он с нами, если хочешь – присоединяйся и ты к нам. Ты тоже невероятно способна, и мы не только поможем тебе с поиском своих талантов, но и ты сможешь вновь увидеть Виктора.

Строгий голос, став медовым и доверительным заполнил девушку, она уже было поддалась ему, как масло поддаётся ножу и ровным слоем ложиться на ломоть свежего хлеба, как перед глазами встала картина. Картина не обольстительной девушки на террасе в центре Парижа, а уродливой твари с обломанными крыльями в утробе шахты.

– Способная?! – Мина выкрикнула это слово, вскипев ненавистью к обеим собеседницам, – Способная, чтобы стать тупой каменной куклой, которая будет ходить, и натыкаться на себе подобных истуканов во тьме, пока кто-нибудь не размозжит ей голову кувалдой?! Так теперь существует Виктор и такую же судьбу вы предлагает мне?! Я только одно не могу понять, – Мина зло посмотрела на всё ещё улыбавшуюся Юлию, – какое отношение Вы имеете ко всему этому ужасу?

– Девочка, ты волей случая оказалась у истоков возобновления большой игры, которая в настоящее время бурлит и кипит, развиваясь к своей закономерной и неизбежной кульминации. Мы задаём правила в этой игре, а ты можешь стать солидной фигурой, если присоединишься к нам. Дойти до противоположного края поля и превратиться из шашки в дамки, – певица убрала улыбку и вновь надела отчуждённую маску аристократичности, делавшей её лицо ещё более угловатым.

– Задаёте правила?! Своими песнями и плясками вызывая чертей из ада? Только вот черти теперь оказывается не рогатые и красные, а белые и вежливые – и здороваются постоянно и в машине пристёгиваются.

Дива с силой и громким стуком поставила чашку на столик, расплескав кофе по глянцевой столешнице.

– Умная, сразу уловила суть, – ледяной голос Юлии обжог Мину, она себя физически почувствовала на ложе с семьюдесятью тысячами способами пытки из арабских преданий под пронзающим взглядом двух изумрудов.

Прошло столетие, пока певица отвела свой взгляд и вернулась к чашке с кофе.Мраморная дева громко вздохнула, девушку передёрнуло от столь человеческого жеста этого каменного истукана, который обойдя Мину и певицу, встал за креслом последней, облокотившись на перилла.

– Задумывалась ли ты когда-нибудь, в чём смысл этого мира, цель существования каждого из вас по одному и всех вместе? На что вы неразумно тратите то немногое, что имеете, не пытаясь преумножить? Я и мои братья идём другой дорогой, мы владеем определённым знанием и используем его для себя. Сейчас нам нужны помощники, и мы ищем их, предлагая за помощь знание. Тебе сказали, что мы Зло? Возможно, но что значат наши способы по сравнению с методами самого человечества. Сейчас вы живёте в постоянном кризисе идей, смысла, в окружении экономических и политических проблем, которые сами придумали. А все огромные организации, созданные чтобы спасать и помогать, или живут на подачки и помогают, кому надо и когда надо или ведут двойную игру, одной рукой давая, а другой, забирая в разы больше чем дали, раскрывая лицемерную суть того, что гордо именуется «добро». Конечно, мы не собираемся кормить голодных или давать кров бездомным, но мы не хотим и никого убивать или наживаться на катастрофах, мы, не хотим людям добра, но и зла тоже не причиняем, нам человечество просто безразлично. Если же тебя заботит внешний вид, то не смотри на нас, мы другие и оболочка наша определяется совсем иначе. Каждый сам определяет свою внешнюю суть, выбор будет за тобой. Мы идём своей дорогой и предлагаем пойти вместе с нами, выбор за тобой – взять протянутую руку или оттолкнуть её, продолжая жить в рассыпающемся мирке общегуманных иллюзий.

Размеренный и плавный голос, касавшийся всех уголков души и вселявший уверенность, и покой от соприкосновения с истиной стих, дева закончила свою проповедь, продолжая стоять, облокотившись на перилла, блуждая взглядом по светлеющему небу. Юлия отпила кофе и с прежним любопытством разглядывала Мину.

– А Виктор? Вы его спросили, прежде чем раскрыть ему огромные возможности? С ним вы не вели моралистических бесед о смысле и целях, – девушка смирила вспышку гнева, а под плавной риторикой мраморной девы он совсем стих, её голос стал едва ли не жалобным.

– Мы вас не ждали. Вы самовольно вторглись, влезли как воры и бродили там, где не следовало. Как бы ты отнеслась к грабителям, влезшим ночью в твой дом? Наши охранники не в состоянии распознавать намерения и читать души. Виктору не повезло, и он пострадал, с ним действительно обошлись жестоко, но прошлое не в состоянии изменить даже мы. Сейчас он уже почти простил нас и, возможно, до сих пор ждёт тебя, – безжалостно строгий голос плавно смягчился, став едва ли не виноватым, в самом конце фразы обозначив чувственное ударение.

Мраморная дева перевела взгляд с Эйфелевой башни на Мину, испытующе посмотрев на неё, но та не видела ничего.Девушка стояла как в тумане, перед её мысленным взором протекали полгода с Виктором, полгода тепла и уюта, когда каждый день был наполнен его присутствием. Его дружелюбная и милая улыбка, большие иссиня-чёрные глаза, глубокие и верящие, в которые она могла смотреть часами, не замечая время, пока он рассказывает о новом продвижении в своих исследованиях, они ожили в памяти Мины и теперь смотрели на неё сквозь долгие, холодные и пустые десять лет. Его всегда растрёпанные длинные тёмно-каштановые, оттенка благородной древесины, волосы, жившие своей жизнью и никогда не признававшие власть расчёски, лезли в нос и щекотали, когда она помогла парню карабкаться по крутому склону, чтобы вместе проводить уходящий день с крутого выступа одного из утёсов в пригороде.

Отец был всегда на работе, а если девушка его и видела дома, то он всё равно с головой накрывался бесчисленными серыми чертежами. Мать, образцовая жена, словно сошедшая с экрана доброго семейного сериала, всегда его терпеливо ждала и никогда не перечила, не устраивала ссор и скандалов. Она мечтала, что её любимая дочурка, получив достойное образование, встретит прекрасного принца и сыграет лучшую в городе свадьбу. А потом, также, как и она, долгими вечерами будет ждать его с работы, рядом с остывающим ужином, слушая пустые ток-шоу и флегматично вышивая, перебирая старые фотографии или какой другой сентиментальный сор.

Но девочке быстро надоели куклы, платья были заброшены под кровать, а центральное место в комнате было отдано непропорционально для неё большому велосипеду. После нескольких травм мать добилась, чтоб его, наконец, закинули в один из тёмных углов закрытой подземной парковки, но Мина к тому времени уже объездила все тропинки, найдя не малое количество заброшенных домов или тёмных выходов технических шахт. От нового увлечения дочки мать пришла в ещёбольшийужас, но отцу было всё равно, он работал, разве что иногда долго не мог найти нужные чертежи. В школе сверстницы не принимали Мину в свой круг, а парням она была совсем не интересна без вызывающей косметики и коротких юбок. О продолжении образования после школы она и не думала, всё так же прячась ото всех, часами исследуя заброшенные дома и устраиваясь на случайные работы. Виктор стал для девушки самым волнующим открытием, внёсшим необратимые изменения в её холодную и отрешённую жизнь. И только теперь она поняла, что между ними родилось то самое безграничное и бездонное чувство, о котором так любят писать классики литературы, которых она никогда не читала. Это оказалось больше чем любовь.

– Мне… мне надо обдумать, – сама, не понимая, как, Мина произнесла эти слова.

Мраморная дева сочувственно улыбнулась.

– Я понимаю, что значит для тебя этот выбор. Но не думай о лишнем и ни в чём не вини себя. Мы примем любое твоё решение, то, которое ты сочтёшь верным. Однако время не бесконечно, нам надо двигаться вперёд. У тебя есть пять часов.

Мина отрешённо кивнула и развернулась, медленным почти шаркающим шагом направившись к дверям в коридор отеля. Мраморная дева провожала её взглядом янтарных глаз, наполнявшихся светом, словно к тлеющим поленьям затухающего костра подбросили сухих дров, и он разгорался с новой силой, пожирая древесину.

– Она его увидит.

Резкий голос злорадным полу вопросом разрушил остатки ночи, уничтожив тонкие запахи цветов и корицы, негу прекрасного парижского утра, обещавшего погожий новый день только вступавшей в свои права осени. Чашка с остывшим кофе упала на плитку террасы, разбившись в дребезги. Чёрная жидкость растеклась, обтекая отлетевшие осколки тонкого фарфора, заполнив неровности рисунка пола. Юлия пустыми глазами смотрела на абстрактное кофейное пятно на светлом фоне и улыбалась своей жуткой плотоядной улыбкой.

– И его тоже.

Девушка чувствовала себя опустошённой, словно всю её душу вывернули на изнанку и выпотрошили, а потом бесчувственный труп бросили на разделочном столе, рядом с ножом, испачканном кровью её нутра. Она не помнила улыбающегося коридорного, проводившего её к выходу, швейцара, посмотревшего на неё странным взглядом, не помнила, как нашла брошенный мотоцикл и неуверенно, постоянно петляя, словно пьяная, поехала по ещё пустым улицам французской столицы. Очнулась Мина только рядом с оперой Гарнье, не понимая, зачем она сюда вернулась. Огромное здание, уже не освещаемое ночной подсветкой, словно сказочный дворец, тонуло в утренней прохладе, окружённое приглушёнными звуками просыпающегося города. Многочисленные колонны, как целый лес кипарисов, поднимались вверх, подпирая тяжёлый карниз, пестривший барельефами, бюсты с равнодушными и пафосными молодыми лицами переглядывались из ниш, медальоны смотрели в затылок друг другу, а где-то наверху золотой Аполлон с лирой ловил на себе лучи поднимающегося от горизонта солнца.

Наконец Мина поняла, какая банальность не давала покоя её сознанию и привела назад к опере: она оставила свою сумку в здании. Девушка горько усмехнулась, её жизненное полотно, бывшее до этого ровной и цельнойгранитной плитой, теперь оказалось тонким стеклом, покрывшимся частой паутиной трещин и готовым рассыпаться на сотни кусков от любого нового удара, а все мысли свелиськ сумке с каким-то хламом. Но раз уж приехала, то надо забрать, иначе и в гостиницу можно не попасть. Обойдя здание, Мина зашла с чёрного хода и оказалась в тёмном нутре храма искусства. Внезапно, девушка услышала странный шум, словно кто-то плещется в огромной ванне, раздавались всплески и даже бульканье, цунами звуков прокатились по узким коридорам. Не понимая, что происходит, он пошла туда, откуда доносился шум воды, становившийся с каждым шагом всё более оглушительным, временами как будто незримый водопад низвергался в пропасть из открытого где-то в глубине крана.

Девушка тёмными коридорами и неосвещёнными лестницами спускалась всё ниже и ниже, двери, с надписями на французском и английском, воспрещающими проход посторонним, оказались странным образом открыты настежь или лишь прикрыты. В памяти всплыла журналистка-азиатка, что-то тараторившая про подземное озеро под оперой Гарнье. Мина знала про него, оно вроде как улучшало устойчивость фундамента, и должно было служить резервом на случай пожара, но никогда не испытывала желания увидеть водоём собственными глазами.

В нос резко ударил запах сырости, крутая узкая лестница, воскресившая в памяти все страхи, вынесенные из шахты в Барензии, вела к оглушительно булькающей жиже, непрестанно переливавшейся и пенившейся где-то у основания. Не понимая зачем, девушка стала спускаться, словно в жутком и нереалистичном кошмаре, она не могла управлять своим телом, будучи лишь сторонним и отвлечённым наблюдателем. Но после последней ступеньки нога наступила не в болото, а на влажный камень, все звуки разом стихли, навалившаяся тишина оглушила, поразила своим звоном, так что девушка схватилась за голову, закрыв ладонями уши, и согнулась, припадая к полу.

Она так и сидела несколько минут или часов, пытаясь читать молитвы, выхолащивая из головы налетевшие образы Виктора и жутких янтарных глаз. Тени мраморных тварей окружили её и давили со страшной силой, резали своими жуткими глазами из пропасти ада, издевающиеся и вежливые голоса, рёв и глухое царапание смешались в сонм сатанинских звуков. Сфинксы налетали из бездны космоса и пытались отодрать куски плоти от девушки, прекрасные юноши из мрамора без голов толкались и пытались найти свою пропажу в огромной куче, в которой каждая, с широко раскрытыми, жгущими оранжевыми глазами, неистово кричала о помощи. Виктор, окровавленный и измученный, всё время звал и звал Мину, надрывался и протягивал к ней свои переломанные руки. Но тень, словно обрывок чернеющей бездны, накрыла его, и всё сотряс адский смех под монотонный говор коверканной латыни, призывавшей всё новых и новых мраморных уродов. Из состояния, близкого к безумию или сильнейшему наркотическому трансу, Мину вывел лёгкий стук, гулким эхом прокатившийся под сырыми сводами.

Взяв себя в руки, девушка с трудом встала, дрожа от перенапряжения, пытаясь унять озноб. Стук повторился ещё раз. Похлопав по карманам джинсов, она нашла смартфон и дрожащими руками включила встроенный в него фонарик. Слабый белый свет рассёк влажную пустоту. Серыми замшелыми камнями были выложены пол и стены, из тёмной глади воды, черневшей, словно густая и липкая кровь какой-нибудь мифической твари, вроде ламмасу, поднимались широкие каменные столбы, поддерживавшие низкие своды. Промозглая сырость насквозь пропитала девушку, и по мере того как холод всё более пропитывал тело, измученная и истерзанная душа успокаивалась. Все странные звуки были галлюцинацией, вполне возможно она надышалась неизвестной дряни на приторно пахнувшем балконе с видом на Железную деву. Но эта мраморная тварь в компании эксцентричной певички не была выдумкой, она действительно существует и знает все слабые стороны Мины, специально заманив её в подземелья оперы. Но она не поддастся. Лёгкий стук снова нарушил тишину, девушка посветила телефоном вниз: почти у самых кроссовок, подталкиваемый лёгкими волнами, постукивал головой о край камня труп мужчины в дорогом фраке, с раскисшим цветком в петлице и обескровленным, синим лицом.

Истошный крик застрял комом в горле, раздирая стенки гортани, девушка отшатнулась от кромки воды, зацепилась за выступавший камень и упала назад, едва не растянувшись во весь рост. Не вставая, Мина пятилась назад, помогая себе руками, пока не ударилась затылком о холодную стену. С трудом поднявшись, цепляясь дрожащими пальцами за щели в каменной кладке, девушка развернулась и стала медленно двигаться вдоль стены, словно вода была совсем близко. Добравшись до лестницы, она обернулась, ей показалось, что труп стал подниматься из воды, а сама тёмная жижа вновь зашумела водопадом, забурлила, словно чья-то невидимая рука открыла десятки кранов. Больше ни о чём не думая, девушка побежала вверх, спотыкаясь и шатаясь из стороны в сторону, словно оказалась на утлом судёнышке во время сильнейшего шторма.

Выбежав из здания оперы, едва не сбив с ног рабочих, проводивших её странным взглядом, Мина побежала прочь от здания, не разбирая дороги. Теперь перед ней ещё стоял труп итальянца, певшего с Юлией, который поддерживал Виктора, помогая тому ползти к девушке по тягучей и хлюпающей чёрной жиже.

Солнце уже высоко поднялось и заливало всё вокруг золотыми лучами. Оборванная, грязная и дрожащая девушка, с пустым, непонимающим взглядом, сжавшись в комок, сидела на краю скамейки, посередине бурлившего жизнью Дефанса. Она сидела так с полчаса, не замечая испуганные, сочувствующие, презрительные или недоумённые взгляды прохожих в строгих костюмах, спешивших по своим делам. Когда стрелки часов стали клониться к одиннадцати часам, пара полицейских решила подойти к ней, чтобы убрать с глаз презентабельной и занятой важными делами публики. Они подошли к оборванке, и один из служителей закона тронул её за плечо, сопровождая движение вежливой фразой. По девушке словно прошёл разряд тока, она дёрнулась и выцветшими карими безумными глазами посмотрела на мужчин. Она явно не понимала, где находится и что с ней происходит. Нерешительность полицейских, вызванную колебаниями вызвать патрульную машину или карету скорой помощи, прервал резкий звук клаксона. С противоположной стороны проезжей части, пересекая дорожное полотно наискось, пренебрегая правилами дорожного движения, к ним непрерывно сигналя, пробивался через поток автомобилей чёрный Роллс-ройс Фантом последней серии, роскошный лимузин остановился рядом со скамейкой. Один из патрульных уже направился к машине,нарушившей не одно правило, как задняя дверца распахнулась, и из неё поспешно вышло двое мужчин в дорогих костюмах. Извинившись на ломанном французском, они взяли девушку под руки и усадили в Роллс-ройс. Полицейские не успели ничего возразить, как автомобиль рванул с места и, лавируя в потоке машин, затерялся в разноцветном хороводе транспорта.

Мина пришла в себя, утопая в мягком огромном кожаном кресле. Рядом на столике стоял нетронутый сок и тарелка с сырами, в воздухе висела тишина. Девушка оглянулась и обнаружила себя в просторном салоне небольшого самолёта, оформленного так, словно здесь планировалась вечеринка для вампиров: ещё пять тёмно-багровых кресел с широкими подлокотниками были пусты, зеркальный чёрный потолок отражал все предметы салона и мягко светился, ноги тонули в пушистом красном ковре, все иллюминаторы были закрыты алыми драпировками, под цвет отделки стен, украшенных причудливым рисунком из спутанных вензелей. В одном конце салона была дверь с часами, показывавшими два часа дня, а может ночи. С противоположной стороны дверь была с зеркалом, разделяя обширный бар, занимавший оставшееся пространство. Неуверенно встав, Мина подошла к иллюминатору и отдёрнула штору. За толстым стеклом чёрное крыло разрезало воздух, серые облака, словно грязный синтепон из старого дивана, с которого сорвали обивку, грудой свалявшихся комков тянулись до горизонта под металлическойптицей. Воздух тоже был каким-то серым и тяжёлым, солнце словно закрыли ситцевой тряпкой, и его лучи тускло освещали замаранный простор из сваленной грязи.

События стали медленно восстанавливаться в голове, словно кто-то сшивал порвавшиеся затёртые чётки, однако многих каменных шариков всё равно не хватало. Перед глазами шумным наваждением в бешеном круговороте пронёсся концерт, ароматным маревом проплыл номер в отеле Георг V, жуткой стеной встала опера Гарнье, от одного вида здания которой девушку теперь до конца жизни будет пробирать холодная дрожь. Вот Роллс-ройс с рёвом клаксона появился, словно скала перед тонущим моряком, ухватившимся за края трещащего плота. Вежливые, но цепкие и сильные руки, тёплы янтарные глаза и задушевный разговор в просторном салоне. Дорога до аэропорта, небольшой частный самолёт и только два слова, произнесённые мраморной девой в не по сезону длинном пальто: «Седьмая жена».

У Мины создавалось впечатление, что ей вкололи какое-то успокоительное или наркотик. Она не могла быть так спокойна после всего пережитого в столь долгую безумную ночь и солнечное, но чёрное как бездна утро. Девушка хотела вновь увидеть Виктора, увидеть, что с ним сделали. И спасти. Хоть она и не представляла, куда её привезут, как и не знала, правда ли что ещё можно вернуть парня, которого она знала десять лет назад. Волна усталости и переживаний снова накатила на Мину, и она бессильно упала в кресло.

***

Сразу после произошедшего в шахте девушка боялась появиться в родном городе, она не знала, как смотреть в глаза родителям Виктора и что рассказать им о его смерти. Только утром Мина решилась выйти из заброшенного дома, куда её привёл тоннель из катакомб, и по мокрому песку выйти к дороге, надеясь поймать попутку до Лапласа. Она была вся мокрой и дрожащей, от холода и голода, но в куда большей степени от всего пережитого. Не успела девушка сделать и нескольких шагов вдоль трассы, как рядом остановилась патрульная машина. Оказывается,её мать уже вечером, хотя дочь порой задерживалась и куда дольше, подняла на уши всю полицию побережья. Возможно, материнское чутьё подсказало, что произошло что-то кошмарное, однако родители Виктора ни о чём не беспокоились, спохватившись лишь после утреннего звонка матери Мины, бывшей на грани истерики. Семья парня была к нему вообще равнодушна, недовольные своей жизнью, уверенные, что достойны куда большего, а теперь застряли в этой провинции, его родители постоянно ссорились, не разговаривали днями, стабильно раз в месяц подавали документы на развод, а потом по одной им известной причине мирились и продолжали мучить друг друга дальше. До сына, его стремлений, его судьбы, самого его существования им не было никакого дела, они навсегда застряли на руинах тщеславных мечтаний своей молодости.

Рассказ о трагедии в шахте, о которой никто никогда не слышал, потряс тихое побережье, словно чума поразив все маленькие сонные городки в округе. Короткий репортаж с пытающейся отделаться от назойливого репортёра Миной проскочил в одном из выпусков центральных новостей. Организовали поисковые работы в шахте, котораяреально существовала, однако все нижние уровни оказались завалены породой, а согласно всё-таки поднятым архивам, сотню лет назад в ней добывали уголь. Тоннель же, по которому девушка выбралась на поверхность, так и не был найден. Что испытали родители Виктора, узнав о смерти своего сына, сказать трудно, на людях они практически никак не выразили своих эмоций. Провели поспешные похороны, на которых кроме них и священника была только Мина и её родители, и, едва успев закопать пустой гроб, наконец, развелись, уехав каждый в свою сторону.

Девушка не могла больше находиться в городе, и, поддавшись уговорам матери, продолжила образование, уехав в ближайший мегаполис. Мина надеялась, что учёба отвлечёт её, поможет вновь найти себя, ибо на альпинистское снаряжение она больше не могла смотреть без содрогания. Девушка пошла по стопам отца, став инженером гражданского строительства, пыталась завести хоть какой роман, но всё было бесполезно – она вновь и вновь вспоминала Виктора, перед глазами вставали мраморные уроды, в ушах звучали угрозы. Отчаявшись, в безумном порыве сложить, наконец, свою неспокойную голову, девушка вернулась к альпинизму, занявшись теперь им с несвойственным ранее фанатизмом, пренебрегая безопасностью и чувством самосохранения. Но господь уготовил для Мины другую судьбу, её жизнь несколько раз была на волоске, но девушке всегда удавалось мастерски справиться с возникавшими на высоте проблемами. Тогда её и заметили, и предложили первую работу на стезе промышленного альпинизма.

Спустя годы, Мина считала себя повзрослевшей, о Барензии старалась не вспоминать, считая, что всего этого не было, что Виктора никогда не существовало, а мраморная дева, ламмасу и сфинкс ей приснились в кошмаре душной летней ночью. Разъезжая по миру, выполняя заказы самых разных компаний, ставя новые рекорды бесстрашия, взбираясь без страховки на скалы и небоскрёбы, девушка только иногда смутно вспоминала о чём-то неприятном. Когда звонила мать и спрашивала, когда же уже её любимая дочурка выйдет замуж.

***

Далёкие события оказались совсем рядом, словно трагедия разыгралась только вчера, и начали безумно развиваться дальше. Девушка сидела в кресле и в сотый раз обводила салон самолёта взглядом. В очередной раз посмотрев на сок и сыры, она осознала, как голодна и взяла тарелку в руки. Еда придала немного сил, и мысли вернулись с меланхоличного копания в воспоминаниях безрадостной юности к непонятному и неизвестному настоящему. Весь кошмар был наяву, мраморные создания существуют на самом деле и продолжают следовать своей цели, с лёгкого мраморного копыта ламмасу названной «злом». И теперь они не одни, им помогают люди, и одним из таких людей стала Юлия Девил.

Под тарелкой с сырами оказался свежий выпуск парижской газеты, на первой полосе красовалась фотография дивы на фоне оперы Гарнье, а громкий заголовок возвещал о неординарном и умопомрачительном шоу. Мина рассеянно взяла в руки бульварные листки и принялась листать страницы, стараясь отделаться от навязчивых мыслей. Но это не удалось – почти все полосы были заняты описанием концерта в опере, после которого шла саркастическая и красочная биография Юлии, для тех, кто мог её ещё не знать.

Начинала она как человек оркестр, пробуя себя в живописи, скульптуре, кинематографе, музыке, писательстве. Но везде её неординарный талант вызывал отторжение, все произведения Юлии были словно тенью тьмы, мрачными и непонятными для публики. Однако в музыке она задержалась, будучи и автором текстов песен, и композитором и исполняя свои же творения. Стихи уже тогда были малопонятными, составленными из нескольких языков, навевавших странное состояние, свойственное душе безумца-неудачника, радующейся, что спустя годы мучений удалось свести счёты с жизнью, что самоубийство удалось. На фоне красочного калейдоскопа существ малопонятной половой принадлежности на сцене в крикливых костюмах, представлявших собой смесь минимализма и вульгарного барокко, у девушки, сошедшей с готической картины с мрачными туманными текстами, шансов на известность не существовало. Но одна из техногенных катастроф конца десятых годов, связанная с аварией на одной из европейских химико-биологических лабораторий, внезапно привлекла к Юлии всеобщее внимание. Журналистежедневной нью-йоркской газеты, случайно наткнувшись на задворках интернета на ролик певицы, разобрал в латыни и немецком песни предсказание произошедшего бедствия, волею судьбы его заметка оказалась недалеко от передовицы и привлекла внимание публики. Смышлёная девушка, подсуетившись, подогнала несколько старых текстов под другие события с обложек мировых изданий, всё равно разобрать нагромождение её стихов было не под силу ни одному лингвисту, и разыграла синдром Нострадамуса, когда смысл предсказания раскрывается только после того как судьба уже определилась. Певице ещё повезло на возникших, словно из ниоткуда, нескольких состоятельных поклонников, одним из которых был даже хозяин какой-то европейской оружейной фирмы, что добавило пикантности всей истории – одно издание хлёстко провозгласило её любовницей смерти. Всё это стало первыми костяшками домино, запустившими лавину общественного мнения. Юлия мастерски окружала себя скандалами, интригами, несчастными случаями и судебными процессами, не давая никому забыть о своей принадлежности к миру тьмы, открыто заявляя, что является аватаром смертицивилизации. Конечно, и до неё массовая культура не отличалась особым пуританизмом, но чёрная дива не опускалась до сексуальных скандалов, пьяных дебошей и употребления наркотиков. А вот организовать съезд никому неизвестных сектантов с последующим спонтанным пожаром в ресторане, предварительно исписанном пентаграммами в процессе театрализованного жертвоприношения, было чем-то будничным и само собой разумеющимся. И подобный пугающе реалистичный балаганбыл не причудой и капризом, а законом и смыслом жизни, короткой во всё сжигающем пламени гибели. Средства массовой информации, а за ними и массовое искусство, почуяв свежую струю, сделали резкий разворот политики, выводя на передовую синтез готики и модерна. И Юлия Девил оказалась в первых рядах победоносной армии творчества нового тысячелетия.

Теперь она была не только певицей, продолжая самостоятельно писать себе тексты и музыку, ей принадлежал лично основанный престижный дом моды, несколько крупных киностудий, специализировавшихся на сюрреалистическом трэше с примесью готики, звукозаписывающая студия, череда телеканалов и издательств, широким потоком цветной печати и картинки возвеличивавших свою хозяйку. Словно Клеопатра, она теперь могла требовать жизнь, но даже не за ночь с собой, а за одно слово, сказанное наедине.

В памяти Мины всплыли слова мраморной девы об обладании знаниями. Возможно ли, что именно она помогла Юлии стать чёрной иконой современного общества. Но в обмен на какие услуги? Или подобная творческая вакханалия, информационная бездна радостного отчаяния выгодна мраморным исчадиям? Бессильная найти ответ, девушка постаралась на время выбросить из головы подобные рассуждения, стараясь отстраниться от всех мыслей и приготовиться к новому, худшему как ей казалось развитию событий.

Милый женский голос возвести об окончании полёта через десять минут. Мина выглянула в иллюминатор: за непроглядной пеленой дождя проступали резкие и острые контуры, отвесные скалы поднимались из серой воды, угрюмо взирая на лизавшие их волны. За грозовым водопадом, лившимся из грязных туч, зажавших в тисках всё небо, больше ничего нельзя было разглядеть, только на самом подлёте выступили контуры древних угловатых стен и башен, приткнувшихся на горном уступе, словно гнездо чайки.

Самолёт плавно снижался, позволяя рассмотреть узкий залив, подобный норвежскому фьорду, глубоко вдающийся в скалистое побережье, на дне которого приткнулся древний замок, устоявший под силой морозов, ветров и дождей. Замерев над средневековым комплексом, машина начала медленно спускаться, после того как шум двигателей стих, в стене салона опустилась дверь, которую девушка до этого не заметила. Снаружи сразу пахнуло сыростью и холодом, выйдя из самолёта, девушка словно окунулась в зеленовато-синее бездонное северное море. Влага моментально всё пропитала, Мина почувствовал себя рыбой, настолько плотной была стена дождя, что казалось, будто ты в стеклянной банке, наполненной водой.

Девушка сделала несколько неуверенных шагов и остановилась, никто ей не вышел на встречу, никто ничего не объявил, а дверь в салон самолёта бесшумно встала на своё место. Она стояла в нерешительности, не зная, что дальше предпринять, когда за стеной дождя появился силуэт и стал медленно приближаться.

Мина узнала эти глаза.