Читать книгу Фокусник и его антипод - - Страница 4

Зимой в городе холодно. Хоть снег и северные ветра в новом году не преследуют также, как в прошлом. Теперь в помещении есть выемка под камин, пока это всё, до чего дошло дело за три месяца после общения с Оскаром.

Феймор написал ему сон про Дориана. Он намекнул, что молодой человек может не стареть, ведь это может делать что-то за него. Например, картина. И объяснить старость нужно в совершенно другом ключе.

Каждый плохой поступок остаётся во внешности человека. Дориан – симпатичный молодой человек, чья картина обезображена до неузнаваемости из-за его гадких выходок.

Фейм узнает Оскара³, после его смерти, по книге. Она будет издана через два года после разговора и через полтора года после зацикленного сна. До его городка роман Уайльда, с небольшим первым тиражом, никогда не доберётся. Впоследствии, он увидит на книжной полке два знакомых имени, спонтанно купит и погрузится в историю, которую сочинил в соавторстве с великим писателем.

***

Иногда и про затянувшуюся зиму можно сказать, что это сплошной ноябрь – серо, скудно, студёно.

Феймор несколько дней мучился от жара и просил выходной. Его просьбу проигнорировали. Писатель не хотел выяснять, куда деваются предыдущие сотрудники и что будет, если он не выдаст хотя бы одного рассказа.

Истории писать в бреду очень легко. Для этого не нужно стараться или уметь – сел и двигай рукой, пытаясь успеть за мыслью. Правда качество страдало, как и сам автор. Через год он это взял себе на заметку – писать больше сюжетов в таком состоянии и откладывать. Оттуда пошли скачки на собаках, черви под кожей и много других прелестных зарисовок, которые спящие не хотят видеть. Но к качеству вопросов нет, к количеству теперь тоже.

Он не мог себе позволить написать плохо для своих «любимчиков». Его разум преломлялся, восприятие проходило через бетонную стену и обратно. Весьма в извращённой форме «те самые» получали открытия, которые опережали своё время. Их приходилось периодически повторять.

Феймор встал из-за стола и вышел прогуляться, укутанный в одеяло и в домашней обуви. Этой ночью ветра не было, лишь скользкая поверхность заставляла его идти медленнее.

– С Вами всё в порядке? – послышался тенор позади.

Фейм обернулся и увидел перед собой пожилого мужчину, укутанного в пальто. Кажется, он недавно вышел из местного театра, потому что несколько минут назад его здесь не было.

– Да. Я решил… – температура и общая слабость сильно ударили в голову. Перед глазами пролетели белые снежинки, объёмный шум в голове нарастал, и он свалился с ног. В такой момент хочется потерять сознание и отдохнуть, но писатель был в сознании. Он не мог пошевелить и пальцем, но перед его глазами оказался незнакомец, который подхватил его.

– Я Вам помогу. – Услышал обрывком Феймор.

Блестящие снежинки, яркий свет и много голосов. У него что-то спрашивали, но звуки не складывались в знакомые слова. Значения не могли сопоставиться с происходящим.

…я жил в небольшом доме, не в комнате. Было две книги и высокий отец. Пирог – по воскресеньям, каждую среду – яблоки. Нет, яблоки только летом и осенью. По средам репетитор и езда верхом. Нет. Езда верхом – это в четверг. Тогда ещё можно было спать дольше обычного. А во снах видел страны и корабли. Они большие, величественные, — картинки из прошлого возникали при открытых глазах. Мыслями он давно не был в помещении.

Один из гостей театра позвал на помощь. Он видел Фейма ранее. Кажется, это один из его бывших учеников. Его занесли в помещение – одна из гримёрных.

Когда приезжали гости, мы бегали с мальчишками и играли. Любили прятаться от взрослых, кидаться камнями в окна. Падать было больно, особенно с деревьев. Даже есть шрам, когда упал. Нет, это упал белобрысый, он ещё ходить несколько недель не мог.

А я прыгал в листья, так мягче. Жёлтые листья были мокрыми после дождя, и ветер насквозь обдувал рубашку. Мокрая обувь разваливалась. Нет, обувь разваливалась из-за камней и падений… Фейм всё ещё не приходил в себя.

Доктор пришёл через сорок минут. В комнату принесли два таза с ледяной водой. Для большего эффекта зачерпнули снега. Одну мокрую тряпку положили на лоб, другими – начали растирать горящее тело.

…и подарили тёплые носки. Они были очень тёплыми, но колючими. У Лиз были сёстры. К тринадцати годам у неё сестёр не было. Чёрная одежда была хорошо отглаженной. Огромная собака издавала звонкий лай и валялась в траве. Чай бабушки Мэри – самый вкусный на свете.

***

В сознанье Фейм пришёл только утром. С ним оставался пожилой прохожий. Большая часть сотрудников театра давно ушли, двое остались проконтролировать дело. Врач дал рекомендации, он также откланялся глубокой ночью.

Писатель дёрнулся и случайно ударил одного из присутствующих по ногам. Умоляя о прощении, он вылетел из стен театра к себе домой. Трое в помещении последовали за ним. Феймор что-то крикнул о том, что он ещё отблагодарит их сегодня, вернувшись в театр. Поскальзываясь и проклиная организм, он влетел в свою комнату и увидел пустой стол. Рассказы забрали, мешочек с деньгами на столе. Он съехал по стене и сел на пол тяжело вздохнув.

Вечером Феймор направился в театр. Ему всё ещё нездоровилось, но он обещал это сделать.

– Как себя чувствуете? – подошёл один из работников театра на входе.

– Я… нехорошо себя чувствую, но решил выразить благодарность всем, кто не отвернулся вчера от меня. – Фейм протянул мешочек с монетами.

– Нет-нет, мы не примем, – ответил собеседник, покачав головой. – Вы можете посидеть с нами после спектакля в гримёрной, если здоровье позволяет. Через полчаса начинаем, у нас сегодня премьера. Билетов нет, но могу провести Вас до лестницы или добавить свой стул на бельэтаже.

– Вы слишком ко мне добры. Пожалуй, я откажусь, – отнекивался писатель.

Через полчаса он сидел и смотрел премьеру какого-то спектакля, название он не успел уточнить. Феймору сложно отказать настойчивым людям. Он хочет это наработать в будущем. Примерно к 1927 году у него начнёт получаться, но не раньше.

Представление началось, заиграла тревожная музыка и…

Дядя привозил сладости из своей страны. Все в округе завидовали, ведь у нас такое не готовили, — в глазах мелькают блики и Фейма вновь выкинуло к воспоминаниям. Холодный пот проступил на лбу, а взгляд устремился далеко за пределы ночной темноты. – люди стояли и смотрели в окна, боялись выйти из своего дома. Был пожар. Нет, стреляли. Или что-то ещё. Мы соревновались в меткости, победитель получал памятные вещички. Я отдал красивый камень отца…

Писатель урывками смотрел представления и свои воспоминания, смешанные с бредом. Сюжет, из потока мыслей и действий на сцене, никак не могли приобрести чёткую картинку. Ближе к концу представления он решил покинуть театр.

Феймор не помнит, как добрался до своей комнаты, и кто дал ему подкурить на улице. Также как и историю, откуда у него появилась сигарета – ранее он не курил. Пройдя в верхней одежде, писатель расположился, по обыкновению своему, в кресле. Пока одна рука помогала ему подносить сигарету, вторая уже писала новые истории для снов.

Этот день будет незабываемым для всех, кто сегодня будет спать. Он взял за основу воспоминания. Именно их, самые сокровенные. Хорошие и гнилые – пусть переживают раз за разом, как он это пережил два дня подряд.

Сегодня он начал курить и не закончит, пока не уйдёт с этой работы.

Его задача – выбить из людей эмоции. Сделать это для всех, кто может уснуть и почувствовать. Он немного взбодрился, вновь ощутив значимость того, что он делает. Отчасти власть, которая его, несомненно, привлекала. Завтра он начнёт писать свои идеи по улучшению с технологической стороны, через неделю будет большой упор на музыку, через месяц будет всплеск страшных снов.

Феймор захотел систематизировать свой труд, довести его до удобного варианта расписания и следовать плану. Тогда будет комфорт, будут идеи…

– И камин в дальнем углу комнаты, – кивнув, сказал он вслух. Чтобы зафиксировать момент. Так он кажется настоящим.

***

– Я бессилен и не умею справляться со своей жизнью. Я слаб и хочу, чтобы меня считали полнейшим идиотом. Чтобы снять с себя всю ответственность. Чтобы было легче. А легче уже не будет, – вздохнув, произнёс незнакомец.

Разговор завязался неожиданно для Фейма. Он не успел войти в бар, как ему предложили поговорить. Последние полтора часа они сидят с местным бездельником и поднимают темы, на которые писатель не умеет поддерживать разговор.

– Я просто гадко поступал в жизни. Двойные стандарты, отталкивание и неконтролируемые чувства, – продолжил паренёк. Со стороны похоже на неразделённую любовь или неудачное начало карьеры. Он так лихо перепрыгивал от одного к другому, что Феймор даже не пытался связать всё воедино.

– Что тебе сегодня снилось? – неожиданно спросил Феймор. – Тебе вообще снятся сны?

– Очень редко. Я особо не запоминаю их. Сегодня было что-то о моём детстве. Я большую часть жизни провёл в пансионе. Знаешь, это как старательно забыть о том, что у тебя отваливаются зубы. Вроде, неделю не отваливались. Месяц, а то и два года. А зубы гниют, окалываются. Затем в один день ты выплёвываешь на снег сразу пять, а то и восемь! Так у меня с плохими воспоминаниями. У меня и товарищ на взводе. Он видел, как в детстве утопил свою сестру. Потом даже мне сознался – намеренно умерщвил, но родители никому не говорили. – Парень смотрел вдаль. Он будто наблюдал это перед собой. Пальцы систематически подрагивали. – Тоже что-то снилось, да?

Тут Фейм на секунду замялся. Он может сказать о том, что это и была его цель – вытащить всё из людей, но как много недовольных сюжетом находится поблизости? Какова вероятность соотношения правды и его сломанного носа, в лучшем случае?

– Я видел, будто падаю на снег, и меня утаскивает незнакомец в театр. И пока меня приводят в чувства, я вижу отрывки из прошлого. Они все такие спутанные. Было сложно понять, какие из них происходили на самом деле. Специфика моей работы заставляет запоминать большое количество информации, однако, это играет злую шутку. Я забываю свою жизнь по кусочкам. Кажется, в такой прогрессии, моя память скоро будет опустошена и заполнена настолько, что в одно утро я не вспомню, как открыть глаза. Или не смогу поднять руку, скорее всего не пойму, как дышать. – После этих слов Феймор потянулся к внутреннему карману за сигаретой. Правда подкурить он попросил и в этот раз.

– Да тут мы похожи.

– Не думаю, – тут же добавил Фейм.

– Почему же?

– Как минимум нас разделяет положение во снах, но не будем об этом. Ещё ты уже успел выпить, а я из-за тебя на входе остался, – писатель понял, что ещё несколько вопросов и его ложь перестанет существовать. Все эти дополнительные вопросы про работу, и эти житейские детали из жизни, не придуманы в качестве стандартного поверхностного описания. Поэтому пора завершать эти милые беседы в зябкий февральский вечер.

Феймор выкинул сигарету в сторону и, опёршись на перила, поднялся к двери.

Там его не особо радушно встретили. Особенно те мужички, которые недавно потеряли работу на заводе. Хотя уже прошло четыре месяца. Они перебиваются дешёвым пивом и палёными историями. Писатель старательно не поворачивал голову, хотя один из взглядов он всё же уловил.

– Вали отсюда, сказочник, – радушно встретил хозяин за стойкой. – Тебе здесь не рады. И, если, чёрт возьми, ты действительно как-то связан с этой чертовщиной, тебе не сносить головы.

– И вы верите всем пьяным бредням? Я – писатель. Вот и проверял одну теорию, – Фейму не дали договорить.

– Я не знаю, что такое «теория», но тебе лучше проваливать.

– У меня есть деньги и я хочу…

– Мне плевать, – хозяин бара плюнул ему на пальто. – Уноси ноги, выдумщик.

Был бы Феймор немного смелее или крупнее, то этот плевок растёр по лицу, которое выплеснуло желчь. Он даже не уверен, что ткань не испорчена ядом гадкой персоны. Писатель злобно оглядел всю компанию, которая ютилась каждый вечер, и покинул бар. Смачный удар дверью был сопровождён матами оставшихся. Фейму было противно, он собрал снег с перил, пока спускался, и начал активно тереть кусочек загубленного пальто.

– Ты так быстро, – заметил товарищ по разговору. – неужто тоже выгнали?

– Да. А тебя за что? – Писатель окинул взглядом сидящего паренька.

– Я часто краду выпивку, – усмехнулся он, показывая несколько бутылок за пазухой. – Не хочешь продолжить разговор?

***

Двое полуночных околофилософов расположились у Фейма в комнате. Гостей он не приглашал уже давно, поэтому на дельное замечание тусклого освещения лишь развёл руками. Паренёк расположился на кресле, писатель забрался на стол. Да, это тот самый день – ему понравилось сидеть на столе. Одну ногу поджал к себе, вторая бесполезно болталась и слегка задевала пяткой стену. Там останется след, который Фейм заметит не раньше своего переезда.

– … поэтому я и не люблю ноябрь. Это мерзкий месяц, – закончил Феймор, заметив за собой проскальзывающую жестикуляцию. Раньше он так не делал.

– Допустим. Давай отойдём от ноября и поговорим о чём-нибудь другом. Полчаса про один месяц – перебор, мужик. – гость огляделся по сторонам. – Ты прости, если обижу, но где ты спишь? И не холодно тебе тут? Только кресло и стол.

– Вот об этом я с тобой точно разговаривать не буду.

– Хорошо, понял. Хочешь, я что-нибудь расскажу? – его тощие руки уже не могли долго держать бутылку. Гость был пьян, Фейм ещё нет.

– Ну, давай послушаем.

Феймор открыл ещё одну бутылку пива и сделал глоток, пока собеседник собирается с мыслями.

– Я боюсь тихих комнат. В детстве я находился в тишине часами и благодарил мир за то, что так могло сложиться. Но это было в поле. Природа, своим естеством, меня завораживала. Она тихая, но в ней всегда есть место для жизни и движения. Может, я сейчас путаюсь в том, что говорю и нет последовательности. Надеюсь, ты уловил, о чём я.

– Не совсем. Но, чтобы комната на тебя не давила, если ты об этом, то можем придумать несколько рассказов. Знаешь, чтобы отвлечься. Я иногда так делаю, – предложил писатель. – Ты просто говори, а я запишу.

Фейм не мог выгнать гостя, но смотря на то, что ему не особо уютно в его комнате, он нашёл способ для работы и небольшой отдушины для собеседника.

В первом рассказе шла речь о девушке, что писала картины. Она была слишком бедна, чтобы иметь возможность купить необходимое. Но это не мешало ей остаться художником. Старая белая ткань и найденная рама, на которую она натянула «лист», служило холстом. Кусочек уголька, заточенный ножом, было её перо. Она рисовала серую природу и дом, который сгорел несколько лет назад. Она рисовала на стенах, на песке, на полу. Её история не может быть закончена, ведь она по-прежнему рисует и никогда не перестанет.

В тридцать втором рассказе говориться о будущем. Где большие тёплые комнаты и свежий хлеб в каждом доме. Маленькие игрушки у детей и большие проблемы у взрослых. Там, в далёком будущем, забыты голодные годы и музыка играет когда захочется. Абсолютно каждый может услышать музыку, даже если её не играет человек.

В семьдесят третьем кто-то увидит огромную пёструю птицу, которая может исполнить желание. Но только одно и не для тебя. Бескорыстное, искреннее и без хитростей.

Сто восемьдесят первая – мир ломается на две части. Когда-то близкие люди живут по ту сторону земли. Они больше никогда не увидят тебя, но ты сможешь чувствовать их мысли. Не слышать, всё верно. И остался один день, чтобы сделать что-то для них.

К пяти утра они написали больше, чем обычно успевает один Феймор. Тут он задумался о соавторстве. Однако такие бесталантные рукописи может написать кто угодно. Да, это развлечение для спящих, но пользы от них нет. Писатель ещё не понимает, что иногда можно просто посмотреть неинформативный рассказ или небольшую сюжетную линию. Он стремительно набирает обороты для развития культуры, забывая о главном предназначении сна – отдых от действительности.

В дверь постучали, Феймор собрал листы. Шаркая ногами, он подошёл к двери. Прислушавшись, он заметил, что человек с противоположной стороны, будто не дышит вовсе. Достаточно зябко и тяжёлое дыхание легко уловить. Он открыл дверь и протянул написанное.

– Сегодня ты постарался, – сказал мужчина в чёрном и удалился.

***

Весна и лето прошли вскользь. Вначале грязь и солнце, затем солнце и насекомые. Феймор упорядочил своё написание рассказов. Составил что-то вроде графика и планку движения на несколько лет вперёд. Естественно, подвижные цели. Ведь если бы он прописывал сюжет для всех персонажей земли и мог не только намекать на гениальность отдельных персонажей, но и содействовать физически, то это могло закончиться хорошо. Ну, или не очень хорошо. Понятие относительное.

Всё тёплое время года он получал повышенную зарплату, даже обзавёлся вторым креслом. К нему однажды пришла Лиз и её поэт. Не очень хотели задерживаться, но и Фейм этого не желал. Второе кресло для комфортного расположения ног.

Деньги на камин скапливались, а дело не сдвинулось с мёртвой точки.

Так вот, на дворе 1889 год. Ноябрь. Феймор вновь наступает на месяц с неприязнью и движется в неизвестное направление. Трость вязнет в грязи и позволяет оставить на себе след. Сегодня он решил прогуляться по незнакомым улочкам города. Серо, мокро и свежо. Блуждая по окрестностям, он нашёл два замечательных места – кофейню и бар. Кажется, неспроста они располагаются так близко. Но сегодня он пройдёт мимо.

Цирковая труппа разбирала свой шатёр и покидала территорию города. Кажется, они должны были это сделать на пару месяцев раньше. Вот смотришь на них – обычные люди. Живут своей идеей и бесполезным повторением программы изо дня в день.

Каждые выходные к ним ходят одни семьи. Интересно, как им это не надоедает. Работать на новую публику бесполезно. Ведь есть деньги на развлечения у тех же семей, которые от воскресенья до воскресенья… ну, уже было сказано.

Всё остальное было обыденным. Впрочем, как часть улицы, на которой жил писатель. Неспешно он направился обратно.

– Жизнь – чуть позже, сейчас – работа, – тихо произнёс Фэймор вслух, пряча руки в карманы. Его не ждал вкусный ужин дома. Тихо, холодно и пусто – всё, как он и оставлял.

Войдя в комнату, писатель очнулся. Совершенно не уследил за тем, как он прошёл тот же отрезок расстояния и ничего не заметил. Мыслей тоже не сохранил.

Скрипящие дверные петли и запах табака встретили на пороге. Оплошность приоткрытого окна сыграла с ним злую шутку. Теперь, из-за мелкого дождя его листы были мокрыми. Чернила будут расплываться, и неустойчивая мысль писателя рассечёт целостность листа. Он прошёл внутрь, разуваясь на ходу, захлопнул дверь. Окно уже плохо закрывалось, поэтому он закреплял одну раму к другой самодельной щеколдой. Влажные листы он отложил в сторону, не давая пропитаться тем, на которых он будет сегодня работать.

Феймор сидел до наступления темноты и думал о чём-то своём. Хотя этих мыслей практически не осталось. Есть моменты, которые Фэйм будет крутить в голове раз за разом, которые точно не должны пропасть. Но даже сейчас они воспроизводятся как воспоминания под лёгкой туманностью и нечёткими очертаниями. У букв нет формы, у физических явлений нет границ.

Сегодня он понял, что соберёт свои вещи и покинет этот город. Правда так и не знает, есть ли возможность это сделать при его работе. Если он не забудет, то обязательно спросит. Вот только главное – держать это в голове.

Может, это даже не его желание.

– А что изменится, если я перееду? – задал он вопрос самому себе. Всё также вслух. Он почувствовал сухую корочку, которая склеивает губы, когда держишь их долго закрытыми. А открывание отдаётся резкой болью и появлением сукровицы. Он потёр средним пальцем сухую кожу губ и отковырял её. Стало только хуже.

В этот момент мысль о переезде покинула его. Лишь встал вопрос более насущный: как избавиться от физических мелких неприятностей, чтобы потом вернуться к душевным пустотам.

Закат и резкое потемнение за окном его отвлекли. Он понял, что пора браться за дело. А жизнь и душевное состояние пока подождут.

***

Работа в эту ночь была мимолётной. Когда увлечён делом, то совершенно не замечаешь, что происходит вокруг. Но один момент оторвал от погружения.

Услышав крик и хруст замёрзшей грязи, Фейм инстинктивно поднял глаза наверх в сторону окна. Женщина даже не кричала, а выла, срываясь на громкие всхлипы и слова. Их разобрать не вышло, она говорила на другом языке, которого писатель не знал, но слышал ранее.

Мужчину было слышно по грузным шагам и дыханию. Феймору в голову ударило воспоминание про «коллегу в чёрном», тот не дышит совсем.

Писатель в этот момент оцепенел. Он слышал животный крик женщины, которая в беде, но не мог сдвинуться с места. Ему было страшно. Может также, как и ей. Тонкие пальцы женщины скребли по грязи. У неё садился голос, и дыхание через рот стало более явным. Она вдыхала морозную ночь в лёгкие и выплёвывала последние минуты жизни наружу. Она кричала до последнего, плакала и голова её становилась тяжелее, а кровь тягучее.

Один удар, и она молчит. У писателя холодный пот и расширенные зрачки. Он боялся за себя, за неё и за мужчину. Прошла вечность. Феймор всё ещё дышит короткими вдохами, на улице снова тихо. Он не боится смерти, он боится мужчину с ножом. Или топором. Или верёвкой. Чтобы мужчина не сделал женщине, Фейм этого боялся.

Писатель зажмурил глаза в надежде на то, что он проснётся. От шестнадцатилетнего сна, в который он погрузился в двадцать четыре года. Или двадцать пять. Однако, реальность ему показалась всё та же, ведь он в тот день проснулся и устроился на работу своей мечты – писателем. Или человеком, который придумывает сны, называйте как угодно.

***

В пять утра послышался стук. Фейм стоял у порога. Минута в минуту приходил человек в чёрном и забирал рукописи шестнадцать лет подряд. Он, будто запрограммированный, постучал об дверной косяк, видя, как ждёт его Феймор и протягивает листы. Гость будто не ожидал совершить других действий и по наитию повторил привычные движения и количество шагов на стук.

Человек в чёрном кивнул. Не успел он развернуться, как писатель начал диалог первым, вспомнив о намерениях.

– Я могу переехать? В другой город. Не знаю, как это может повлиять на сдачу материала.

– Спроси это у себя. Я появлюсь в пять утра. Материал должен быть готов.

– Мне не стоит спрашивать о том, как меня найдёте?

– Не стоит.

Он ушёл, не продолжив диалог. После того, как гостя поглотила тьма, Фейм захлопнул дверь. Писатель заметил, что так и не купил камин за шестнадцать лет и все его пожитки могут уместиться в одном чемодане. Феймору оставалось выбрать город и место, где будет жить.