Читать книгу Игровая терапия. Золотой парашют для вашего ребенка - - Страница 8

При обращении за помощью мама Андрюши назвала следующие причины своего беспокойства:

• ребенок стал бояться комаров – до такой степени, что семья не смогла выезжать на дачу в выходные;

• воспитатели в садике начали отмечать, что мальчик перестал участвовать в общей активности детей, стал держаться особняком;

• дома, по наблюдениям мамы, сын стал более капризным, «часто ноет».

Из предварительного разговора выяснилось, что изменения в поведении ребенка появились вскоре после пребывания в больнице из-за воспаления среднего уха. Андрюша провел там с мамой две недели, а до этого лечился дома, тоже около двух недель.

На приеме я увидела шестилетнего мальчика с оттопыренными ушками. Он робел и поначалу очень несмело оглядывал комнату, потом взял маленький листочек бумаги и осторожно закрасил его краской. Это был какой-то обрезок листа, величиной с транспортную карту или кредитку. Потом Андрюша нарисовал медсестру или врача (не знаю, кого именно) уже на листке формата А4.

В нашем подходе не принято расспрашивать ребенка, задавать ему какие-либо вопросы. Это часто удивляет взрослых, родителей или начинающих специалистов. Роль игрового терапевта кажется пассивной.

Но давайте подумаем: в чем смысл вопросов взрослого? Узнать, что имел в виду ребенок? Направить его внутреннюю жизнь в том направлении, которое кажется нам правильным? Мне нравится базовое положение подхода: при безусловно положительном отношении и эмпатическом отклике специалиста маленький клиент САМ находит дорогу к исцелению.

Не столь важно, кого именно нарисовал мальчик – медсестру, врача, соседку. Имеет значение другое: то, что он сам решил, что сейчас рисовать. Бессознательные процессы ребенка вытолкнули на поверхность именно этот образ, именно в том виде, в каком он сейчас готов его обнаружить. И иметь с ним дело. Попытки взрослых помочь, объяснить роль этой тети в его жизни, к примеру, в ситуации игровой терапии неуместны.

С тетей могут быть связаны какие-то чувства ребенка. Вот это как раз-таки и может «слышать» чуткий специалист. Признаться, я не очень поняла, какие чувства испытывал в тот момент мальчик, рисуя женскую фигуру в белом халате. Возможно, внутренней экспрессии там и не было, а все это было ответом Андрюши на домашние разговоры и попытки справиться с пережитыми больничными впечатлениями своими способами. Из разговора с родителями ребенка я знала, что они рисовали на бумаге что-то, связанное с уколами, и рвали эти рисунки, пытаясь изгнать болезненные воспоминания. Так или иначе, я не находила чувств, к которым могла бы присоединиться. Но я могла поддержать активность мальчика, сам его позыв сделать этот рисунок.

«Ты решил нарисовать вот это», – сказала я уважительным и доброжелательным тоном. И это не было приглашением откровенничать! Это было выражением принятия, поощрением и дальше действовать (выражать себя) как хочется. По крайней мере, я рассчитывала именно на такую реакцию Андрюши.

Не очень активный поначалу, на второй встрече он решительно выбрал фигурку Буратино. И предложил мне играть за него. Я шепотом спросила об инструкции: «Что Буратино делает?»

«Это же вопрос!» – может воскликнуть внимательный читатель (абзацем выше было написано, что специалист ни о чем не расспрашивает). Все верно. Вопросы возможны и даже нужны в единственном случае – когда надо уточнить у ребенка, как выполнять его задание. Это категория вопросов, помогающих ребенку реализовывать его замысел, выводить наружу содержание его внутренний реальности. Я спросила Андрюшу о том, как мне играть, по одной единственной причине – чтобы понять, как именно исполнять роль в его игре.

Мальчик точно и внятно сообщил мне, что надо делать от имени игрушки. Кричать: «А-а-а-а-а-а!!!» – и убегать под стол всякий раз, когда кто-то из лесных жителей будет нападать на Буратино и побивать его.

Началась сама игра. Ежик нападал на Буратино, а потом и черепаха, и бегемотик, и слоник, и змея, и даже прибившийся совсем из другой сказки лопоухий Чебурашка. Все они по очереди нападали и раздавали тумаки.

Этот сценарий, казалось, будет проигрываться и проигрываться без конца. Однако в какой-то момент мальчик взял у меня из рук фигурку и изменил сюжет. Теперь уже я играла по очереди за каждого лесного жителя. Вы догадались, каким образом? Да! Теперь Буратино побивал их одного за другим. А они – и ежик, и черепаха, и бегемотик, и слоник, и змея, и лопоухий Чебурашка – все по очереди спасались от Буратино и с криком: «А-а-а-а!» – и с моей помощью убегали под стол.

Когда Андрей стал расправляться со змеей (это был плюшевый безобидный символ прошедшего года), то кулачки его так яростно стучали по столу, что мне казалось, и до синяков недалеко. Позыв ребенка колотить был очень силен, и я предложила продолжить по-другому. Теперь змеей стала зеленая скакалка. Мальчик тянул ее за один конец, я удерживала за другой. Надо сказать, мне пришлось затрачивать усилия – так сильно, если не сказать яростно, тянул за скакалку шестилетний мальчик.

«У нас все плохо, да?» – удрученно спросила меня после этой сессии мама Андрюши, остававшаяся в кабинете и тихо читавшая книжку по детской психологии в угловом кресле.

А все было хорошо, на самом деле.

На четвертой сессии ребенок уже закрашивал зеленой краской листы формата А3. При этом использовалась самая большая кисточка. Более того, он решительно заявил мне, что хочет, чтобы я повесила эти рисунки на стену своего кабинета. Движения его стали увереннее, голос громче.

На одной из последних встреч на стол с игрушками, совсем рядом с нами, как по заказу, приземлился огромный «малярийный» комар. Ребенок, не изменившись в лице, не моргнув глазом, не перестав дышать, как это часто бывает при сильном испуге, спокойнейшим голосом сообщил: «О, комар, я его боюсь». Это не было страхом, это была привычная словесная реакция на то, что еще недавно пугало. И да, мама мальчика вскоре с благодарностью сообщила о положительных изменениях, и мы распрощались.