Читать книгу Лилит. Огненная душа куклы - - Страница 3

1

Теплым октябрьским днем Владислав Ольшанский гулял по центру города. Молодой человек проходил мимо старинных особняков с изысканными фронтонами, скупых, но ладных купеческих домов, глубоко уходивших в кварталы, мимо дорогих магазинов, модных салонов и притягательных кафе. Как всегда, он таскался один и без цели. Просто Владислав не очень любил компании, сторонился досужей суеты. Эх, нашлась бы спутница! Но такой девушки, с которой бы хотелось бродить по городу часами и не помнить о времени, у него, увы, не было. Нет, с внешностью ему повезло, очень даже. Стройный красавчик, как с картинки, с плотной темной копной волос до плеч и с большими карими глазами. Девчонки заглядывались на него и дарили улыбки: застенчивые и откровенные, игривые и томные, но все зовущие и многообещающие.

Однако эти девчонки даже близко не подходили к его идеалу. Владислав был художником и на представительниц противоположного пола смотрел предвзято, иногда даже чересчур. Из очень высокой мраморной башни, которую сам и построил, к великой досаде слабого пола.

Октябрь только входил в силу. Вдоль тротуара рычала автомобилями дорога. Одна из витрин салона модной одежды «Афродита» заставила юношу остановиться – за огромным стеклом стоял женский манекен. Владислав вначале подумал, что это розыгрыш – вовсе не манекен, а живое существо. Молодого человека как магнитом потянуло к витрине: актриса из пантомимы?! Бывают же шоу – смотришь на памятник, а он потом возьми и оживи! А ты еще и шарахнешься от него, сядешь в лужу. Бывает, такой памятник возьмет и схватит тебя за ухо или за нос. Ты заорешь, и все над тобой будут ржать как сумасшедшие. Было такое представление на Дне города – многих лопухов тогда напугали ряженые студенты из Театрального, одну старушку чуть до смерти не довели, потом откачивали.

Но тут стекло во всю стену отгораживало магазин от улицы – никто за нос просто так не схватит. Владислав подошел к стеклу совсем близко, затем отступил. Так делают художники, чтобы увидеть натуру с разного расстояния и составить о ней более четкое представление. Осенний день был ярким, пронзительно чистым. Пропорции изваяния, открытого всему проспекту, не отпускали его взгляд. Нет, это был какой-то хитрый пластик, но линии фигуры казались лишь на время застывшими. И каким чувственным оно было, это изваяние! Короткая шубка – больше ничего. Светлое каре. Руки придерживали шубу на груди, словно она – да, именно так, она, кукла! – закрывалась от ветра. Владислав присмотрелся – на ровном отполированном лице прочно застыла улыбка. Увы, он не ошибся: всего лишь кусок пластмассы! Да и две подружки искусно вылепленного манекена, куда проще, в соседних витринах, доказывали, что слепок – только подобие живого человека, гениальная иллюзия.

Но задумывал его истинный Пигмалион!

Время текло незаметно. Невозможно не просто было отойти от витрины, даже просто отвернуться. Так истинные любители изобразительного искусства застывают перед шедевром – уникальной картиной, пока сторожиха не окликнет их и не скажет, что музей закрывается и пора ротозею домой.

Владислав смотрел долго и с таким восхищением, что случился конфуз. Насмешливый женский голос пискляво и в нос окликнул его:

– Влюбился, что ли?

Он вздрогнул, оглянулся – по тротуару вышагивали две кривоногие накрашенные девицы. Уже обогнав его, они с насмешкой и любопытством глядели на чудака через плечо. И конечно, улыбались.

– Пошли с нами, красавчик! – с грубым смешком бросила вторая. – Не пожалеешь!

Да, девушки заглядывались на него. Владислав привык к этому, но почти во всех он сразу видел серьезные изъяны. Вот и в этих двух. Владислав покраснел, но тут же подумал, что их-то точно сочиняли, не задумываясь, на коленке, в каком-нибудь сарае. И Папа Карло явно был нетрезв.

Днем он гостил у приятеля, вечером в Художественной школе рисовал гигантский, отлитый из гипса нос Давида, но он почему-то не внушал ему ничего, кроме отвращения. Огромный носяра идеальной формы, плод рук Микеланджело и бесконечной череды копиистов-формовщиков последних пятисот лет, будто смотрел на него и, конечно же, в нос, с издевкой спрашивал: «Ну, чего уставился? Рисуй давай!»

– Ненавижу этот нос, – тихо сказал Владислав. – И Давида ненавижу. Микеланджело тоже.

В этот день ему совсем не работалось. А он, кстати, считался самым талантливым учеником студии. В памяти то и дело возникал уникальный манекен в витрине магазина «Афродита».

Из Художественной школы Владислав выходил вместе с Мариной Зорькиной. Она была умной и красивой девушкой, воспитанной, с длинными каштановыми волосами через одно плечо, синеглазой – ну просто загляденье! Любой молодой человек посчитал бы за счастье иметь такую подругу, да не каждый бы решился к ней подойти. К тому же хорошо рисовала, не курила и не ругалась похабными словами, как многие ее ровесницы.

– Проводишь, Влад? – несмело спросила она.

Им обоим было по девятнадцать лет – самое время наслаждаться молодостью и всем тем, что она предлагает в ассортименте. А на прилавке у молодости в первую очередь главное – любовь. И такая, и сякая. Бери – не хочу. Марине очень хотелось любви – настоящей, романтической.

Владислав замялся.

– Не хочешь – не надо, – обиженно пожала плечами девушка.

– Хочу, – соврал он. – Но я обещал посидеть с племянником.

Племянник у него был, но сидеть с ним Владислава никто не просил.

– В девять вечера?

Да, Марина была хороша собой, но на требовательный взгляд Владислава чересчур навязчива. Смотрела на него так, будто чего-то ждала. А Владислав не любил, когда его вымучивали ожиданием, ставили обязательства, требовали доказательств его симпатии.

– Да, – вновь смело соврал он. – Брат с женой будут в гостях до одиннадцати. Очень просили.

– Пойдем вместе, – предложила Марина. – Я воспитательница хоть куда. С любым ребенком справлюсь. Правда!

– Ладно, – вдруг согласился он.

Для нее это было так неожиданно, что она инстинктивно взяла его за руку.

– Я за вами обоими погляжу, – пообещала Марина. – А сколько ему лет?

– Кому?

– Племяннику, конечно.

– Десять.

– Уже взрослый.

– Наверное.

Они прошли полквартала. Марина легонько сжимала его пальцы, как будто поводок накинула, и теперь тянула к себе. Ей очень нравился этот высокий, стройный красавчик с романтическими миндалевидными глазами и роскошной копной волос до плеч. Они были такой красивой парой, понимала Марина. Но что-то не ладилось у нее с этим парнем.

Еще через полквартала Владислав очень серьезно вздохнул:

– Слушай, неудобно как-то.

– Что?

– Это же не моя квартира – сестры.

– Да что неудобно-то? – возмутилась Марина.

Он не увидел, как лицо ее вспыхнуло. Будто она так и знала, что молодой человек ужом извернется, но что-нибудь придумает.

– Они тебя не знают. – Он и сам вдруг стал злиться из-за ее настырности. – Это же не моя квартира.

Владислав первым освободил руку.

– Неудобно другое, Ольшанский, – безнадежно и тоже злясь, вздохнула девушка. – Стоя и в гамаке. – Это она услышала от одной подруги, но никогда бы не позволила себе такое хамство, только случай был очень подходящим. – Ладно, звони. Хотя от тебя дождешься.

И она пошла на свою остановку. А он зашагал на свою. Но уже скоро, поймав взглядом Марину, садившуюся в маршрутку, перешел дорогу и двинулся в другую сторону. С этой улицы Владислав спустился на один квартал вниз. Тут протекал широкой рекой в сторону его дома ярко освещенный проспект. Дорогие магазины громоздились друг на друга, заливая все вокруг светом неоновых витрин.

Еще два квартала – и будет его витрина, которую он открыл сегодня днем, как мореплаватели открывают новый континент…

Вечером она оказалась залита ярким лимонным светом. «Его дама» стояла в той же позе. Руки все так же придерживали короткую шубу на высокой груди. Светились яркие точеные ноги, открытые очень высоко. Сверкало, точно осколок луны, светлое каре.

Владислав подходил медленно. Теперь ему казалось, что все смотрят на него. И впрямь, это ж глупо – пялиться на манекен, как бы хорош он ни был. Он огляделся, но рваный людской поток встречал вечер сам по себе и думать о нем не желал. Владислав вытащил пачку сигарет, закурил. Он не любил табак, разве что потянуть носом ряд еще не прикуренных сигарет. Но пачку эту припас заранее, чтобы встать здесь и постоять подольше. Он просто ждет кого-то, давясь дымом, внушал самому себе Владислав Ольшанский. Даму, например. Конечно, даму! И куда лучше, чем таращиться на прохожих и плывущие иномарки, смотреть в ожидании на освещенную витрину. А может быть, он просто выбирает шубку для своей девушки?

Шубку… Как притягательно широко расклешена была она, как высоко открывала ее бедра. Вряд ли живая девушка решилась бы надеть такую шубку без джинсов, брючек или, на худший случай, гамашей. Если она не путана, конечно. Иначе такой, раздетой, она была бы просто бесстыдной, предлагающей себя. Широкие рукава открывали светлые запястья. И как чувственно кисти рук сжимали норковый воротник! Была в этом жесте беззащитность, одинокость. Владислав все более цепко всматривался в лицо манекена. Верно, это была дорогая игрушка! Даже глаза ее казались особенными – такими награждают самых дорогих кукол!

И улыбка – ее приветливая улыбка…

Владислав ойкнул – сигарета обожгла ему пальцы. Отбросив ее, молодой человек огляделся: он готов был провалиться на месте, но никто не сделал ему замечание, не посмеялся над ним. Никому до него и женского манекена нет дела.

Люди торопились мимо.

Пора было уходить. Но притяжение изысканного манекена в белой шубке странным образом не отпускало – напротив, еще сильнее привлекало его к себе. Смутное желание влюбленности вдруг коснулось Владислава. Он вдруг понял, что перед ним Галатея. Его Прекрасная дама. Сумасшедшая мысль выкрасть манекен и забрать его домой, поставить на подиум и смотреть на него часами пронзила и напугала. Да что с ним такое, в самом деле? Как же сильно разыгралось его воображение! Ничего подобного он не испытывал ранее. Но теперь точно пора уходить, пока полиция не решила, что он вот-вот решится на ограбление магазина.

Владислав отошел на квартал, на два, прогулялся по знакомым улицам. Он делал круги и петли, точно уходил от преследования, посидел в опустевшей кофейне – время шло к закрытию, – затем выбрался из тепла на свежий осенний ветерок, уже ночной, и сделал еще один крюк. К полуночи он вновь вышел на проспект с магазинами и залитыми холодным светом витрин пустыми тротуарами.

И вновь оказался у заветной витрины, залитой лимонным светом, вдруг ставшей ему такой необходимой. Вновь он стоял и смотрел на свою незнакомку, и чем дольше смотрел, тем яснее понимал, что уже видел ее прежде – очень давно, десять или сто жизней назад, и не просто видел, а хорошо знал. Наверное, у него, как у человека творческого, отлично развито воображение. Он просто был мечтателем и фантазером. Наверное, так…

Вытащив из кармана айфон, он снял искусственную даму в шубке со всех сторон. Теперь ее образ был запечатлен, и ему от этого стало спокойнее. Владислав Ольшанский точно знал, что завтра придет сюда снова. Для него это будет свиданием. Уже отойдя шагов на десять, он бросил прощальный взгляд на свою даму и затем уже, открыто прибавляя шаг, пошел прочь.

Он не заметил, как голова манекена, освещенная ярким лимонным светом, едва заметно медленно повернулась в его сторону. Улыбка стала хитрее, и ему в спину устремился взгляд уникальной пластмассовой куклы…

2

Осенняя муха резко и низко зажужжала у окна, ударилась в него, зажужжала еще сильнее и раздражительнее и вновь бессильно затихла, совершенно не понимая, как устроен этот подлый, обманчивый мир.

– Надо убить ее, – сказала Марина. – Она меня достала.

– Убей, – решительно кивнула Инга.

Но Марина только сокрушенно вздохнула – ее мысли были заняты другим. На муху не оставалось сил. Мерзавка на окне вновь подала голос. Резкая в движениях Инга сделала затяжку, оставила сигарету в пепельнице, решительно встала, подхватила стоявшую рядом табуретку, поставила ее у окна, мигом забралась и отдернула тюль.

– Где эта тварь? – Инга была неформалкой: ходила в черной коже, носила короткую белую стрижку. Много колец на руках, по два в каждой мочке уха. По тонкой и сильной шее девушки татуировкой расходилась зловещая паутина – сам паук коварно прятался под самым ухом, за мочкой. Инга работала в салоне тату «Анаконда» и по чужим лекалам искусно разрисовывала девушкам и парням тела. – Ага, вот она. Здоровая какая. Дай мне журнал.

Марина взяла со стола старенький «Эль» и, вытянувшись, подала его подруге. Чувствуя опасность, встревоженная муха нервно забилась и тем самым последний раз обнаружила себя – теперь ее смерть приближалась стремительно.

– Окно не запачкай, – посоветовала Марина.

– Помоешь, – ответила Инга.

Дождавшись, когда большая зеленая муха отползет от рамы, Инга размахнулась и метко звезданула по насекомому. С коротким щелчком оно упало на подоконник.

– Готово.

– Размазала по стеклу?

– Ага. – Инга спрыгнула с табурета и вернулась за стол.

Ее взгляд, обращенный к подруге, был требовательным и негодующим. Девушка-неформалка вновь зажала в пальцах тающую сигарету.

– Что? – подняв брови, вопросила Марина.

– Да плюнь ты на него, вот что! – Инга неаккуратно сбила пепел с сигареты, и тот разлетелся по столу. – Зачем он тебе дался? Сама же говорила: холодный, ледяной. Ну?

– Ты аккуратнее с сигаретой – дом сожжешь, – машинально кивнула Марина, думая совсем о другом.

– Не боись – потушим. – От возмущения она едва находила слова. – Ну и на кой он тебе сдался, раз ледяной? Владислав то, Владислав сё! А он на тебя ноль внимания. Какой парень сам тянется, хочет тебя, того и бери, не прогадаешь.

Марина аккуратно собрала пальцами комочки пепла и бросила их в пепельницу, вытерла влажной тряпкой руку.

– Ты его не видела – он такой… такой…

– Ну какой? Какой он?

– Неприступный. И очень красивый. Как Аполлон. Это бог такой у древних был – греческий красавчик.

– А-а! Ну прям заинтриговала. Художница, блин.

– Мы его сейчас как раз рисуем.

– Кого?

– Аполлона. В гипсе.

– Молодцы. Выходит, у вас сразу два Аполлона? Живой и каменный? И оба холодные. Везучая ты, Маринка, на мужиков!

– Он мне нравится, понимаешь? Его только разморозить надо. Я уже и так его касалась, и сяк. И за руку брала… на улице, месяц назад.

– Ну и как рука?

– Что?

– Температура какая? Тридцать шесть и шесть?

– Холодная рука. Если честно. – Марина не сдержала печальную улыбку. – Но очень красивая. И сильная, кстати. Мужская.

– Вот у Вадьки Комарова рука – мужская. Кипяток. Ладонь пылает. А на голую спину положит, сама загораешься. А на живот и ниже – все, пипец, огонь везде. Сразу хочу.

– Твой Комаров – дубина неотесанная. Животное. А Владислав – произведение искусства. И художник – супер. Талант.

– Говорю тебе: плюнь на него, произведение это. Ты сама – произведение. Конфетка. А сохнешь по ледышке. – Инга взяла руку подруги. – Была бы я лесби – сама бы соблазнила тебя.

– Да ну тебя, – выдернула руку Марина. – Не могу я плюнуть, – обиженно насупилась она. – Говоришь: зачем он мне сдался? Сдался, и все. Хочу я его. Понимаешь меня? Как женщина, в смысле?

– Понимаю, – после затяжки сказала Инга и раздавила окурок в пепельнице. – В смысле, как женщина. Типа того.

– Прошу тебя: давай проследим за ним. А? Не могу я одна, Инга? Ты подруга или как?

– Подруга, подруга. – Та вдруг стала снисходительнее.

И впрямь, чего девчонку пытать, если приспичило. Даже интересно – растопить сердце ледяного принца. Заодно поглядеть на произведение искусства.

– Ну вот. Проследим?

– Пиво доставай из холодильника и пойдем топить Аполлона. В смысле, следить. Но вначале – пиво.

Родители улетели в Питер, к родне, и Марина вела себя дома по-хозяйски. По-взрослому. Могла взять пива, даже вина, привести подругу и говорить с ней по душам сколько угодно. Хоть всю ночь. Привела бы и принца, но тот ее всячески игнорировал. Хозяйка открыла бутылки, они сделали по паре глотков.

– Завтра у нас как раз живопись. Ага? – призывно кивнула Марина.

– Ага. И где следить будем?

– Говорят, он выходит из нашей художки и как будто домой идет, а на самом деле – нет. Ходит по городу и будто нарочно следы путает. Его наш однокурсник Сенчуков неожиданно увидел поздно ночью – на тачке проезжал со своей подругой. Владислав возвращался откуда-то. И потом второй раз увидел – ночью в том же районе. И шел наш Влад такой весь прямо окрыленный! Как после романтического свидания.

– Ну, выследим мы его, и что тогда?

– Тогда я и поставлю точку. Посмотрю, с кем он, и поставлю.

– Честно? Слово даешь?

– Честное слово, подруга.

– Без скандалов? Без истерик?

– Ну ты что, я не такая, – чуть не обиделась Марина.

– Ради такого дела стоит рискнуть. Чтобы ты развязалась. Соскочила. А то ведь как присевшая, наркоманка, блин. – Она закурила новую сигарету, с улыбкой прищурилась сквозь дым. – Хочешь, я тебе татушку сделаю? Паучка на попке?

– Себе сделай паучка на попке.

– А муху, вот как эта? – Она через плечо кивнула на окно. – Мушку?

– И мушку тоже себе.

– Ну ладно, а бабочку? – Инга миролюбиво подняла брови: – Махаончика? А то у тебя ни одной татушки на теле. Ты как из прошлого века. Ну?

– Мое тело – храм, – сказала Марина. – Оно для любви, и уродовать я себя не дам. Даже тебе, подруга! Я не такая.

– Ага: я не такая – я жду трамвая, – усмехнулась Инга.

На следующий день Марина писала в художественной школе портрет – им позировал худенький паренек, студент политеха из провинции, зарабатывая на хлеб насущный. Работали углем, соусом и сангиной. Девушки из группы с ним заигрывали, он смущался. Строгий бородатый педагог, который нашел застенчивого натурщика, пресекал лишнюю болтовню.

– Сосредоточься на линии его лица, Пашкина. Он и так худощавый, а у тебя совсем тощий, – советовал он ученице; ребята посмеивались, а натурщик заливался краской. – Линия губ должна быть резче, Сорокина, и глаза выразительнее, а у тебя они расплываются и смотрят на все четыре стороны, – поучал он другую, и вновь в группе оживленно смеялись. – Семенов, он что у тебя – икона?! – взрывался педагог. – Почему лицо плоское? Следи за светотенью, объем держи. Разгоню я вас и сам уволюсь к чертовой матери, если лажать будете! Подойдите к мольберту Владислава Ольшанского и посмотрите, как линию держать надо и объем. Подойдите, подойдите, не стесняйтесь.

Первый красавчик группы, а может, и всей художественной школы то и дело вытягивал руку с карандашом, с прищуром что-то мерил по вертикали и горизонтали, переносил увиденное на бумагу. Он совершенно не отреагировал на похвалу педагога, будто она его не касалась. И от этого он становился еще независимее, притягательнее, недосягаемее. Марина то и дело поглядывала на Владислава. Должна была шугать скромного худого парнишку-натурщика, а смотрела на красавчика в синей рубашке и в светлых джинсах в обтяжку. Его каштановая шевелюра упрямыми волнами уходила до самых плеч, излом бровей и острый взгляд миндалевидных глаз безжалостно порабощал сердце юной художницы. Нет, не Аполлон – все куда хуже! Нарцисс! Бездушный и самовлюбленный!

Марина Зорькина испытывала к Владиславу запутанные, но очень сильные чувства, которых боялась сама и о которых лишь частично рассказала Инге. Во-первых, непреодолимое притяжение, ведь недоступный плод, как известно, особенно сладок. Марина знала, что хороша собой, и привыкла всем нравиться. Во-вторых, раздражение и гнев – его недоступность и равнодушие бесили ее, лишали душу равновесия. Влюбленность юного сердца и молодой плоти, готовой вспыхнуть и сгореть в огне неудовлетворенных желаний, сводили ее с ума с первого дня, когда она заглянула в глаза Владислава, оценила его изысканную привлекательность. Теперь Марина была готова броситься в объятия Нарцисса или схватить первый попавшийся под руку предмет, даже самый тяжелый, и запустить им в голову независимого красавчика.

– Владислав, поучи их уму-разуму, – проходя мимо Ольшанского, педагог похлопал ученика по плечу. – Как линию держать. Вон, Зорькина с тебя глаз не сводит. Зорькина, ты первая; иди к нему, иди, не стесняйся…

– А я и не стесняюсь, – ответила Марина и тотчас оказалась за спиной Владислава. – Ну, показывай, как ты держишь линию, наш Леонардо. Давно хотела узнать.

Владислав обернулся к ней и сразу выдал свое волнение: чересчур сильно покраснел, и от похвалы и от назойливого внимания девушек, которые уже обступали его мольберт. Но от цепкого и неотступного внимания Марины он смутился в первую очередь. Слишком много чувственности, давно взбудораженной и неутоленной настырности было в ее внимании к нему. Если бы он был влюблен в нее, другое дело, а так…

«Заполучить его или убить на месте», – думала Марина, стоя с ледяной улыбкой за спиной Владислава.

– Так ты будешь меня учить мастерству или как?

– Постараюсь, – тяжело проглотил слюну юноша.

– И меня, и меня! – наперебой загалдели и другие однокурсницы.

В этот вечер они с Ингой превратились в сыщиков. Марина упорно пряталась за ее спиной, но Владислав, шагавший впереди среди многочисленных прохожих, и не думал что-то подозревать, оборачиваться, чувствовать себя неловко. Его помыслы были заняты чем-то иным. Свиданием! – всем женским чутьем понимала Марина. И злилась, бесилась от этого.

– Не хочешь повернуть назад? – перекрикивая шум вечерней улицы, через плечо спросила Инга. – С головушкой подружиться?

– Не хочу, – холодно ответила подруга.

– Ладно, идем. Раньше увидишь – раньше оклемаешься.

Владислав делал и делал круги, обходя одни и те же кварталы, заходил в кафе, а они ждали его, прятались и караулили. Луна исчезла за плотными облаками. Повеяло холодом. Инга подняла голову и обнаружила, что все небо уже обложено тучами, грядет дождь. А вот Марине и дела до того не было. Хоть снег, хоть град! Ее мысли занимал ненормальный красавчик.

– А может, он того, твой художник? – раздраженно спросила Инга. – Свихнулся? А мы тут паримся?

– Вполне может быть, – искренне и охотно согласилась Марина.

Для нее это было бы облегчением – холодность молодого человека стала бы понятна.

Но вот он вышел на новый круг и двинулся по Дворянской улице, сверкавшей огнями. Близилась ночь. Пешеходы рассасывались, тем более в ощущении близкого ливня, и теперь увидеть девушек было куда проще.

– Мы как на ладони, – грозно сказала Инга.

Приближалась большая витрина салона модной одежды «Афродита» – она так и сверкала, заливала ночной тротуар ярко-лимонным светом. Владислав остановился у яркой витрины и сам оказался в потоке света. Его застывшее в упоении лицо казалось восковой маской, которая выражала восторг, глаза безумно сверкали, глядя в одну точку. Словно чувствуя опасность, Инга прихватила Марину за руку и потащила к стене, под козырек скромного парадного галантерейного магазина. Вовремя – Владислав нервно завертел головой, высматривая, не преследует ли кто его, и вновь уставился на витрину.

– Куда он смотрит? – спросила Инга.

– Понятия не имею. Может, там, за стеклом, продавщица?

– И что, они вот так и пялятся друг на друга? День за днем? Она на него, он на нее? В свете прожектора? Не пугай меня.

– Я тоже хочу увидеть, что там.

– И я хочу. Но теперь мы точно себя сдадим.

Пешеходы совсем разошлись, виной тому были преддождевая прохлада и запах сырости, говорившие о скором ливне. Возможно, он уже двигался сюда. Где-то на границе с городом полыхнула молния, и скоро гром прокатился над крышами домов. Пошел мелкий дождь, укрывая тротуар сверкающей в неоне влагой.

– И что дальше? – спросила Инга.

– Ждем, – целеустремленно ответила Марина.

А Владислав пялился и пялился на витрину. Он будто не чувствовал дождя! Ничто не касалось его.

Инга пришла в бешенство – возмущение накатило волной.

– Да ведь он псих! – прошипела она. – Маринка, слышишь?

– Слышу.

– Если мы быстро спрячемся за «газельку», – кинула Инга, – то все увидим сами.

У тротуара стояла продуктовая «Газель», разрисованная фруктами, с надписью «Апельсин», и как будто приглашала девушек-сыщиков спрятаться за капотом. Но тогда их слежка стала бы совсем явной. Инга не выдержала, настойчиво схватила Марину за руку, и обе рванули к фургону. Спрятавшись за капотом, они осторожно выглянули, но смотрели не на молодого человека, словно охваченного гипнозом, а на витрину. За стеклом стоял манекен – длинноногая изящная дама в короткой белой шубке. Одинокая, очень красивая и будто с живыми глазами. Владислав стоял и смотрел на нее, залитую лимонным светом, очень сексуальную, почти живую. О да, он был влюблен в безжизненную красотку!

– Он и впрямь псих, – теперь уже тихо и ровно сказала Инга. – Ужас.

– Ага, – довольная, кивнула Марина. – Полный псих. Законченный. Класс!

Она еще не знала, что здесь ее приятель по художке останавливается уже в сто пятьдесят первый раз! За этот месяц он провел тут немало времени. Иногда совершал променад по городу и подходил к этой витрине не один и не два раза на дню, а три или даже четыре!

Дождь становился интенсивнее, девушки уже смахивали с лица капли, слизывали воду с губ. Инга надвинула на голову капюшон ветровки. Пешеходы исчезли все – на улице остались только они втроем: завороженный Владислав и две заинтригованные девушки.

– А она красивая, – вдруг прошептала Инга. – Эта кукла. Вот почему этот псих тут зависает. Она как живая. Он хочет ее, ну, типа, вожделеет, воображает. Как он с ней…

– Фу, – поморщилась Марина и перехватила языком каплю.

– Тоже вообразила?

– Фу, говорю.

– А что, сейчас модно трахаться с силиконовыми куклами. Многие пары покупают таких подружек. Для тройничка. Молчаливая, доступная, на все согласна.

– Ты издеваешься?

На этот раз гром расколол небо над соседним кварталом. Девчонки вцепились друг в друга, и молния полыхнула куда сильнее.

– Это ты издеваешься, заставляя меня бегать за придурками, да еще в такую погоду.

Дождь становился все сильнее. Инга первой потеряла терпение:

– Ну все, удовлетворилась? Красавчику лечиться надо. Пошли?

– Ага. Только бы он нас не увидел…

Но изворачиваться не пришлось. Дождь наконец достучался и до юного художника. Он взглянул вверх и, смахнув с лица капли, поднял воротник куртки. Еще раз запечатлев взглядом красотку за стеклом, Владислав едва заметно поцеловал воздух в направлении манекена, повернулся и поспешно зашагал прочь.

– Вот теперь пора, – сказала Марина. – Я под навес!

У ее куртки капюшона не было. Она метнулась к тротуару под железный козырек парадного галантерейного магазина, но Инга осталась стоять на месте. Сдвинуться не могла, шага ступить. Пусть издалека, но она заметила то, от чего ноги ее стали ватными. Манекен повернул голову вслед молодому человеку!

Инга глазам своим поверить не могла! Но такого быть не могло. Слишком долго они пялились на лимонный свет, и он сыграл с ними шутку. Нет! Проводив живыми глазами своего обожателя, манекен вернул голову в прежнее положение. У Инги сердце готово было вылететь из груди. Показалось – второй раз?! Она сорвалась с места и метнулась под козырек, где сейчас ежилась Марина.

– Что с тобой? – спросила та.

Инга едва проглотила слюну, но проговорить ничего не смогла.

– Да что случилось-то? – повторила вопрос Марина.

– Она живая. Кажется…

– Кто?

– Кукла.

– Какая кукла? – поморщилась та.

– Ради которой мы здесь.

– Чего? – еще сильнее сморщилась Марина. – Издеваешься?

– Она посмотрела в сторону твоего Владислава, когда он уходил.

– А-а, – кивнула девушка, – решила поиздеваться надо мной? Поглумиться? Отомстить за ливень.

– Да, подруга, мечтала!

– Значит, глюки?

– Хорошо бы. Пойдем посмотрим на нее вблизи?

– Не хочу я на нее смотреть. Владушка помешался, с тобой тоже не все ладно, не хватало заразиться!

Дождь уже вовсю долбил по железному козырьку парадного.

– А я пойду – не пропущу такое.

– Не страшно? – усмехнулась Марина.

– Я всякого в жизни повидала – не из пугливых. Назло пойду.

Инга вышла из-под козырька и направилась к витрине магазина.

– Ладно, я с тобой, – сказала Марина, вытащила из сумочки большой фирменный полиэтиленовый пакет, накрылась и поспешила следом.

К витрине они осторожно подошли вместе. Стоя под нарастающим дождем, девушки уставились на манекен. Искусственная молодая дама, изящная и грациозная, смотрела поверх их голов карими глазами. Лимонное каре, короткая шубка, волнующей формы ноги.

– Ну и дуры мы, – сказала Марина.

– Точно, – откликнулась Инга.

Дождь быстро перешел в ливень – на такой хорошо смотреть из окна или беседки с прочной крышей, но не стоять под ним беззащитным. Он так и долбил по пакету над головой Марины. Но теперь Инга будто не замечала дождя, как совсем недавно Владислав. Тощий капюшон облепил ее худощавое лицо, вода лилась с нее, как с драной кошки, но взгляд впился в глаза манекена. Она словно пыталась заглянуть глубже, узнать большее, перешагнуть незримую черту, понять то, что ей не дозволено.

Марина не выдержала первой.

– Дождь обдолбил уже – у меня сейчас сотрясение мозга будет, – поспешно бросила художница и рванула под навес. – Пошли уже!

Но Инга не услышала ее. Затянув капюшон у подбородка, смахивая с лица струи воды, фыркая и щурясь, она упрямо смотрела в ярко освещенное лицо манекена. Инга словно бросала вызов этому опасному существу, на первый взгляд бездушному, но искусно прячущему свои тайны. Только какие? Неведомую силу? Опасное притяжение? Что? Полыхнула молния, расколола ночное небо над кварталом и над головой Инги. Девушка мгновенно оцепенела, сжалась в комок. Пронзительно задрожали стекла в домах, нервно завыли сигнализациями несколько машин. Над городом во все стороны грозными волнами покатился сокрушительный раскат грома.

А Инга, только вздрогнув, втянув голову в плечи, смотрела и смотрела! Ждала и ждала! Чуда! Его повторения! Ведь не сошла же она с ума! Видела! Инга требовала ответа: проклятая бездушная красотка в белой шубке, кто же ты?!

Вдруг манекен ожил, повернул голову к ней – и с хищной улыбкой посмотрел на нее в упор. Этот взгляд сразу и остро пронзил сердце девушки, заставив ее заледенеть. Взгляд куклы мог свести с ума. Инга закричала что есть силы, но ее голос потонул в уходящих раскатах грома. Чудо оказалось кошмаром. Девушка шарахнулась назад, оступилась, споткнулась и упала в лужу. Она села, отбросив руки, и как помешанная стала отползать спиной к бордюру. Марина бросилась к подруге, лишь мельком оглянувшись на манекен. Она схватила Ингу за руку, но та бешено отдернула ее. Не сразу поняла, кто перед ней!

– Ты чего?! – закричала Марина.

– Чего?

– Того!

– Я видела, – прошептала Инга. Взглянула на манекен, а потом на подругу: – Я видела, – повторила она.

– Видела? Молодец! Так и будешь в луже сидеть? – спросила Марина. – Да что с тобой? Спятила, Инга?!

Марина помогла ей подняться. Оглянулась на витрину: всего лишь изящная пластмассовая кукла в лимонном свете ярких ламп. Дама в шубке, как и прежде, смотрела поверх голов девушек. Марина потащила свою спутницу под козырек.

– Ну и что ты увидела, что?

Инга беспомощно моргала и отрицательно качала головой, словно не желая соглашаться с происходящим, а потом уставилась себе под ноги. Марина тряхнула ее за руку.

– Она посмотрела на меня – эта мертвая кукла, – подняв голову и заикаясь, пробормотала Инга.

– Как это?

– Вот так: опустила голову и посмотрела. Потом улыбнулась – как хищный зверь. Страшно.

– Ха, – холодно кивнула Марина. – Ха-ха.

– Представь себе.

– Очень смешно.

По лицу Инги уже катились слезы отчаяния.

– Я видела: все так и было. Было, Маринка! Было! – От нее, всегда стойкой, волевой, натянутой как струна, ждать такого не приходилось. – И теперь мне страшно. А знаешь, что самое плохое? Я тебе говорила: моя прабабка Агафья ведуньей была. Видела то, чего другие не видели. А бабка моя, Людмила, говорила, что ей этот дар не перешел, и дочке ее, матери моей, Наталье, тоже не перешел, а ко мне перешел.

– Ну помню, ты говорила. А дальше что?

– Мне этого тыщу лет было не надо, этого дара. Но я могу видеть! Так, вспышками. В детстве однажды смерть своего деда увидела, как дом соседский в деревне сгорит – тоже. И сейчас я увидела. Но другое совсем…

– И что же ты увидела?

– Это был демон в женском обличье – там, за стеклом. Он готов убить каждого, кто поймет его. Заглянет дальше, чем положено человеку. Планы у него большие на этот мир. Вот что я увидела.

– Столько всего сразу?

– Это наитие, понимаешь? Торкнуло меня.

Тут уже, хоть и чуя неладное, вознегодовала Марина:

– Хватит! Вызовем такси и поедем домой.

– Поедем.

– Примешь у меня душ. Вина горячего выпьем.

– Нет, я хочу к себе, – замотала та головой. – Курнуть хочу. У меня дома заначка.

– Уверена?

– Да.

– Как скажешь.

Под козырьком Марина вызвала такси. Дождь шел на убыль. Все это время девушки молчали. Главное было сказано. Каждая переживала свое. Говорить не хотелось. Быстро подъехавшее такси оказалось спасением. Они пробежали до машины, прыгнули в салон. И опять молчали, пока Марина не высадила Ингу у ее дома.

Когда Марина Зорькина поднималась по лестнице, мысли ее путались. Ненормальный Владислав, оказавшийся эстетом-извращенцем – да просто дураком, влюбившимся в куклу, – психоз лучшей подруги, страшная гроза, свалившаяся на их головы, все это издергало ее сердце и затуманило голову. Дома она выпила остатки вина. Потом долго не могла уснуть, но усталость, как это часто бывает, одолела вдруг разом, навалилась и унесла ее в кромешную темноту забытья.

Утром Марина пришла в институт совершенно разбитой. Лекции проходили мимо внимания, ее даже пару раз окликали преподаватели, но в голову ничего не лезло. Кроме нелепых и дурных мыслей.

В обед Марина позвонила Инге – справиться, как там подруга. Но та не взяла трубку – первый, второй, третий раз. Тогда Марина позвонила в салон тату «Анаконда». «Инга не пришла, – ответили ей, – на звонки не отвечает, клиенты, которым она назначила сеансы, недовольны. Надо быть ответственнее. Пусть так и скажет подруге». Марина пообещала.

Она равнодушно съела суп и пюре с котлетой в институтской столовой. «Бедная Инга, – думала Марина, отпивая чай и глядя в окно на желтеющий сад. – Вот как ее проняло-то…» Но что она там увидела, если такого нагородила? Ведь сама на себя не была похожа. Острое беспокойство закралось в сердце художницы, оно томительно ныло, тревожило каждую минуту, не давало отвлечься. Какая уж тут учеба! Еще раз перезвонила – снова молчок.

«После занятий поеду к ней», – решила Марина.