Читать книгу Войдя в раскрывшуюся дверь, или Исцеление на задворках - - Страница 3

За широким офисным столом в большом кабинете сидел довольно молодой человек в состоянии то ли глубокой задумчивости, то ли прострации. Тому была весьма веская причина.

Павел Петрович Баздырев слыл удачливым человеком. По самым общим подсчетам, по мнению людей, знавших его, у него было все: интересная работа, которая вылилась в успешный строительно-дизайнерский бизнес, который он и возглавлял, солидные (не мелочь в кармане) деньги, позволявшие ни в чем не отказывать и ему, и его семейству, и его многочисленным родичам, квартиры, дома, машины, но, самое главное, чем он особенно дорожил – это его семья и его несокрушимое здоровье. Повторимся, у него было все… до сегодняшнего дня.

Он родился в столице, учился в столице, окончил строительный институт. Начав работать в фирме любимой (действительно любимой – это не фигура речи) единственной тетушки, как единственный наследник после ее внезапной смерти унаследовал фирму и возглавлял ее уже десять лет, существенно реорганизовав и расширив. Правду сказать, Павел был трудоголиком: его интересы ограничивались работой без перерыва и семьей. Он не охоч был до шумных пикников, охоты, рыбалки, широких банных упражнений, не любил и путешествий. Бывают такие люди. Женился он по большой (как он считал, взаимной) любви, и прижили они двух деток-погодков, Юлечку и Петрушку – так они их величали в семье. Теперь Юле было двенадцать, а Петру одиннадцать лет. Жена Павла, Алина, работала в школе учителем иностранных языков, благодаря ее стараниям дети прилично говорили на русском, английском и французском.

Жили они в большом, построенном по проекту самого Баздырева, загородном доме, завтракали и ужинали всенепременно дома, а обеды получались по-разному: Алина – в стенах колледжа, дети – дома, а Павел забегал в приличную столовую, к которой привык со студенческих времен. Он не любил изысков, сверкающих золотом и серебром столовых приборов, ресторанных ожиданий, – он был неприхотлив. Хотя денежки у него водились и, надо сказать, деньги немалые. В доме у Баздыревых жили и работали помощники по хозяйству. Ни сам Павел, ни Алина никогда не называли этих работников прислугой-обслугой. Относились к ним по-доброму и с участием. Бывают такие отношения, бывают. Во всяком случае, должны бывать.

Так и проходили дни. Дети радовали успехами в школе, своей жизнерадостностью и открытостью, любовь меж родителями если и утишилась, то ненамного, здоровье не подводило, и, естественным образом казалось, что так будет всегда. Но без подводных камней течение жизни невозможно.

Сегодня рано утром, проснувшись, Павел Петрович ощутил испарину на теле и некоторую слабость во всем своем существе. Сделав обязательную зарядку, но как-то без особой охоты и старания, чего никогда не было, он вышел к завтраку – и его чуть не стошнило: запах еды был просто отвратителен. Между тем дети с удовольствием завтракали, болтая о своих делах. Алина, увидев замершего Павла, спросила:

– Что с тобой?

– Да как-то не по себе, может вирус какой или съел не то.

– Нет, милый, ты в этой столовой лет двадцать, и никогда ничего не было. Может, конечно, и вирус, но лучше тебе показаться к доктору. Да, так будет лучше всего.

– Ты же знаешь, что я не люблю этого.

– И я не хочу, чтобы ты болел, но надо проверить себя, ты не имеешь права рисковать. Тем более, что такое у тебя впервые в жизни.

– Хорошо, по пути заскочу к Филиппу.

– Сделай это ради нас.

Павел вымученно улыбнулся и, обняв жену, проговорил:

– Ради вас я готов на все.

Таким образом, выпил только стакан сладкого чая, Баздырев отправился на работу, чувствуя, что слабость немного отступила, но не до конца, где-то она притаилась и затихла.

Как всякий здоровый человек, Павел Петрович в известной степени был напуган внезапным ощущением нездоровья и потому сразу отправился к знакомому по студенческим временам Филиппу Пивоварову. В свое время тот, проучившись на одном курсе с Павлом полтора года, бросил строительную сферу и стал врачом-гастроэнтерологом. «Как раз я, наверное, по его профилю», – подумал Павел Петрович.

Филипп оказался на работе. Увидев старого знакомого с удрученным выражением на лице, он спросил:

– Что случилось?

Павел обрисовал утреннюю ситуацию, Филипп задал несколько уточняющих вопросов и заметил:

– Сразу ничего и не скажешь. Пойдем по стандартному пути, приляг-ка на кушетку.

Как водится, доктор попросил показать язык, а затем начал ощупывать живот пациента, спрашивая периодически: «Болит, не болит, а здесь?» После осмотра Филипп предложил Павлу Петровичу пройти с ним в кабинет УЗИ. Там их встретила невысокая молодая красивая женщина с мелкими чертами лица, острым носиком и быстрыми сверкающими глазами.

– Мариночка Петровна, пожалуйста, сделай по срочному брюшную полость моему старому другу, – обратился к ней Филипп.

Женщина, блеснув глазами, посмотрела на Павла и произнесла:

– Располагайтесь, пожалуйста, – и указала на кушетку.

Одновременно она обменялась с Филиппом каким-то многозначительным, как показалось Павлу Петровичу, взглядом, но он списал это на свою мнительность, так некстати проявившуюся. Исследование действительно оказалось быстрым, и скоро Павел стоял в коридоре, ожидая Филиппа, задержавшегося с доктором диагностического кабинета.

Когда Филипп вышел, держа в руках записи и снимки, лицо его показалось Павлу несколько помрачневшим, и он решил спросить:

– И что ты мне скажешь?

Филипп откликнулся сразу:

– Пока ничего. Паша, давай сделаем МРТ, а там будем рассуждать.

Они спустились на этаж ниже, и в кабинете с громоздким прибором, в который задвинули Баздырева, было проведено еще одно исследование, выдавшее на-гора кучу фотоснимков. Все их забрал Филипп и снова повел Павла за собой на третий этаж, где они немного задержались у двери с надписью «Профессор Стеньков Д.А.»; Филипп заглянул в кабинет, получил разрешение войти, а Павел Петрович остался ждать. Через три минуты был приглашен в кабинет и он. Щупленький профессор, старичок лет семидесяти, с густой, но совершенно белой гривой волос, предложил Павлу сесть в кресло, а Филиппу сказал:

– Я думаю, Филипп Николаевич, проще, если мы будем тет-а-тет.

      Филипп вышел из кабинета.

И только тут Павла Петровича охватил холодный, липкий, тянущий душу страх. Он начинался где-то в середине живота и растекался, как расправляющий щупальца спрут, в разные стороны, охватывая части тела холодом, дрожью, рождая в этих местах своих маленьких спрутов, которые тоже начинали расправлять свои конечности. Павел понял, что произошло неимоверно страшное, и теперь не знал, хочет ли он знать, что с ним происходит или же нет.

Между тем профессор начал разговор:

– На мою долю выпадают те сложные моменты, когда специалисты психологически не могут, или не умеют, говорить пациенту, как все обстоит на самом деле. Прежде всего, я спрошу: «Хотите вы услышать все, как оно есть на самом деле?»

Павел, подавляя разбушевавшийся страх, собрав волю и эмоции в один монолитный конгломерат, ответил:

– Говорите, профессор, я готов.

– К правде, конечно, никто никогда не готов, но вы деловой человек, следовательно, у вас свой менталитет, отличающийся от образа мыслей простого человека. Поэтому буду говорить прямо: никакая современная медицинская практика не может помочь в вашем случае, у вас развивается тотальное поражение печени, развивается стремительно. Обычно деловые люди спрашивают, сколько им осталось, дабы привести дела в порядок.

– И… сколько мне… осталось?

– У вас в запасе не более полутора месяцев относительно активной жизни.

– А потом?

– Потом, к сожалению, не наступит никогда.

Ошеломленный, ошарашенный, раздавленный, как червяк на мокром асфальте, Павел Петрович не помнил, как вышел из кабинета профессора, как его взял за руку и как дошкольника привел в свой кабинет Филипп, очнулся он, лишь когда тот позвал:

– Паша!

Баздырев, непонимающе поглядев на приятеля юных лет, тщательно подбирая слова, произнес:

– Ни… хрена себе… за… хлебушком сходил, – улыбнуться уже не получилось. – Поеду я, Филипп Николаевич.

– Ты сам за рулем? Лучше вызовем такси или твоего водителя, в таком состоянии за руль лучше…

– Я в порядке, почти в порядке, я все понял, но до конца не осознал, а до момента осознания я успею доехать, куда мне надо.

– Паша! Не делай крайних решений.

– Нет, ты не понял, у меня семья, жена, дети, бизнес, – я буду держаться до самого конца.

Он встал и медленно направился к двери.

– Тебе лучше домой, – воззвал Филипп.

– Да, – ответил Павел и закрыл за собой дверь, выходя в коридор.

Нет, он не поехал домой, это было выше его теперешних сил. Просидев в машине около часа, бездумно глядя через лобовое стекло, Павел Петрович, как бы вспомнив, как заводится этот агрегат, как им управляют, куда надо ехать, включил зажигание и направился в сторону офиса.

И теперь он третий час сидел за рабочим столом бездумно, неподвижно. Но в голове стучали мысли, пытаясь пробиться к выходу, найти слабое место, пробиться к воле. Так пойманная в поле птичка, до этого свободная и по-своему счастливая, очутившись в запертой клетке, начинает биться о прутья, пытаясь любым способом вырваться из плена; пусть с разбитым в кровь клювом, пусть с переломанными измочаленными крыльями, но – на свободу. И не понимает глупенькая маленькая птичка, что замок клетки заперт, что прутья крепки, что выхода нет и не будет. Иное дело, мысль человека, она эфемерна и имеет свойство стабилизироваться, упорядочиваться, приобретать логичность и последовательность.

Стряхнув оцепенение, Павел Петрович Баздырев попробовал взять себя в руки и размышлять последовательно и логично. В какой-то мере ему это удалось.

Итак. Жизнь его неудержимо и стремительно подходит к концу. Он совершенно не думал, что профессор мог в этом ошибиться. Значит надо в спешном порядке приводить в порядок дела, которые требуют этого порядка. Главное – семья. У Павла Петровича слезы подступили к глазам: он не увидит роста и взросления своих малышей, он не будет стариться вместе со своей самой- самой женщиной, он оставляет их совсем молодым, – это было неправильно, несправедливо, жестоко. Он вспомнил первую встречу с Алиной: на даче тетушки он открывает калитку, а перед ним стоит Алина, вся такая-такая, что нет никаких слов. Она пришла проведать тетю Павла, которая почему-то не предупредила его, что может быть гостья, а он вышел в виде «шорты-голый торс», впрочем, девушка этим не была шокирована, потому что было лето, было солнце и, как потом Павел и Алина часто вспоминали, было счастье.

Павел Петрович вспомнил своих новорожденных малышей, сначала Юленьку, а вскорости и Петрушку. Какие они были маленькие беспомощные, какая нежная кожа, тоненькие-тоненькие волосики, крохотулечки-пальчики и розовые пяточки. Они почти не плакали – во всяком случае, Павлу это не запомнилось, – только немного поныли, когда начали прорезаться зубки. У него замечательная семья, самая замечательная на свете – Павел стиснул зубы, – он должен хранить любимых людей до конца жизни. Он не будет разливать слезы, жалея самого себя, ему надо четко составить план действий, их правильную последовательность.

Баздырев принял решение: прежде всего, надо убраться подальше от дома, чтобы все обдумать, ибо близость семьи будет тянуть его неотвратимо к себе, все думки будут только о ней. Подумав так, он вызвал начальника охраны и объявил:

– Я должен уехать из города.

– Куда едем Павел Петрович?

– К третьему филиалу.

–Сейчас все организую.

Теперь надо было позвонить домой. Алина ответила сразу:

–Пашуля-папуля, наверное, ты задерживаешься? – как на воду глядя, спросила она.

– Лисенок, меня сегодня не ждите, срочно съезжу в третий филиал, приеду завтра.

Такие ситуации, хоть и очень нечасто, но возникали, голос Павла был ровным и спокойным, поэтому Алина ничего критического не заподозрила, а просто спросила:

– Что сказал Филипп?

– Назвал это легкой дисфункцией, ничего страшного.

– Ладно. Детей позвать?

– Само собой, – активно, насколько мог, проговорил Павел Петрович.

Дети подошли сразу. Павел Петрович объяснил необходимость поездки неотложными делами и попросил их быть послушными и слушаться маму, на что ему ответили.

– Папа, мы уже большие, не будь взрослым занудой.

– Но я ведь взрослый! – воскликнул Павел Петрович, на что Юля пропела в трубку:

– Тем более-е, – а Петя добавил, – удачного пути.

Через час, в восемнадцать часов две машины летели из города в сторону третьего филиала фирмы. Впереди – машина охраны, за ней машина, где находился сам Баздырев, начальник его охраны и, естественно, водитель. Они ехали долго в полном молчании, начальник охраны был внимательным человеком и видел, что с руководителем что-то не так, что его гложет какая-то мысль, поэтому молчал. Водитель же внимательно следил за дорогой.

Когда в начале двенадцатого ночи они въехали в городок, где располагался их филиал, Павел Петрович сказал:

– Давай искать гостиницу.

Начальник охраны не стал протестовать, и вскоре шесть человек приезжих вселились в небольшую, но уютную гостиницу на окраине города. Заняв свою комнату, Павел Петрович не лег спать, как он посоветовал сделать сопровождавшим его, а сел за стол, достал записную книжку и, сосредоточившись, начал планировать свою оставшуюся жизнь.

Ночь постепенно окутывала городок, на небо высыпали первые звезды, их россыпь увеличивалась с каждой пролетающей минутой, они смотрели вниз величественно и даже надменно, но сразу померкли, когда на небо неторопливо выплыла толстенькая Луна и начала свой вековечный путь, оглядывая порядок во вверенном ей пространстве.

К двум часам ночи план на полтора последних месяца жизни был составлен, делать здесь было больше нечего, и Баздырев решил возвращаться обратно. Он послал сообщение начальнику охраны, и через полчаса две машины направились в обратный путь. Через два часа от начала поездки Павел обратился к водителю:

– Витя, помнишь, мы как-то проезжали мимо старого строительного склада-ангара? Он должен быть справа от нас.

– Помню, Павел Петрович, до него еще минут сорок.

– Давай заедем, хочу посмотреть на него вблизи, скоро уже рассветет.

Дальше опять ехали молча. Действительно минут через сорок-пятьдесят они уже съезжали к ангару, который был вполне четко виден на фоне наступающего утра.

Выйдя из машины, Баздырев сразу заметил в правой стороне ангара новые раздвижные двери и понял, что кто-то уже облюбовал ангар для своих нужд, о чем и поведал начальнику охраны. Тот подошел к дверям, внимательно осмотрел их и, вернувшись к Павлу, сказал:

– Двери-то новые, а вот следов ни туда, ни оттуда не видно. Может только ремонт закончили? Не успели еще въехать?

Но в это самое мгновение над новой дверью полыхнула красным рекламная надпись: «АБСОЛЮТНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ. ОЧЕНЬ ДОРОГО, КРОМЕ ИСКЛЮЧЕНИЙ. ЕЖЕДНЕВНО. 5:00 – 6:00».

Стояночная площадка перед зданием ярко осветилась, автоматические двери призывно распахнулись, открывая пространство входного тамбура, и раздалось громогласное Мирей Матье «Pardonne-moi ce caprice d'enfant».

Нервы Павла Петровича от сочетания света и звука дрогнули, сдерживаемое напряжение рванулось наружу в виде дикого, совсем не присущего прежнему Павлу Петровичу, желания наподдать этому жулику, сидящему в старом строительном ангаре. Почему жулику? Почему сразу шарлатану? Да просто потому, что предлагаемое абсолютно, и это – действительно абсолютно— не могло быть правдой.

Он резко развернулся от машины и прошел в открывшиеся двери.

Павел вошел в ярко освещенное большое помещение, на вид совершенно пустое, только немного сбоку от входа стоял обычный стол, за столом сидел человек весьма невзрачного вида с седыми волосами и какими-то уплывающими от взора чертами лица. Этот незнакомец предложил:

– Садитесь, – и добавил, – доброе утро.

Павел Петрович подошел ближе к столу, но садиться не стал. Его несколько ошарашил и вид помещения и вид незнакомца в кресле за столом, гнев его сам собой испарился, и Баздырев как-то неловко проговорил:

– Я это… Мне бы…

Тут он понял, что у него нет никаких слов. При взгляде на простоту убранства помещения, седую голову незнакомца у него вдруг в груди начала вырастать надежда на правдивость слов рекламной надписи. Это было так нежданно, что Павел потерял дар речи. Молчание прервал незнакомец:

– Избавление от вашей болезни будет стоить сто миллионов.

– Вы знаете мою болезнь? Но откуда?

– Это совершенно неважно, вам нужно только сказать: «Я согласен», – и можно приступать.

– Но… такая… сумма… И какие гарантии, – вспомнил Баздырев слово из множества подписанных договоров.

–О, у вас будет целых две недели на апробацию, так сказать, вашего тела. Потом вы либо оплатите счет, либо восстановится status quo ante bellum.

– Я согласен, – произнес Павел Петрович, и тут же препровожден был за ширму, перекрывавшую значительную часть помещения. За ширмой располагался полукругом ряд кресел, похожих на автобусные, самолетные или стоматологические, в них можно было удобно лежать. Целитель предложил Павлу занять любое, и, когда тот расположился в кресле, произнес: «Спать!»

Но Павел смог расслышать только «Спа…» и провалился в сон.

Открыв глаза, он, вспомнив, где находится, обратил взор к выходной двери, которую приметил, когда вошел в отгороженный отсек. Над дверью так и было написано «Выход», а выше этой надписи располагались большие электронные часы, на них было пять часов тридцать пять минут. Прошло менее получаса. Баздырев сел в кресле и прислушался к собственным ощущениям, Вроде все было как обычно, он не чувствовал слабости, неприятной тяжести в животе, которая появилась в гостинице, он счел это элементом самовнушения. В любом случае эффект получасового сна следует проверить и, если все было обманом, разобраться с лекарем по-свойски. Павел Петрович колебался недолго, он встал с кресла и вышел в выходную дверь. Выйдя на площадку перед зданием, он увидел спокойно дожидавшуюся его команду сопровождения. Значит, прошло действительно полчаса, раз ребята не волновались. Подойдя к машинам, Павел Петрович скомандовал:

– Едем к Пивоварову.

Филипп Пивоваров оказался на месте и был свободен, хотя и несколько удивлен повторным скорым появлением пациента после разговора с профессором.

Павел Петрович начал разговор без долгих прелюдий:

– Понимаешь, в чем дело, Филипп? Сегодня утром я прошел курс лечения и чувствую себя очень хорошо. Я хочу, чтобы ты подтвердил мое излечение.

Филипп Николаевич недоуменно посмотрел на Баздырева:

– Паша, но ведь только вчера…

– Я тебе говорю, что сегодня утром прошел излечение, и хочу, чтобы ты это подтвердил или отверг, как самовнушение или гипноз.

– К сожалению, я не знаю о таких стремительных излечениях, но раз ты настаиваешь, – пошли на УЗИ и МРТ.

Марина Петровна с удивлением посмотрела на вновь появившуюся пару и, когда Филипп попросил повторно провести исследование, только пожала плечами, но исследование выполнила. Удивлению ее не было предела, когда печень пациента, еще вчера не имевшая живого места, имела абсолютно нормальный характер, никаких увеличенных лимфатических узлов тоже сегодня не наблюдалось. Марина Петровна повернулась к Филиппу Николаевичу, также ошарашенному результатом:

– Филипп, ты водишь ко мне близнецов, – вполне утвердительно сказала она.

– Нет, – ответил Филипп, – это тот самый вчерашний пациент, который утверждает, что удивительным образом исцелился не далее, как сегодня утром.

– Но этого не может быть, – только и произнесла растерянная Марина Петровна.

Эту же фразу повторил и профессор, к которому Филипп снова привел Павла Петровича. Медицинское светило принялось расспрашивать пациента о методах лечения, на что тот мог ответить, что он все проспал, поэтому рассказать ничего не может. Профессора это несколько огорчило, но, узнав у Баздырева адрес новоявленной лечебницы и заверив пациента, что никаких следов болезни не осталось (чего не может быть никогда, повторил профессор), он отпустил Баздырева восвояси, порекомендовав через пару недель еще разок провериться.

Павел Петрович, ощущая силу и здоровье во всем теле, вышел из медицинского здания и с удовольствием втянул теплый воздух улицы. Он утвердился в том, что лекарь не обманул его, что теперь перед ним раскрылась вновь жизнь, хотя и конечная, но без столь четко, как вчера, очерченной даты ухода. Теперь он мог ехать спокойно домой, к семье. А сто миллионов? Что ж, он еще много может успеть заработать, главное – не пропустить срок платежа.

Но среди мыслей о том, как он вернется домой, как обо всем расскажет, мягко, чтобы не напугать, жене, как будет жить еще долго и счастливо, вдруг выползла какая- то несуразная и вздорная мысль о Петре Павловиче Бородине.