Читать книгу Гелиос - - Страница 3

Детям в их недолго прожившей, но все же семье, было принято давать забавные прозвища. Исмаил был пожестче, но страшно любил уменьшительные слова: своего Исфу он ласково звал Куском (по аналогии с русск., прост., презр. «кусок дерьма» – крайне непорядочный человек. Максимов, 215.), падчерицу – то крыской, то мышкой, то – особенно нежно – беззубой шалавкой. Зубов у девчонки и правда тогда почти не было: молочные выпали, а коренные не торопились расти. Хотя наедине, во время оральных ласк, отчим был этим скорее доволен и хвалил ее недостаток, при людях Анита, боясь быть обсмеянной, старалась не улыбаться. Статус же шлюхи она просто унаследовала от матери – в верности малолетней любовницы сомнений не возникало в силу возраста и неопытности.

Она, Аничкина мама, была из тех женщин, которые ласковы и с мужиками, и с мальчиками. Ей нравилось, когда муж переделывал ее имя на итальянский манер и называл Мамма Мия – была уверена, что это значило «моя Мия». Никто из мужчин до и после не говорил ей подобного, однако она сама обожала давать любовникам клички: с ее легкой подачи чуть после пятнадцати лет Кот стал не только Котом, но и самым крутым парнем в классе, хотя он и не любил вспоминать об этом. В дочери же с самого детства Мия видела лишь соперницу и обузу, и старалась совсем никак ее не звать.

Питерские маршрутки тряслись поменьше подмосковных – Аниту тошнило и в тех, и в других. Кое-как добрались до дома: Исфандияр снимал комнатушку, называемую квартирой-студией, едва-едва в городской черте: светлую, двухэтажную и с собственным санузлом, но все-таки коммунальную. «В этом доме выстрел точно услышали бы», – пронеслось в голове. Не заговорить об убийстве на улице, в транспорте, в парадной было почти невозможно, но брат дал понять: церемониться с Аничкой никто здесь не собирается. Одно лишнее слово – и чемодан, вокзал, Москва, разбирайся, как хочешь. Только вместо чемодана рюкзак.

У тяжелой входной двери висел улей звонков с одним жильцам понятными обозначениями фамилий и комнат. Под белоснежной, почти новой кнопкой с аккуратно выведенной посередине четверкой был приклеен бумажный прямоугольник: «Котили И».

– Ты так и не сменил фамилию?

Кот не ответил.

– Я тоже.

Разговор не продолжался, пока не захлопнулась последняя дверь. Потолки в комнате Исфы были раза в три выше, чем в квартире Аниты в Реутове, доставшейся ей от матери, а одно-единственное (но огромное!) окно давало столько света, сколько не поместилось бы никогда в ее тесной двушке. «Двухэтажная» – это было, конечно, сказано сильно; вторым этажом здесь служила широкая антресоль с низкой неопрятной кроватью и полупустой полкой для книг. Под ней – только стол, кресло, компьютер и полуживой диван, доставшийся Коту, видимо, от соседей.

– Я хотел поменять фамилию, но не знал, на какую. Сейчас как-то не до этого, – наконец ответил Исфа, с трудом проворачивая ключ в деревянной двери. – Я не знаю вообще, есть ли в этом смысл, если все равно эта хуйня никуда не денется. Курить будешь?

Аничка скованно мотнула головой. Брат открыл форточку, забрал у нее рюкзак и жестом пригласил на кухню – в самый дальний угол квартиры, отгороженный от остального пространства узенькой барной стойкой.

– Тебе хватает места?

– Вполне, – Кот отхлебнул чаю из грязной кружки, стоявшей на письменном столе, который в этом доме выполнял функции разделочного. – Мне без разницы, если честно. Я никуда не езжу и ни с кем не общаюсь – поэтому нормально, – Исфандияр включил электрический чайник и закурил. – Но я рад, что ты приехала.

До вечера они почти не говорили. Анита переоделась в вещи брата и прилегла на диван: после бессонной ночи в не по-хорошему укачивающем поезде короткий дневной сон случайно стал полноценным восьмичасовым. Иногда, правда, она невольно приоткрывала глаза – тогда впереди возникал и тут же расплывался мужской силуэт, который ей сквозь сон никак не удавалось вспомнить.

Кот, изредка оглядываясь на спящую сестру и недовольно бормоча что-то себе под нос, возился у старой электрической плитки и без перерыва курил. Встроенного в вытяжку светильника для готовки вполне хватало: в алюминиевой кастрюльке уже клокотала импровизированная чучвара (на деле она, правда, представляла собой лишь пельмени с бульоном); рядом в большой утятнице отдыхал плов. Готовить маленького Исфу учила мама; отец побил и выгнал ее незадолго до встречи с Мией. Теперь это все вспоминалось, как сон – такой же страшный, как снился сейчас, наверное, Аничке. Иначе почему она могла бы так плакать во сне?