Читать книгу Перед восходом солнца - - Страница 4

Утро, около четырех часов. Окна трактира освещены. Сквозь ворота виден бледно-серый утренний рассвет, постепенно на протяжении действия переходящий в темно-красный, а затем так же постепенно сменяющийся ярким дневным светом. На земле у ворот сидит Бейбст (ему около шестидесяти лет) и отбивает косу. При поднятии занавеса на сцене виден только его силуэт, который вырисовывается на фоне серого утреннего неба. Слышатся однообразные, непрерывные, размеренные удары молотка о наковальню. Через несколько минут этот шум прекращается и наступает торжественная утренняя тишина, нарушаемая криками покидающих трактир гостей. С грохотом захлопывается дверь трактира. В окнах гаснут огни. Вдали лают собаки, громко перекликаются петухи. На дорожке, ведущей от трактира к двору, появляется темная фигура, идущая петляющей походкой. Это хозяин Краузе, который, как всегда, последним уходит из трактира.

Краузе (натыкается на садовую изгородь, крепко вцепляется в нее руками и, оглядываясь в сторону трактира, бормочет гнусавым, пропитым голосом). А этот садик-то мой!.. И трактир мой!.. Слышишь, трактирщик!.. Так-то! (Пробормотав и проворчав несколько непонятных слов, он отрывается от забора и вваливается во двор, где хватается за рукоятку плуга.) Этот хутор мой! (Бормочет, напевая.) Пе-ей, братец, пей!.. Эй, братец… Водка того… храбрости придает… Так-то! (Громко рычит.) Чем я не красавец-мужчина?… Не у меня ли красавица-баба? Так-то, так!.. Не у меня ли парочка дочерей-красавиц?

Елена (поспешно выходит из дома. Видно, что она накинула на себя первую попавшуюся одежду). Папа… милый папа!.. Пойдем! (Подхватывает его под руку, старается поддержать и ввести в дом.) Пойдем же… Пойдем скорее домой. Ну пойдем же домой скорее! Ах!

Краузе (выпрямляется, пытается стоять прямо, с трудом, обеими руками извлекает из кармана штанов кожаный, туго набитый деньгами кошелек. При слабом утреннем свете видно, что это мужчина лет пятидесяти, потрепанная одежда которого ничуть не лучше одежды беднейшего батрака. Голова его не покрыта, седые, жидкие волосы взъерошены и не причесаны. Грязная рубаха широко распахнута, с помощью единственной застегнутой подтяжки держатся лоснящиеся от грязи кожаные штаны, перевязанные у щиколотки, босые ноги всунуты в вышитые ночные туфли, имеющие еще совсем новый вид. На нем нет ни жилета, ни куртки, рукава рубашки без запонок. Вытащив из кармана кошелек, он несколько раз постукивает им о ладонь левой руки, при этом деньги звенят, и старик бросает чувственные взгляды на дочь). Так-то! Эти деньги мои! Та-ак! Хочешь пару талеров?

Елена. Ах, боже мой! (Несколько раз тщетно пытается сдвинуть его с места.)

Во время одной из таких попыток Краузе с грубостью гориллы заключает ее в объятия и делает несколько непристойных движений.

(Зовет на помощь. Отпусти сейчас же! Пусти! Пусти меня! Пусти, отец! Ах! (Плачет, кричит, затем восклицает с чувством ужаса, отвращения и ярости.) Скотина, свинья! (Отталкивает его.)

Краузе падает. Бейбст, ковыляя, подходит к ним и помогает Елене поднять его.

Краузе (лепечет). П-п-пейте, братцы, п-п-ей…

Его поднимают, он вваливается в дом, увлекая за собой Бейбста и Елену. Некоторое время сцена пуста. Из дома слышатся шум, хлопанье дверьми. В одном из окон появляется свет. Затем Бейбст выходит из дома. Он чиркает серную спичку о кожаные штаны, чтобы зажечь короткую трубочку, которую почти не выпускает изо рта. Тем временем из двери дома, крадучись, выходит Кааль. Он в чулках; в левой руке, через которую переброшена куртка, он несет ночные туфли, в правой держит шляпу, в зубах воротничок от рубашки. Добравшись до середины двора, Кааль оборачивается и замечает Бейбста. После короткой паузы он берет шляпу и воротничок в левую руку, достает правой рукой что-то из кармана штанов, подходит к Бейбсту и сует ему в руку.

Кааль. Вот тебе талер… И – держать язык за зубами! (Быстро проходит двор и уходит, перепрыгнув через штакетную изгородь вправо.)

Бейбст с помощью другой спички раскуривает трубку, затем ковыляет к воротам, садится на землю и снова берется за отбивку. Опять некоторое время раздаются монотонные звуки молотка и кряхтенье старика, изредка прерываемое односложной бранью в тех случаях, когда у него что-то не ладится. Заметно светлеет.

Лот (выходит из дверей дома, стоит молча, потягивается, делает несколько глубоких вздохов). А!.. А!.. Воздух утренний! (Медленно идет по направлению к воротам. Бейбсту.) Доброе утро! Так рано, и уже на ногах?

Бейбст (недоверчиво косясь, недружелюбным тоном). Доброе! (Небольшая пауза. Затем, как бы не замечая Лота, обращается к своей косе, которою несколько раз сердито взмахивает.) Ах ты, стерва кривая! Будешь ты ровной? Эх, разрази тебя гром! (Отбивает косу.)

Лот (уселся между рукоятками культиватора). А что – нынче сенокос?

Бейбст (грубо). Кому сенокос, а кому и нет.

Лот. Однако вы отбиваете косу?…

Бейбст (к косе). Эх ты, дура!

Небольшая пауза.

Лот. Можете вы мне объяснить, зачем вы точите косу, если не для сенокоса?

Бейбст. Ну… А как же без косы, если скотину кормить надо?

Лот. Ах, так! Корму надо накосить?

Бейбст. Как же иначе? А как же!.. Не голодать же скоту-то.

Лот. Будьте ко мне поснисходительнее! Я ведь городской и мало смыслю в сельском хозяйстве.

Бейбст. Городской!.. Вон как!.. Разве городские не лучше деревенских всё знают? А?

Лот. Ко мне это не подходит… Не можете ли вы мне объяснить, что это за машина? Я уже как-то ее видел, но названия…

Бейбст. Вон та, на которой вы сидите?! Ее зовут культабатором.

Лот. Да, верно, культиватор! И им здесь пользуются?

Бейбст. Нет, что вы!.. Хозяин… все губит. Все он губит… Бедняк тоже хочет иметь свой клочок земли, да у нас хлеб не растет… Ничего не растет, кроме сорной травы… А он не помогает, он все губит!..

Лот. А этой машиной всю сорную траву уничтожить можно. Знаю, знаю, у икарийцев тоже были такие культиваторы для полной очистки пахотной земли от сорняков.

Бейбст. А где эти ика… Как вы оказали? Ика…

Лот. Икарийцы? В Америке.

Бейбст. И там тоже есть такие штуки?

Лот. Конечно!

Бейбст. А что за народ эти и… ика?…

Лот. Икарийцы?… Никакой они не народ, а люди разных наций, собравшиеся вместе. Они владеют хорошим куском земли в Америке и сообща хозяйничают на нем. Всю работу и все заработки они делят поровну. И бедных среди них нет, ни одного бедняка.

Бейбст (лицо которого приняло было несколько более дружелюбное выражение, снова принимает при последних словах Лота недоверчиво-враждебный вид. Не обращая внимания на Лота, он опять погружается в свою работу). Вот так, коса!

Лот, продолжая сидеть, со спокойной улыбкой наблюдает за стариком, затем смотрит за ворота на пробуждение дня. За воротами виднеются луга и просторные клеверные поля. Вьется ручей, окруженный ивами и ольхами. На горизонте – единственная горная вершина. Отовсюду слышатся голоса жаворонков – их трели то доносятся издалека, то звенят совсем близко, у самого двора.

Лот (поднимается). Надо прогуляться, утро чудесное! (Выходит за ворота.)

Слышится звук деревянных башмаков. Кто-то быстро спускается по лестнице с чердака конюшни. Это Густа – работница довольно полного телосложения, в корсетке, с обнаженными руками и ногами, в деревянных башмаках.

Густа (несет фонарь). Доброе утро, папаша Бейбст!

Бейбст бормочет что-то невнятное.

(Смотрит, прикрывая глаза рукой от солнца, за ворота на уходящего Лота.) Это еще кто такой?

Бейбст (сердито). А вот такой – не прочь надуть бедного человека… Наврет с три короба… (Встает.) Приготовь-ка телегу, девка.

Густа (кончила мыть ноги у колодца, уходя в коровник). Счас, счас, папаша Бейбст.

Лот (возвращается, дает Бейбсту деньги). Вот тебе мелочь. Деньги всегда могут пригодиться.

Бейбст (растаяв, словно по чудесному мановению, добродушным тоном). Да-да! Вы совершенно правы… Премного благодарен… Вы, верно, у хозяйского зятя в гостях? (Вдруг становясь разговорчивым.) Знаете что… Если вам охота пойти туда, к шахтам… То, знаете, держитесь левее, да… левее, а направо там обвал. Мой сын говорит, – это потому, что они плохо сделали крепления, он говорит, что углекопы… Им, говорит он, мало платили, и вот они и говорят: что ни умей, что ни моги, все одна могила, – вы понимаете… Так смотрите там все левей берите, левей, направо-то ямы. В прошлом году там торговка маслом шла и провалилась под землю, а как глубоко – я и сам не знаю. Никто не знает, как глубоко. Так смотрите, все левей держитесь, все левей, тогда пройдете.

Раздается выстрел. Бейбст вздрагивает и, хромая, делает несколько шагов.

Лот. Кто это стреляет в такую рань?

Бейбст. Кто же еще?… Все этот парень, этот злой парень.

Лот. Какой парень?

Бейбст. Да Кааль, Вильгельм, сукин сын… Ну погоди ж ты у меня! Я видел, как он стрелял в жаворонков за изгородью.

Лот. Вы хромаете?

Бейбст. Еще как, не приведи господь… (Грозит кулаком в сторону поля.) Ну погоди ты! Погоди!..

Лот. Что такое вы сделали с ногой?

Бейбст. Я?

Лот. Да, вы.

Бейбст. Это мне сделали.

Лот. Вам больно?

Бейбст (хватаясь за ногу). Прямо точно на части рвет.

Лот. А врача у вас нет?

Бейбст. Знаете… эти врачи все, как обезьяны, ничего не смыслят! Есть у нас один доктор; вот он толковый человек.

Лот. И он помог вам?

Бейбст. Ну… Немножечко, наверно, помог. Он перевязал мне ногу, сначала мазал ее, а потом перевязал… но не вылечил, еще не вылечил!.. А он… да, он бедных людей жалеет… Он им лекарства покупает и не берет с них ничего. И приходит в любое время…

Лот. Но вы, верно, ее где-то повредили?! Не всегда же вы так хромали?

Бейбст. Нет, что вы!

Лот. Тогда я не понимаю, должна же быть причина…

Бейбст. Почем я знаю? (Снова грозит кулаком.) Ну погоди же! Погоди со своей трескотней.

Кааль (появляется в своем саду. В правой руке ружье, пальцы левой руки сжаты в кулак. Кричит). Доброго утречка, господин доктор!

Лот идет к нему через двор. Между тем Густа и другая работница – Лиза выкатывают тачки с граблями и навозными вилами. Они уходят в поле через ворота мимо Бейбста, который кидает гневные взгляды в сторону Кааля и делает исподтишка несколько угрожающих жестов, затем вскидывает косу на плечо и, прихрамывая, идет за ними. Бейбст и работницы уходят.

Лот (Каалю). Доброе утро!

Кааль. Хотите взглянуть на что-то х-хорошенькое? (Протягивает кулак через забор.)

Лот (подходя ближе). Что это у вас?

Кааль. Отгадайте-ка! (Быстро разжимает кулак.)

Лот. Что-о-о?… Так это правда: вы стреляете жаворонков! Да за это безобразие, бездельник вы этакий, вы заслуживаете оплеухи. Понятно вам?! (Поворачивается к нему спиной и идет через двор вслед за Бейбстом и работницами. Уходит.)

Кааль (с изумленно-глупым видом смотрит на уходящего Лота, грозит ему кулаком). Ах, с-стерва доктор! (Поворачивается и уходит вправо.)

В течение нескольких мгновений на дворе пусто. Затем из дверей дома выходит Елена. На ней светлое летнее платье и шляпа с широкими полями. Оглядывается вокруг, делает несколько шагов по направлению к воротам, останавливается и выглядывает за ворота. Затем бредет через двор направо и сворачивает на дорогу, ведущую к трактиру. На заборе сушатся большие пачки различных сортов чая; проходя мимо, она нюхает их. Потом она нагибает ветки плодовых деревьев и рассматривает низко свисающие зрелые яблоки. При виде идущего от трактира к воротам Лота она обнаруживает признаки возрастающего волнения и отступает в глубь двора. Заметив, что голубятня еще закрыта, она идет к ней через маленькую ведущую в сад калитку. В момент, когда Лот заговаривает с ней, она пытается оттянуть книзу веревку, болтающуюся по ветру и зацепившуюся за что-то.

Лот. Доброе утро, фрейлейн!

Елена. Доброе утро!.. Вот куда ветер веревку закинул.

Лот. Разрешите! (Проходит в калитку, снимает веревку и открывает голубятню. Голуби вылетают.)

Елена. Большое спасибо!

Лот (выходит из калитки и останавливается у забора, опираясь на него. Елена стоит по другую сторону забора. После короткой паузы). Вы всегда так рано встаете, фрейлейн?

Елена. Именно о том же… я хотела спросить вас!

Лот. Я?… Нет! Обычно это случается со мной после первой ночи в чужом доме.

Елена. Почему?

Лот. Я не задумывался над этим, да и не к чему задумываться.

Елена. Ах, почему же?

Лот. Не вижу в этом никакой практической цели.

Елена. Значит, все, о чем вы думаете, или все, что вы делаете, должно иметь практическую цель?

Лот. Совершенно верно. Иначе…

Елена. Вот этого я от вас не ожидала.

Лот. Чего именно, фрейлейн?

Елена. Именно так думала мачеха, когда третьего дня вырвала у меня из рук «Вертера».

Лот. Это глупая книга.

Елена. Не говорите так!

Лот. Повторяю, фрейлейн. Это книга для слабых людей.

Елена. Возможно, что так.

Лот. Как попала к вам эта книга? Разве вам все в ней понятно?

Елена. Надеюсь, что да… Частично, конечно. Ее чтение так успокаивает. (После паузы.) Если «Вертер» такая глупая книга, как вы говорите, то, может быть, вы посоветуете мне что-нибудь лучшее?

Лот. Ну… почитайте… Знаете ли вы «Борьбу за Рим» Дана?

Елена. Нет! Но теперь я куплю эту книгу. Она служит практической цели?

Лот. Разумной цели вообще. В ней люди нарисованы не такими, каковы они есть, а такими, какими они должны быть. Она показывает пример.

Елена (убежденно). Это прекрасно. (После паузы.) Не скажете ли вы мне… В газетах так много рассуждают об Ибсене и Золя. Что, это великие художники?

Лот. Они вообще не художники, фрейлейн, они неизбежное зло. Я человек жаждущий и жду от искусства поэзии – чистого, освежающего напитка… Я не больной. А то, что предлагают Ибсен и Золя, – это лекарства.

Елена (непосредственно). Ах, тогда это, может быть, нечто для меня.

Лот (до сих пор отчасти, а теперь целиком погруженный в созерцание покрытого росой сада). Какое великолепие! Взгляните, как поднимается солнце над вершиной горы… Как много яблок в вашем саду! Отличный урожай!

Елена. Добрых три четверти разворуют и в этом году. Слишком велика здесь бедность.

Лот. Вы не поверите, как сильно я люблю деревню! К сожалению, мой хлеб растет по большей части в городе. Но теперь я хочу насладиться деревенской жизнью. Нашему брату солнце и воздух нужны больше, чем кому бы то ни было.

Елена (вздыхая). Нужны больше, чем… Почему?

Лот. Потому что мы ведем суровую борьбу, до конца которой не можем дожить.

Елена. А разве мы, прочие, не ведем такой же борьбы?

Лот. Нет.

Елена. Но все же… в борьбе… участвуем и мы?!

Лот. Конечно! Но эта борьба ваша – имеет конец.

Елена. Имеет конец… Да, вы правы!.. А почему же нельзя прекратить и ту… вашу борьбу, господин Лот?

Лот. Ваша борьба – борьба за личное благополучие. Его может достигнуть всякий, поскольку это в человеческих возможностях. А моя борьба – борьба за всеобщее счастье. Для того чтобы я стал счастлив, все люди вокруг меня должны стать счастливыми. Для этого должны исчезнуть нищета и болезни, рабство и подлость. Я, так сказать, могу сесть за стол только последним.

Елена (убежденно). В таком случае вы очень, очень хороший человек!

Лот (немного смущен). В этом нет моей заслуги, фрейлейн; просто я так уж создан. Впрочем, должен признаться, что борьба на благо прогресса доставляет мне большое удовлетворение. Этот вид счастья я ценю гораздо выше того, которым довольствуется рядовой эгоист.

Елена. Но таких людей, наверно, очень мало… Какое, должно быть, счастье родиться таким!

Лот. Такими не родятся. Думаю, что к этому приходят благодаря нелепости наших общественных отношений. Нужно только постигнуть сущность этих нелепостей, понять, в чем дело! А если ты познал их и понял, что страдаешь от них, то непременно станешь таким же, как я.

Елена. Если б я вас лучше понимала… Какие же общественные отношения вы называете нелепыми?

Лот. А разве, например, не нелепо, что трудящийся работает в поте лица своего и голодает, а тунеядец живет в роскоши?… И разве не нелепо, что за убийство в мирное время карают, а за убийство на войне награждают? Ведь это нелепо, когда военные выказывают презрение палачу, а сами гордо разгуливают, волоча на боку орудие человекоубийства – шпагу или саблю. Палача, который проделал бы то же с топором, без всяких колебаний побили бы каменьями. Нелепо признавать государственной религией Христову веру, эту проповедь терпения, всепрощения и любви, и при этом воспитывать целые народы для человекоубийства. И это, заметьте, только некоторые нелепости среди миллионов других. Нелегко бороться со всеми этими нелепостями. Чем раньше начнешь, тем лучше.

Елена. И как только вы дошли до этого? Все это так просто, а додуматься нелегко.

Лот. Я, вероятно, пришел своим путем: через беседы с друзьями, через собственные раздумья. До первой нелепости я дошел еще мальчиком. Однажды я здорово наврал и был за это сильно выпорот отцом. Вскоре я поехал с отцом по железной дороге и заметил, что отец мой тоже лжет и считает свою ложь чем-то вполне естественным. Мне было пять лет, а отец сказал кондуктору, что мне нет и четырех, потому что дети до четырехлетнего возраста пользовались бесплатным проездом. Учитель в школе говорил мне: «Будь прилежным, будь честным, и все пойдет в жизни хорошо». Человек этот внушал нам нелепости, и я очень скоро в этом убедился. Мой отец был человеком прилежным, честным, отличным работягой, но один мошенник, который до сих пор еще жив и благоденствует, обманом отнял у него несколько тысяч талеров. Именно к этому мошеннику, владельцу мыловаренного завода, мой отец, гонимый нуждой, был вынужден поступить на службу.

Елена. А у нас никто не осмеливается… Да, никто не осмеливается назвать это нелепостью. Самое большее возмущаются этим молча, в глубине души. Но тогда тебя охватывает отчаяние.

Лот. Я вспоминаю одну нелепость, которая особенно ясно бросилась мне в глаза. До того я верил, что убийство всегда наказывается как преступление. Позднее мне стало ясно, что законом караются только, так сказать, более мягкие формы убийства.

Елена. Как так?

Лот. Мой отец был мыловаром, жили мы возле самого завода. Окна наши выходили на заводской двор. Там-то я и увидел многое. Был там рабочий, пять лет прослуживший на заводе. Он начал вдруг сильно худеть и кашлять… Я знал, отец рассказывал нам за столом, что Бурмейстер – так звали рабочего – получит скоротечную чахотку, если еще останется на мыловарне. Так сказал ему доктор… Но у этого человека было восемь душ детей, а из-за своей болезни он не мог найти себе другой работы. Итак, он был вынужден оставаться в мыловарне, и принципал считал себя благодетелем за то, что не выгонял его. Он, безусловно, являлся в собственных глазах гуманным человеком. Однажды в августе, в послеобеденное время, когда стояла страшная жара, я увидел, как Бурмейстер мучился с тачкой, полной извести, которую он вез через заводской двор… Я как раз смотрел в окно и вдруг заметил, как он остановился раз… потом еще раз и наконец плашмя упал на камни… Я побежал туда… Пришел мой отец, пришли другие рабочие, но он уже только хрипел, и рот его был полон крови. Я помог внести его в дом. Он представлял собой груду вонючих лохмотьев, пропитанных запахом извести и всевозможных химикалий. Раньше, чем мы донесли его до дому, он умер.

Елена. Ах, как это ужасно!

Лот. Через неделю мы вытащили его жену из реки, в которую стекал с нашего завода отработанный щелок. Да, фрейлейн, когда все это знаешь, как знаю я, тогда… поверьте… уже не находишь покоя. Простой кусочек мыла, который ни у кого не вызывает никаких мыслей, и чисто вымытые холеные руки способны вызвать у меня самое горькое настроение.

Елена. Я тоже видела однажды нечто подобное. Ах! Это было ужасно, ужасно!

Лот. Что именно?

Елена. Сына одного из рабочих принесли сюда полумертвым. Это было… года три тому назад.

Лот. Это был несчастный случай?

Елена. Да, в медвежьей штольне.

Лот. Значит, углекоп?

Елена. Да, здесь большинство молодых людей работают в шахтах… Второй сын этого рабочего был тоже откатчиком, и с ним тоже случилось несчастье.

Лот. Оба насмерть?

Елена. Да, оба… В первый раз на руднике что-то оборвалось в подъемнике, в другой раз просочился газ… У старого Бейбста есть еще третий сын, он с Пасхи тоже начинает работать.

Лот. Не может быть! И старик не возражает?

Елена. Нет, нисколько! Он только стал теперь еще угрюмее, чем прежде. Разве вы его не видели?

Лот. Я? Когда же?

Елена. Сегодня утром он сидел вот тут, в воротах.

Лот. Ах, он работает здесь на дворе?

Елена. Да, много лет.

Лот. Он хромает?

Елена. Да, и довольно сильно.

Лот. Так-так!.. А что же случилось с его ногой?

Елена. Это очень неприятная история. Вы ведь знаете господина Кааля?… Но я подойду к вам поближе. Его отец был, видите ли, таким же безумным охотником. Он стрелял холостыми за спиной приходивших в усадьбу подмастерьев, чтобы задать им страху. Он был очень вспыльчивым, особенно когда напивался. А Бейбст, наверно, как-нибудь разворчался – он, знаете ли, очень любит поворчать; тогда хозяин схватил ружье и всадил в него весь заряд. Бейбст, видите ли, раньше служил кучером у соседа Кааля.

Лот. Куда ни глянь, везде злодеяния за злодеяниями.

Елена (почти бессвязно, волнуясь). Я тоже иногда про себя думала… Мне было их ужасно жалко!.. Старого Бейбста и… Когда крестьяне так глупы и грубы, как этот… как Штрекман, который заставляет своих работников голодать и кормит своих собак пирожными… Я чувствую себя такой глупой с тех пор, как вернулась из пансиона… Ах, в каждой избушке свои игрушки… И у меня тоже… Но я, верно, говорю глупости… Вам это совсем неинтересно… Вы в глубине души смеетесь надо мной.

Лот. Что вы, фрейлейн, как вы можете… С чего мне над вами…

Елена. Ну как же иначе? Вы ведь думаете: она ничуть не лучше других здешних.

Лот. Я ни о ком не думаю дурно, фрейлейн!

Елена. Я все равно не поверю… Нет-нет!

Лот. Но, фрейлейн, неужели я дал вам повод…

Елена (почти плача). Ах, не уговаривайте! Вы нас презираете, признайтесь же в этом… Вы ведь должны нас презирать (чужим голосом)… и зятя и меня. Меня в первую очередь. У вас для этого имеются все… все основания. (Поворачивается к Лоту спиной и, спотыкаясь, идет через сад в глубину сцены.)

Лот выходит в калитку и медленно следует за Еленой.

Фрау Краузе (в вычурном утреннем туалете, с багровым лицом, кричит, стоя в дверях дома). Горе с этими девками! Мария! М-а-а-а-рия! И это под моей крышей? Вон отсюда всех этих девок. (Бежит через двор и исчезает в дверях хлева.)

Из дома выходит фрау Шпиллер с вязаньем в руках. Из клети слышны ругательства и плач.

(Кричит из хлева, выгоняя во двор плачущую работницу.) Ах ты, потаскуха!

Работница плачет еще сильнее.

Вон отсюда! Собирай свои пожитки и убирайся!

В ворота входит Елена с покрасневшими глазами, замечает разыгравшуюся сцену и останавливается.

Работница (завидев фрау Шпиллер, бросает скамеечку и подойник и в ярости идет на нее). Так это вам я этим обязана? Я вам еще отплачу!! (Убегает, всхлипывая, наверх по чердачной лестнице.)

Елена (подходит к фрау Краузе). Что она сделала?

Фрау Краузе (грубо). Не твое дело, гусыня!

Елена (взволнованно, почти плача). Нет, это и мое дело!

Фрау Шпиллер (быстро подходит). Милая фрейлейн, нельзя, чтоб такое касалось ушей молодой девушки…

Фрау Краузе. Почему бы и нет, фрау Шпиллер? Что она, из марципана, что ли? Эта девка лежала в постели с конюхом. Ну, теперь знаешь?

Елена (повелительным тоном). Но девушка все-таки останется у нас.

Фрау Краузе. Девка!

Елена. Хорошо! Тогда я расскажу отцу, что ты также проводишь ночи с Вильгельмом Каалем.

Фрау Краузе (дает ей пощечину). Вот тебе на память!

Елена (смертельно бледная, но говорит еще тверже). Девушка останется у нас, или… или я всем расскажу! Ты! С Каалем, Вильгельмом! Твоим племянником… моим женихом… Я всем расскажу.

Фрау Краузе (теряя самообладание). А кто это видел?

Елена. Я! Сегодня утром я видела, как он выходил из твоей спальни… (Быстро уходит в дом.)

Фрау Краузе шатается, она близка к обмороку.

Фрау Шпиллер (бежит к ней с флакончиком). Милостивая государыня! Милостивая государыня!

Фрау Краузе. Шпиллерша… Девка… пускай… остается.

Занавес быстро падает.