Читать книгу Письма моей маме. Как пережить утрату близкого? - - Страница 3

3 сентября, 2019 год

Это была страшная калкаманская больница. Она пахла смертью. Когда маму забрали на карете скорой помощи, уже стемнело – и я даже не обратила внимание, какой страшной была больница. А сегодня, пока я шагала в сторону советского темного старого здания при свете дня, я думала о том, что в такой больнице болеть, наверное, страшно.

А, может, такими и должны быть больницы – зачем делать их привлекательными? Пациенты, просто глядя на здание, очень захотят выздороветь и всеми силами ускорят процесс выписки. Хорошо же.

Надеюсь, это сработает на маме…

Я поднялась на третий этаж, в мамину палату. В коридоре пускали посетителей поочередно. Мол, тяжелое состояние, профилактика от инфекций и так далее.

Мне было немного плевать, главное – не заходить в палату вместе с тетями. Сестры мамы. В такой тяжелый момент жизни не могла вынести их плачущих лиц без дикой злобы.

Ладно, я звучу очень злобно. Я не всегда злилась на них. Даже больше – я обожала своих теть.

Взять старшую сестру мамы – тетя Гульмариям. В Караганде, когда она приезжала к маме, моя любимая тетушка всегда спала со мной – и мы всю ночь проводили в откровенных разговорах. Она рассказывала о своем погибшем муже – с теплотой и любовью. О своих талантливых дочерях. О том, какая из мамы вышла прекрасная сестренка. А я жаловалась ей на своих старших – мол, они закрывают мне рот и нос и заставляют дышать ушами. Тетя Гульмариям так смеялась над моими рассказами о старших, что я иногда выдумывала некоторые из них, просто чтобы ее развеселить. А еще эта тетя была лучшей советчицей по личной жизни – я смаковала с ней обсуждения моих маленьких романов в 4-м классе. Обожала, как она литературно подбирала слова, чтобы описать мои любовные чувства. Она работала учителем русского языка и позже сменила профессию на юриста. Долгое время я считала ее самой крутой из всех сестер и мечтала разговаривать так же грамотно, чисто и красиво, как моя любимая тетя.

Сегодня я стою перед кроватью мамы, радуюсь, что тетю Гульмариям не впустили со мной. Потому что мне было так тяжело выдержать ее рыдания. Я хотела ей влепить пощечину и сказать: “Хватит хоронить мою мамулю раньше времени!”.

Признаться, я расстроилась из-за ее реакции – мне было обидно, что она сдалась раньше времени. Но я верила: мама – борец. Она не сдастся без боя. Мы ведь уже восстанавливались после микроинсульта – мама быстро научилась разговаривать, писать и ходить. Здесь будет так же. Я уверена. Может занять немного больше времени – ну и что? Я – опора моей любимой мамы. Я ее не брошу. Уволюсь с работы, буду готовить ей вкусные ужины, проводить уроки русского и казахского, может, наконец-то выучим английский. Она всегда хотела выучить английский.

Ах, да, я еще не рассказывала вам о микроинсульте. Это длинная история. И мне нужен взгляд Карины, чтобы у вас была полная картина событий. Подождите немного, ладно? Я обязательно познакомлю вас с моей семьей и с нашей маленькой историей.

Карина перевернула маму набок, чтобы вытереть ее тело мокрыми полотенцами. Мама лежала на кровати, удивленно хлопая глазами. Как будто она взглядом спрашивала: “Что я тут делаю?”.

Я и сама сквозь пелену смотрела на нее. Честно, я не ожидала, что картина будет настолько печальной. После микроинсульта она тоже с большой тяжестью двигала половиной тела. Но она хотя бы могла пошевелиться, разговаривала, слабо-слабо, но продолжала держаться.

В этот раз я сразу подумала: дело плохо. Нас не пускали к маме первые дни, и в голове я нарисовала такую же картину, как при микроинсульте. А тут, столкнувшись с реальностью, я моментально отвернулась – на глаза навернулись слезы. Я не хотела, чтобы мама видела, как я плачу. Я не хотела, как тетя Гульмариям, хоронить ее раньше времени.

Но она так бледно еще никогда не выглядела. И половина тела как будто отмерла. Я отругала себя за такие мысли, но не могла перестать разглядывать ее. Мое солнышко, любимая мамуля, почему ты так плохо выглядишь?

Перед инсультом мама успела сделать лазерную шлифовку лица. Выглядела шикарно. А сейчас, после инсульта, половина ее лица сглажена, а половина сильно постарела – как будто за один день она выросла с 50 до 80 лет. Я смотрела на нее и видела в ней бабушку, которая умерла в этом году (2019).

Было больно увидеть в ней Балжан ажеку – маму мамы. Ведь она как будто была совсем молодой вчера, и я проморгала 30 лет ее жизни за пару дней.

Снова туман в голове. Помню, что я крепко взяла ее за руку, которая еще двигалась. Помню, как ей дали ручку и бумажку. Она написала корявым почерком “хочу домой”. Помню, как проглотила огромный комок рыданий, увидев эту бумажку.

Сестра оказалась покрепче меня. Шутливо сказала: “Раз хочешь домой – выздоравливай, чтоб тебя побыстрее выписали”.

Половина ее тела снова активно задвигалась. Она пыталась снять с себя катетер, попозла к краю кровати. Ее младшая сестра – тетя Жангуль, – и Карина быстро среагировали и положили ее обратно.

Я не выдержала. Отвернулась всем телом, отвела глаза в пол. У меня не переставали течь слезы. Моя сильная мамочка, солнце моей жизни – она борец! Она борцом осталась! Вот только сейчас я не могу быть ее героем. Эта картина, как мама начала половиной тела рваться домой, окончательно разбила мне сердце. Я почувствовала себя впервые за долгое время маленькой-маленькой доченькой, которая застала мамулю в слезах и замерла.

Когда ребенок впервые видит, что его родители не всесильные и впервые застает момент уязвимости взрослых, такой момент разбивает сердце. К сожалению, это обязательный этап взросления, рано или поздно, мы все понимаем, что наши родители не идеальны – и я понимала.

Вспомнилось, как я впервые увидела мамулю в слезах. Помню, что плакала она из-за очередной ссоры с сестрами. Моя сильная, строгая мамочка вдруг стала в моих глазах такой маленькой. Я, 12-летний ребенок, в ту ночь не могла сдвинуться с места, стояла в дверях кухни и чувствовала себя беспомощной – мой самый любимый и важный человек в жизни плачет. Я думала мама не пробиваемая, а она тут сидит с красным опухшим лицом и льет слезы. Она так сильно плакала, что, даже увидев меня, не могла остановиться. Она навзрыд рыдала, и я просто стояла, плакала и смотрела на нее, чувствуя себя дурой за мысль, что мама непоколебимая и сильная. С тех пор я решительно поставила перед собой задачу стать героем мамы и успешно справлялась со своей ролью до сегодняшнего дня.

3 сентября в ее палате я снова стала 12-летней Айнуркой, которая почувствовала себя настолько маленькой и беспомощной, что не могла подойти к ней снова.

На следующий день я заболела. Словно тело не выдержало этого пиздеца и само сопротивлялось, чтобы не возвращаться в больницу. Картина беспомощной мамы и потеря надежды оказались сильнее меня.

Я лежала и плакала на кровати. Снова туман.

Так незаметно пролетели 3 дня. Я проболела все дни, но из-за напряжения дома не могла спокойно лежать на кровати. Убиралась, готовила, принимала гостей, которые приехали навестить маму. Все на автомате. Не чувствовала ни усталости, ни утомления. По ночам ревела как не в себя.

Гостей было больше, чем в год ее инфаркта. Дурной знак. Они думают, что мама не выживет. Я злилась на каждого приезжавшего с дальних городов родственника – как будто с их приездом приближался день смерти мамочки.

Папа не разрешил посетить маму, пока полностью не выздоровлю. На второй день лежания дома я уже начала уговаривать отпустить меня в больницу. Нельзя.

6 сентября 2019

6 сентября мне стало лучше, и папа наконец-то разрешил навестить мамочку! С утра уже пошли навещать папа, сестра и сестренка мамы (Жангуль) – я проводила их и начала собираться сама. В часы посещения пускали до трех людей в палату, так как мама считалась еще в тяжелом состоянии. Поэтому мы делились на небольшие группы и посещали ее посменно.

Я убралась в спальнях, застелила кровати, ждала, когда папа позвонит и скажет выходить из дома. Он обещал забрать меня в обед.

Но вот 12 дня стукуло, час дня, два… Я уже успела снять выходную одежду и переодеться в домашнюю. Странно: мой отец Кайрат всегда был до абсурда актуален и сдерживал все обещания. Таков мой папа – немногословный, упертый, но никогда не бросает слова на ветер. Может быть, в больнице задержали? В сердце поселилась неясная тревога.

Дома еще была тетя Гульмариям, которая с кем-то обсуждала по телефону сложившуюся ситуацию, и мои племянники. Помню некоторые фразы по типу: “Ты не понимаешь, она плохо выглядит”, “Ну я надеюсь, что она восстановится”, “Ты думаешь, Кайрат будет за ней ухаживать? Она же останется инвалидом!”. Ее слова заставили меня тревожиться еще больше.

Мне было неспокойно. Не могла усидеть на месте. Я взяла племянника в руки и спустилась в подвал – там у нас была большая гостиная комната с игрушками. К нам присоединились дети моего брата.

Они игрались сами по себе – тихо-тихо, без ссор и криков. Как будто тоже понимали – всем неспокойно, лучше лишний раз не нервировать взрослых. Я была им благодарна. Я сидела на полу и молилась богу. Пожелала, чтобы маме стало легче. Перебирала каждый кусочек с того момента с ее палаты.

Я видела по ее глазам, как ей было невыносимо больно находиться в беспомощном состоянии. Моя мама была эмоциональной, часто плакала, часто просила у меня советов, как решить ссоры с сестрами или проблему с отцом. Однако она никогда не была беспомощной. После каждой слезливой ночи она просыпалась на утро полная сил. После инфаркта она вернулась домой и была в боевом настроении – хотела поскорее восстановиться. Не любила, когда ей вызывались помогать дойти до туалета или заставляли долго лежать в кровати. После микроинсульта она хромала, разговаривала на уровне младшеклассника, много чего забыла – но была бодрой и жизнерадостной. Она повторяла, что справится со всем. Что ей рано уходить. Что она не выдала меня замуж. Я пишу это и плачу так же сильно, как в 2019.

Мама была кем угодно, но не слабым человеком. Она смогла в каждом своем ребенке поселить столько любви, сколько хватило бы на век. Она окутала каждую свою сестру и каждого брата силой заботы. Она страшно любила папу и восхищалась им – вы бы видели, какая высокая самооценка у моего отца. Мама была эмоциональной, искренней, часто полагалась на меня, ссорилась с близкими тоже часто, но никогда, ни на каких отношениях, ни на одном близком человеке она не сдавалась.

Но 3 сентября в палате я увидела в ее глазах слабость и беспомощность. Мне хотелось закричать, чтобы она осталась с нами, чтобы боролась, но я боялась разбить ей сердце этим криком. Спустя 4 года после ее смерти я жалею, что не попросила ее остаться. Может быть, возможно, кто знает, был малюсенький шанс возродить в ней желание бороться, и она осталась бы жива. Хотя бы на чуточку больше.

Вернемся к 6 сентябрю.

Дети все так же тихо игрались. Слышала их перепалки между собой, как они шепотом пытались решить конфликт. Я смотрела на них и думала: надо же, как маленькие люди все чувствуют. Им не пришлось долго объяснять, что дома настали тяжелые времена. Я не говорила им вести себя тише, ничего не рассказывала об их ажеке – моей маме. Но они все понимали сами.

И тут нашу идиллию порезал резкий крик.

Это был вопль.

Я сначала подумала, что это крик животного. После вопиющего “АААААА!!!” начались всхлипы и рыдания. Потом снова истошный крик.

С верхнего этажа раздался режущий голос. Я поняла, что это тетя Гульмариям. Она кричала: “МОЯ АЙКАААААААА!!!!!!!”.

По ее крикам, в первую же минуту, я все поняла.

Все поняла.

Сердце как будто перестало стучать. Младший племянник от испуга заорал вместе с тетей. С моих глаз потекли слезы, и я их даже не заметила. Они были такие горячие, что обжигали мое лицо. Я бесконечно вытирала их, не хотела, чтобы дети видели меня плачущей. Но не могла остановить. Есть выражение “слезы ручьем” – только в этот день я поняла на себе полное значение. Они текли, текли, текли. Тетя Гульмариям рыдала наверху, и ее рыдания были слышны везде. Дети моего брата испуганно спрашивали у меня, что случилось, почему тетя плачет. Младший племянник продолжал истерить.

Я каким-то неживым твердым голосом отвечала им:

– Все нормально, тетя Гульмариям просто ударилась, сейчас она успокоится.

Дети моего брата жалостливо смотрели на меня, сминались с ноги на ногу, им было явно дискомфортно. У них тоже внезапно настал момент, когда взрослые люди все в один день перестали быть крутыми, всесильными и предстали перед ними в самом уязвимом состоянии. Скорее всего, старшая дочка брата – Ансара, – понимала это лучше остальных. Младшие были слишком растеряны.

Они переглянулись друг на друга, их старшая подошла ко мне и тихо спросила:

– С Айжан ажекой все хорошо?

Айжан. Так звали мою маму. Я только поняла, что все это время не говорила вам ее имя. Сестры называли ее “Айка”, папа – “жаным” или тоже “Айка”, я называла ее “маматай”. Я привыкла всю жизнь называть ее просто мамой, но мне нравилось казахское обращение к родителям – анашым-акетай. Особенно акетай – в этом слове так ласково звучала приставка “-тай”, как будто обращение к любимому ребенку. От этой приставки у меня в голове возникала мысль, что наши родители не могут быть взрослыми опекунами вечно. Настанет день – и они будут нуждаться в нас точно так же, как мы в них.

Правда, для маматай этот день настал немного раньше, чем я думала.

Ансара тревожно спросила у меня во второй раз,

– С Айжан ажекой все хорошо?

Я посмотрела ей в глаза, помотала головой и сказала:

– Прости, жаным. Скорее всего, нет.