Читать книгу Пассажир один не полетит - - Страница 4

Я стою около плаца, спрятавшись за щит с плакатом. На плакате написано – Боец! Будь бдителен! До границы 30 км!

И нарисован бдительный солдат с автоматом.

На плацу идёт смотр в честь 23-го февраля. Полковник что-то вещает мужественным голосом про родину. И опять же про бдительность. Только что я вернулся в свою часть, прилетел из Москвы.

Я стою на ветру и не решаюсь подойти к своей роте – пока я не объявился, я гражданский, не смотря на шинель и погоны.

Этого всего не может быть! – говорю я себе, – это всё не реально! Мама умерла и больше я её не увижу никогда. Даже когда закончится служба и я вернусь домой. Теперь я буду видеть её только на памятнике в Солотче.

Я не чувствую щёк, замёрзли ноги и руки. Пальцы, сжатые в кулак не разжимаются. За две недели я отвык от армейских сапог и шинели. Я вообще отвык от всего этого безумия – от холодного ледяного ветра, серых казарм, белых сопок. А служить мне здесь ещё год, даже больше.

Каждый день вставать по команде, идти в парк и, примерзая к броне крутить гайки. Жрать эту мерзлую картошку и мясо шестидесятых годов из стратегических запасов на случай войны. Маршировать по плацу на построении и петь строевые песни, глотать эту долбанную угольную пыль в наряде по кочегарке… Только писем от мамы больше не будет…

Я смотрю, как переминается с ноги на ногу наш оркестр, им бедолагам ещё и играть на этом морозе. Смотрю на нашу роту… знакомые лица, среди них есть друзья, только вот, не хочется никого видеть, даже говорить ни с кем не хочется. Может сейчас развернуться и потихоньку свалить… Вообще свалить! И не возвращаться! С этой жизнью не повезло – дайте другую! А эту можно выключать как кино, я досматривать не буду…

Мама умерла 7 февраля. В Рязань я приехал несколькими днями раньше.

Прилетел из Владивостока в Москву, потом поездом в Рязань. Когда я увидел её, сразу понял, что мог и не успеть! Я должен был добираться быстрее! Не нужно было делать остановки, не нужно было ночевать в Москве, нужно было бежать бегом… Я всё знал, хоть и, в глубине души, надеялся на чудо.

Мама улыбалась мне своей тёплой улыбкой и гладила по голове. Рука была исхудавшей и дрожала.

А я сидел у её кровати, положив лицо ей на плечо, чтобы не было видно слёз.

– Успел, сынок, – тихо говорила она, – успел…

Мы виделись два месяца назад в Магадане, где маме делали операцию. Тогда мы смеялись и много болтали. Я рассказывал разные веселые истории из моей службы, а она говорила о своей болезни как о каком-то досадном недоразумении, из-за которого пришлось бросить её любимую школу и лететь в Магадан. И хорошо, что теперь, после операции всё будет в порядке, и что скорее бы закончилась моя служба, и как хорошо было прошлым летом в Солотче…

Это прошлое лето… Она писала мне про него не раз – как было тихо и солнечно в лесу, как неожиданно для себя она встречала людей, которых не видела много лет. На фотографии, которую она прислала мне всего полгода назад, мама сидит с книгой на лесной поляне загорелая и молодая. Надо же – всего полгода назад.

Она всегда любила эти места, мещерская земля, как она говорила, родина Сергея Есенина…

Она здесь выросла, сюда приезжала летом на каникулы, а позже в отпуск с далекой холодной Чукотки. Когда родился я, стала приезжать сюда со мной. Мы часами бродили по сосновому лесу, утопая в жёлтом песке, брели по старой узкоколейке, ведущей как будто прямо в прошлое. Мама рассказывала мне истории про Лысую Гору и ведьм, было страшно и интересно. Она читала мне Маугли и Винни-Пуха, Эдгара По и Бредбери…

Жаль, что тем последним летом меня не было рядом, в это время я уже летел на танке через высокую траву и густой кустарник, рвал дикую лесную черемуху и открывал пошире рот при танковых залпах. Я орал во всю глотку песню легионеров из Обитаемого Острова Стругацких, и нырял в нагретые солнцем лужи, не слезая с брони БМП.

Прошло всего два месяца после той встречи в Магадане, и вот я снова вижу её. Теперь в онкологическом отделении рязанской больницы. Не изменилась только её улыбка…

Мама сильно похудела и выглядела очень усталой, глаза были затуманены обезболивающим.

– Ты и потом мне приноси цветы, – гладила мама меня по голове, – в Солотчу. Голос её был таким спокойным и уверенным, что было просто не уместно говорить то, что говорят в таких случаях. Нет! Ну что ты! Всё будет хорошо!

Я просто молчал, стараясь запомнить её голос. Я очень остро чувствовал, что никакого потом не будет, есть только сейчас.

Ночью её не стало.

Похоронили её в Солотче, как она и хотела. А через несколько дней я улетел обратно в Приморье.

И вот я стою у плаца, укрываясь щитом от ледяного ветра и посторонних взглядов. Я пытаюсь вспомнить мамин голос… и не могу. А с плаца доносится:

«…Продолжая выполнять свой воинский долг с оружием, которое нам вручила наша родина… Дальневосточные рубежи нашей родины… Повторяя подвиг наших отцов и дедов, защитивших нашу родину…»