Читать книгу The Last station - - Страница 13

«Рельефы Дворцовой площади на фотографиях совсем не похожи на оригинал, который ты увидишь своими глазами. Увидев его раз вживую, ты увидишь его вновь и после – во снах. Образы пережитого нахлынут, когда не ждёшь, и будут преследовать, стоит тебе хоть ненадолго абстрагироваться от насущного и уйти в себя. В мыслях ты часто будешь возвращаться к той осени… Неделя, по продолжительности сравнимая с месячным отпуском, а по событиям и вовсе опережающая всю былую жизнь. Казалось, всё, что было до этой поездки, – разгон – взлетная полоса только для того, чтобы наконец взлететь и очутиться там, где очутился. Дома».

…Хотела бы Луиза так вспоминать своё первое самостоятельное путешествие, как пытается выдавить из себя эти строки – с должным восхищением и восхвалением… Хотела бы, чёрт возьми, но извечное неудовлетворение отрезало ей крылья, так и не дав взлететь. Доктор Крашник велел вести дневники и каждый день записывать хоть что-то. Что угодно, чтобы отслеживать её настроение и состояние. Писать о каше с комочками не хотелось, впечатления и мемуары из заперти не годились, поэтому она импровизировала, что-то выдумывала, с каждой строкой погружаясь в реальные воспоминания.

Луизу окружали изящные, старые, архитектурные строения Петрограда, брусчатые кладки уютных улочек, дворы-колодцы и по-настоящему питерская эстетика. Посетив Эрмитаж, первое время она ощущала приятное потрясение и слабость, как будто только сошла с американских горок на надежную твердь земли. А спустя несколько часов все чувства так же бесследно покинули её, оставив на память только несколько особо значимых фотографий на фоне экспонатов. Кстати, занимательное наблюдение: когда она смотрела на эти фотографии, чувствовала лёгкую зависть к той себе – фотографии создавали впечатление инстаграмной дивы, для которой пройтись по картинной галерее Эрмитажа – как за кексами в кафе прогуляться. Облик красив, но вспоминая собственные чувства в тот момент – чувства той девчонки с фотографии, – Луизе становилось грустно. Как будто ожидала большего.

И это ужасно. Ничего не способно полностью удовлетворить её потребность. Ничто не способно наполнить её такими эмоциями, чтобы захотелось стать пламенем и сгореть, рассказывать об этом каждому встречному-поперечному.

Отвратительно понимать, что ты бракованная. Закрадывалось сомнение, что и другие эмоции, вроде сочувствия, нежности, заботы, гнева, любви она лишь имитировала, а не чувствовала в полную силу.

Может, она зря переживала, и это лишь её особенность? Хотелось надеяться, что она не одна такая. Может, многие тоже не чувствуют то, что воспевается на экранах фильмов и сериалов, о чём слагают поэмы. Может, многие также ничего не чувствуют, но бояться в этом признаваться из правил приличия?

***

Она начинала чувствовать, только когда восприятие плыло под давлением ноотропов, кофе или алкоголя. Как будто бы последний жалкий комочек чувств мобилизовался и, как брошенный котёнок, выползал наружу из канализации.

Тут она и смеялась, тут она и плакала, тут она и взахлеб рассказывала, как любит и хочет быть любимой в ответ.

А на утро воспоминания казались искусственными, пережитыми как в компьютерной симуляции, – словно она передавала управление кому-то другому.

А ещё очень тошнило от алкоголя. Не в момент, когда его пьёшь и не когда организм исходится на ругательства с похмелья. А в целом. Ассоциации не очень.

До жути иногда пугало осознание того, чем алкоголь является на самом деле. Токсин, который призван быть опиумом для мечущихся душ. Притуплять и подавлять. Такова его политика. Как кнут и пряник в одном лице. Когда Луиза находилась под действием алкоголя, даже тянущая к земле тошнота казалась чем-то далеким, неважным – уж точно не важнее лампы на потолке больничной палаты, которая без устали кружится перед глазами, пока лежишь на спине. А на утро чувство вины и обещание «никогда больше».

А как она вела себя под алкоголем в прошлом… Канаты и барьеры, тщательно выстраиваемые ею всю жизнь, заградительные учреждения, колючие проволоки – всё это игнорировалось девушкой. Верёвка на собственной шее ослабевала, и тотемное животное Луизы приобретало больше власти. Ходить туда, куда тянет, говорить без жёсткой самоцензуры и выражать себя, невзирая на иные мнения. И никто уже не мог её ни в чем обвинить. И никто не мог сделать больно. Именно поэтому действие алкоголя девушку так коробило. Из-за дурацкого вопроса на утро: «Почему я это сделала?». Ведь это была «она» и «не она» одновременное. Луиза Шредингера. Она на своей шкуре осознала, что значит «чёрт попутал». Потому что именно так это и ощущалось.

***

Бутылку она всегда ставила подальше – давнее правило, которым она не собиралась пренебрегать даже в больнице. Садилась со стаканом, в котором обычно пила чай, но не в этот раз, и занималась параллельно делами, на которые смог вдохновиться её захмелевший мозг. Смотреть сны под грузом 13-ти градусного сухого казалось бессмысленным, потому что ни вспомнить великолепный сюжет, ни оценить работу собственного мозга она была не в силах. Весь сон впустую, вся ночь впустую, драгоценное время безмятежности, выторгованное у падкого на взятки санитара – впустую. Потому отвлекалась она на что-то более продуктивное. Думала. Рисовала. Писала в дневнике эти ссаные записки доктору. Творила. На утро полученные бредни казались настолько гениальными, что она порой сомневалась, что это написала она, а не вульгарный псих из соседней палаты.

И так было всегда.

И бутылку она ставила подальше.

Долго хихикала над всяким. Над шутками в голове. Над своим лицом в зеркале. Над пятидесятилетней соседкой, которая в такие моменты становилась подозрительно умной и всепонимающей. Смешно было всегда, за исключением тех случаев, когда кто-то из «внешнего мира» портил ей всю малину своими моральными наставлениями. Верно говорят: «Не лезь в голову пьяному, он сам боится туда соваться».

Но пока бутылка стояла как можно дальше от ее «рабочего» места, всё было под контролем. Бутылка стояла так далеко, чтобы на случай, если она пойдет за добавкой и почувствуют вату под ногами, она могла остановиться. Не перешагивать порог. Не отключаться, пуская слюни на кафель со спущенными штанами в общей душевой.

Такого кстати с ней никогда не бывало.

***

– Луизонька, – донеслось до неё сквозь толщи воды. – Луиза, – повторный клич, и судно, на котором она уснула, затряслось. – Луиза, проснись.

Она приоткрыла чувствительные к свету глаза по одному, натыкаясь на мутную фигуру. Силуэт поплыл, и она зажмурилась, боясь расставаться с горячей, душной тьмой. Голос зачем-то опять просил её очнуться.

Луиза сдалась. Глубоко выдохнула и приподнялась на локтях, чтобы взглянуть в лицо нарушителю спокойствия.

– О Боже, ты дышишь.

Луиза хотела улыбнуться, узнав голос, но рот не двигался, высохшие губы не подчинялись приказам.

– Привет, – беззвучно прохрипела она. Напротив, на краю кровати сидела Юлия, соседка по палате, – женщина, как уже упоминалось, пятидесяти лет, потерявшая взрослого сына слишком рано и бывшая к этому совершенно не готова. Женщина всматривалась в то помятое нечто, что ещё вчера было лицом Луизы, а затем произнесла в ответ:

– Привет.

Футболка липла к спине. Луиза проверила на ощупь – да, так и есть, пот лился с неё ручьём. По лбу так же стекали две жирные капли вдоль линии волос.

– Сколько времени? – спросила девушка следом. Голос ещё не вернулся. Немного стыдно, что кто-то видел её позорные пробуждения каждый раз. – Я успеваю к завтраку? Или… стоп! – В пластиковом окне без занавесок сидела тёмная ночь. Она что, сутки проспала?

– Не волнуйся, сейчас половина третьего утра, – опровергли губы цвета мрамора. – Мне показалось, что ты подозрительно не дышишь… – Луиза усмехнулась на эту реплику Юлии. – Я подошла, а тут ты в крови. Я и разбудила.

– Блин… – Луиза поспешно просунула руку под одеяло. – Только не это.

– Нет, – Юлия отвела взгляд. – Кровь изо рта текла.

– Что?.. – Луиза коснулась уголков губ и нащупала сухие корочки. Нетерпеливо почесала и сорвала одну.

Затем быстро встала и всё ещё полупьяной походкой скрылась в общей ванной, которая, хвала Небесам, находилась прямо напротив их палаты.

Луиза машинально осмотрела себя. Отёкшее потное лицо, красные глаза и обожжённые губы. Из уголка рта виднелись рубиновые корочки, стремясь ближе к уху. Винить себя уже не было сил. Умыться бы, да лечь досматривать мультики..

– Это укус. Я, когда выпью, челюсть не чувствую. Иногда могу сильно прикусить губу или щеку изнутри. До полноценного кровотечения это не дотягивает, – поделилась она матчастью с Юлией, присев на крышку унитаза. В ванной комнате были и ванная, и душ, и туалет, и кушетка – всё рядом с их палатой, и потому никто не был разбужен ночными переговорами.

Когда она вернулась в палату, Юлия, окаменев, сидела на всё том же месте и не отвечала. Луиза отвесила себе мысленно подзатыльник: теперь Юлия наверное, брезговала быть с ней, увидев, как на кровати чётко проявились мокрые границы лежащего там тела, пережившего алкогольную агонию.

– Эм, знаешь, – стыдливо начала она. – Ведь доктору Крашнику не обязательно об этом знать…

Юлия бросила красноречивый взгляд и покачала головой.

– Я стараюсь, правда… – тихо произнесла девушка, не смея подойти. Чувство вины стреблось в груди.

– Лу, я переживаю за тебя, – напоследок произнесла женщина и направилась к своей кровати. Луиза надеялась, что хотя бы у соседки получится досмотреть сегодня сны. Сама девушка стянула мокрую простынь и, стараясь не натыкаться на стены, понесла её в специальную комнату. На ощупь засунула всё в первый попавшийся узел с грязным бельём, и только потом вернулась в кровать.

***

После того конфуза Луиза не пила уже три дня. Стойко держалась. Голова болела, было тошно и мучительно, и ещё до неприятного трезво. Мыслительный процесс предавал, напоминая, что заначка ещё не совсем пуста.

Дела в группе не улучшились. На личных встречах с психиатром он недовольно отмалчивался, читая ее как открытую книгу. Да так жестоко, что корешок выгибался и уголки страниц закручивались под таким взглядом.

И помощи попросить не у кого, потому что защищать её нужно от неё самой. Тот парень, что приглянулся ей ещё в первый день, был занят куда более важными вещами. Болтал с Матерью-Природой и на групповых сеансах отмалчивался. Эгоист сраный.

Искать помощи неоткуда и незачем. Но Луиза знала, что скоро всё придёт в относительную норму, если продержаться ещё немного. Впервые она столкнулась с «постзапойной депрессией» в семнадцать. Состояние отмены. Пьяная эйфория сменялась апатией. Луиза ненавидела и презирала себя в эти дни. Длилось это состояние цепкого самобичевания два дня, но потом обычно отпускало. Сейчас оно опять напомнило о себе, но в этот раз Луиза, наученная опытом, знала, что делать, а чего избегать. Всё почти хорошо. Но руки по-прежнему тянулись к тайнику с бутылкой, которую она променяла у дежурного медбрата на наличку. И с этим бороться было сложнее.

***

«Две минуты до полуночи. Не одна. Ведь когда ты оглашаешь точное время, эта самая минута проходит. И не остаётся ничего. А сказав “Две минуты до полуночи”, ты выигрываешь запасное время. И вот они – последние 60 секунд, которые ты со скрупулёзной решительностью считаешь в голове. Зачем? Да потому что тело хочет постепенно подготовиться. Чтобы слышать в ушах шум крови, а дыханием приглушить все остальные звуки.

И 3… 2… 1…

Ты срываешься с места и бежишь в направлении подвала, когда звенит звонок сирены. Безупречное произношение объявляет пожарную тревогу… Они заслужили гореть заживо»…

– Что пишешь? – спросила Юлия, подкравшись из-за спины и застав врасплох. Совсем не странно, что Луиза её не заметила. Мира вокруг словно и не существовало. Все мысли накрепко застряли в омуте записной книжки, из которой её вырвали в холодную реальность. Даже шариковая ручка, данная под расписку доктором Крашником, мазнула по странице страшной закорючкой.

– Просто пришло в голову, – она проводила взглядом последние бредовые строки и закрыла блокнот. На групповой терапии тот самый Паша разгрыз себе предплечье, и эта картина ярко отпечаталась в мозге. Хотелось написать что-то пронзительное, чтобы запечатлеть похожее безумие на бумаге, но пока это были только жалкие попытки.

Алкоголя не было в крови уже шесть дней. Непривычно скучно и слишком нормально. Зато из-за пустого ожидания ночи к Луизе иногда подкрадывалось вдохновение. Оно манило соблазнительно пальцем, и девушка покорно увлекалась.

Она старалась чаще писать свои уродливые наброски. Таким образом на мысли о выпивке не было времени.

Иногда они с Юлией разговаривали о жизни, и это было лучшее применение свободному времени. Юлия много рассказывала о юношестве, о неудачах в личной жизни, о том, что она подавала большие надежды, пока не забеременела от тренера. Луиза за время знакомства, кажется, узнала всё о её ребёнке. Сын был её жизнью. Тот так и не женился, не сложилось. Здоровье Юлии в один момент стало подводить женщину основательно, и сын вовсе переехал к матери. Долгое лечение, стационары, операции. Он ухаживал, как мог, жертвуя свободным временем и силами. Был опорой. О том злополучном тренере при этом Луиза больше ничего не услышала. В туннельной памяти Юлии были только её сын и то, как затем он погиб, оставив её одну, словно выбив из-под Юлии табуретку. Луиза слушала, сочувствовала, но должна была признаться, что не запомнила и половины полученной информации. Но это не значило, что ей не нравилось слушать. Тем более Юлия повторяла одни и те же истории по кругу.

В свою очередь, девушка поделилась мыслями о том, что она, кажется, алкоголичка в свои двадцать три года. Юлия пыталась её утешать, но девушке не удавалось воспринимать слова поддержки.

Таким темпом она продержалась до конца недели, что приятно воодушевило девушку.

Луиза знала, что будет дальше. Либо просветление в рассудке и «излечение» от зависимости, либо она сорвётся, и всё полетит в тартарары.

Решить, какой путь ей подходит, девушка до сих пор не могла. Выбор между ложным и призрачно-настоящим счастьем для кого-то кажется очевидным, но она себя знала: не сможет она быть счастливой ни с алкоголем, ни без.

Тем более, она ведь опять сорвётся…

***

Несчастный случай выпал на утро воскресенья. Привычный распорядок дня и предвкушение полуленивого выходного обернулись для Луизы суматохой. Она не до конца очнулась, когда их палата начала сотрясаться рыданиями Юлии. Женщина сидела, уткнувшись в подушку, вопила и стонала. Эта картина мазнула в памяти чем-то знакомым и отравляющим. Сонная, Луиза потянулась к женщине, надеясь хоть как-то успокоить, но Юлия упала на кровать, повернувшись спиной, и в её крике стали различаться слова:

– Мой ребёнок! Мой малыш! Почему я не уберегла тебя! Лучше бы я сделала аборт, чем вот так потерять тебя!

Что-то перемкнуло в голове девушки, сердце сжалось. В следующий момент Луиза просто встала, встряхнула волосами и с толстовкой наперевес вылетела из комнаты.

Даже не хотелось думать, анализировать и винить себя. Только мстительный голос внутри: «Какого черта ты делаешь?». Но и это её больше не тревожило. Потому что она уже не сможет остановиться.

Она осознавала все свои метания и была на «ты» со своим безумием. Стакан за стаканом. Строчка за строчкой. Пока её не отпустит эта навязчивая картина, как Юлия бредила, повторяя: «Господи, почему ты забрал его, а меня оставил?! Почему он, а не я?!».

Лучше бы Луиза так и сидела в одиночке. От людей остаются только проблемы, даже когда эти люди уходят. Она заливала в себя непомерно много, подавляя рвотный рефлекс. Ей определенно был неприятен привкус терпких виноградин и осадок, царапающий горло. Но она и сама надломилась. Пошла трещинами. Её накрыло чувствами, от которых она убегала годами. Она вспомнила о своей беспомощности. Она вспомнила, как потеряла частичку себя.

Санитарки ещё домывали коридор, когда Юлия успокоилась и вышла из комнаты. К своему удивлению, она не увидела Луизу ни в холле, ни в столовой, ни в библиотеке. Проверив тайник девушки, она целенаправленно пошла на поиски. Не так много мест, где можно уединиться в больнице, но тем не менее, они есть.

– Маленькая пьянчуга, как тебе не стыдно? Разве такой судьбы мы хотели для тебя? – приободрённая утренней истерикой, поприветствовала женщина, заходя в тёмную прачечную, которая обычно заперта. На горе грязных вещей нашлась зеленоглазка в объятиях бутылки.

Луиза не спала, но и не спешила отвечать. Взгляд гулял по помещению. Сколько часов уже прошло? Как она тут оказалась? Её лицо было напряжено. Единственная эмоция, затопившая её корабль, была старая боль. Нижняя челюсть неопределённо дрожала. Голова держалась, чуть накренившись, но ничего больше не предпринималось для организации удобной позы. Ноги изломаны в причудливой позе, как при ДТП. Позвоночник принимал на себя новую роль, повторяя изгибы пьяной ящерицы на куче тряпок.

Юлия хотела бы помочь. Но пьяная Луиза всех игнорировала. Если бы женщина увидела хоть отклик взаимного желания, Юлия определенно уже пошла бы к врачу. Он смог бы найти подход, при котором Луиза будет защищена от этой пакости. Но желания у Луизы не было.

– Ну что опять произошло-то? – нетерпеливо спросила женщина.

– А что, мне нужен повод? – прошептала Луиза. Обида на саму себя вышла на первое место, застилая все остальные чувства. Юлия молчала, видя слёзы, мелькнувшие на долю секунд на щеке девушки. Тогда-то Луизу прорвало: – Это моя жизнь. Здесь только я и никого больше. Не нужно сравнивать меня с… Хочу – гублю себя, хочу – спасаю. Я просто могу уйти, и никому до этого не должно быть дела!

– Какой же ты глупый ребенок, – расстроенно закончила Юлия и, присев рядом, совсем уж по-матерински обняла всхлипывающую девушку. Возможно, проблемы у них разные, но страдают они одинаково – беспробудно и самоуничижительно.

***

«В каждом человеке есть королевство. И всё, чего хочет королевство – людей, которыми можно управлять и которые будут поклоняться. В каждом человеке есть трон. На троне сидит Глава всего, и он выбирает: кто нужен, а кого уничтожить. Иногда на троне сидит холодный мозг, который хочет сделать, как можно лучше королевству. Он искренне переживает за его функциональность. Он отталкивает всех, кто может причинить вред. Но иногда там сидит сердце. И вот оно-то любит заставлять своё королевство пострадать. Гадкая сука.

У всех внутри королевство.

А у Луизы внутри только разруха. И на месте, где было два сердца, теперь не осталось ни одного», – писала девушка, вцепившись в последние крупицы сознания, чтобы закончить мысль в блокноте.