Читать книгу Мастерская судеб - - Страница 4

Иван сидел в приёмной у Директора и жутко нервничал. Обхватив ладонями голову, он пытался унять дрожь в руках и заодно собрать в кучу разбегающиеся мысли. В голове его царил кавардак. Всё услышанное вчера от Бориса могло показаться дикой фантасмагорией или не слишком остроумным розыгрышем, если бы Иван не был уверен, что это чистая правда. Он пытался понять, как он относится ко всему услышанному, рад ли он, что будет теперь не один, но эмоции его, так же как и мысли, пребывали в полнейшем беспорядке. Он поднял голову, поймал ободряющий взгляд наблюдавшей за ним секретарши и тут же отвёл глаза. К его удивлению, появление его в стенах мастерской вызвало довольно сильный ажиотаж. Пока он шёл через здание, то и дело из многочисленных кабинетов выглядывали головы, наблюдали за ним, перешёптываясь друг с другом, разве что не тыкали в него пальцем. Иван вспомнил, как в третьем классе он перешёл в новую школу – ощущения тогда были примерно такими же. Да и сам он с не меньшим любопытством рассматривал окружающих – ведь эти люди профессионально занимались программированием человеческих судеб! Это были не такие жалкие дилетанты-самоучки, как он, а настоящие хозяева жизни и смерти. От осознания грандиозности всего, чем занимались здесь эти люди, захватывало дух. Иван внезапно понял, что отчаянно хочет стать одним из них, хочет найти своё место здесь. Он осознал и прочувствовал, как же он на самом деле сильно устал быть никем не понятым одиночкой, устал от того, что никто из его окружения не способен понять и оценить его труды, дать совет или просто приободрить. У него появилась надежда стать частью сообщества себе подобных, но вместе с надеждой появился и страх быть отвергнутым. Ещё некоторое время Иван сидел, пытаясь представить, какие изощрённые вступительные испытания ему предстоит пройти, чтобы доказать свою пригодность, пока всё та же секретарша не вывела его из глубокой задумчивости, пригласив наконец в кабинет к Директору. Иван вошёл туда на ватных, негнущихся ногах.

Когда он оказался внутри, ему почудилось, что он внезапно переместился во времени на два века назад. Если обстановка приёмной ничем не отличалась от среднестатистического офиса и выглядела вполне современно, то в кабинете время застыло где-то в начале девятнадцатого века. Если приёмная была застелена обычным серым ковролином, то здесь под ногами лежал огромный персидский ковёр с затейливым рисунком. Кабинет имел прямоугольную форму, с одной из узких сторон располагалась входная дверь, с другой – большое панорамное окно, обрамлённое тяжёлыми тёмно-красными портьерами с выцветшими золотыми кистями. Под окном стоял массивный резной письменный стол с большим количеством ящиков, за ним спиной к окну сидел Директор. Перед столом стояли, несколько выбиваясь из общей атмосферы своим чуть более современным видом, два мягких, уютных кресла. Другой мебели в кабинете не было. Стены его были увешаны картинами в потемневших от времени рамах. При одном взгляде на полотна сразу чувствовалось, что они дышат неподдельной глубокой древностью.

– Вы способны их оценить? – вместо приветствия спросил его Директор.

– Э-э-м, оценить… ну не знаю, я не специалист здесь. Но думаю, что каждая стоит целое состояние, так?

–– Разумеется, я спрашиваю не про стоимость картин. Приглядитесь к ним повнимательней и дайте своё суждение – какой вы находите мою коллекцию?

Иван подошёл к картине, висевшей сразу же слева от входа. Он вгляделся в неё, и окружающий мир тут же перестал для него существовать. На картине было изображено могучее раскидистое дерево, одиноко стоящее посреди бескрайних лавандовых полей. Иван, практически не дыша, пристально разглядывал рисунок его кроны и видел, как листья мерно колышутся под порывами ветра, приносящего к дереву отзвуки историй, песен, судеб и событий со всего света. Он вгляделся в узор коры и словно бы всей кожей почувствовал движение жизненных соков внутри его ствола. Он знал, что, когда умрёт это дерево, вслед за ним погибнет и весь мир. На следующей картине была изображена башня, стоящая на высоком утёсе над морем. На горизонте угадывалась тонкая оранжево-розовая полоска – шли первые минуты рассвета. Иван любовался искусно переданной игрой света и тени, но в душе его нарастало смутное ощущение тревоги. В какой-то миг он понял, что для человека, живущего в башне, прошедшая ночь тянулась бесконечно долго, и это была последняя ночь его жизни. Следующим висел портрет грузного пожилого мужчины с крупными чертами лица, надменно выпяченной нижней губой и властным взглядом. Иван не знал, кто это, он мог разве что по костюму определить, что это дворянин эпохи Возрождения, но точно знал, что одно слово этого человека определяло, кому жить, а кому умереть. Под взглядом этого портрета Иван чувствовал себя как кролик перед удавом. На полотне, висевшем вслед за ним, была изображена задорно улыбающаяся молодая женщина в кружевном невесомом платье, с таким же кружевным зонтиком для защиты от солнца в руках, у ног её сидел чёрный мопс. Иван смотрел на её беззаботную, искрящуюся улыбку и чувствовал, что ради неё многие мужчины готовы были убивать, предавать, отдавать последнюю рубашку и даже развязывать войны. Он видел, какую бурную, доходящую до эйфории радость приносила ей игра с ними.

Так он переходил от картины к картине, медленно двигаясь вдоль стены по часовой стрелке. Он рассматривал лица людей, которых никогда раньше не видел, но знал сокровенные их тайны, города, в которых он никогда не бывал, но чувствовал их душу, разглядывал батальные сцены и видел, как последствия запечатлённых на них битв уходят в будущее, расходятся во все стороны, словно круги на воде. Он видел стремящиеся за горизонт парусники и знал, какие из них найдут гибель в открытом море, а какие завершат своё и путешествие и тем самым изменят мир, перенаправят ход истории.

Чем больше полотен проходило перед его взглядом, тем шире раскрывалось его восприятие, тем больше деталей и подробностей он улавливал, с каждым разом находя всё больше взаимосвязей, уходящих далеко за пределы каждой отдельной картины. Полотна с большой охотой с видимым нетерпением стремились поведать ему свои истории, выплеснуть на благодарного зрителя всё то, о чём им годами приходилось молчать. «Картинам тоже бывает одиноко», – подумал он.

Наконец, когда круг замкнулся и все картины были осмотрены, Иван подошёл к столу и опустился в стоящее перед ним кресло. За такое короткое время он понял и почувствовал столь многое, что теперь не мог найти слов, чтобы хоть как-то это интерпретировать. Директор терпеливо ждал, пока Иван соберётся с мыслями. Прошло минут пять, и тот, злясь на собственное косноязычие, начал осторожно подбирать слова.

– За каждой из них есть история, но в то же самое время каждая картина и есть история.

– Слишком расплывчато. Это можно сказать про любую вещь. Попробуйте ещё раз.

Иван снова задумался. Директор ждал, не проявляя даже малейших признаков нетерпения, словно у него, самого занятого человека в стране, не было более важного дела, чем отвлечённый разговор об искусстве с впервые увиденным им молодым человеком.

– Эти картины говорят. Они могут и жаждут поведать свои истории, чего нельзя сказать, например, даже про самую древнюю вилку, пусть на неё нанизывал солёные огурцы сам Иван Грозный.

– Уже теплее, но подобное суждение может дать любой искусствовед. Вы́ же явно поняли намного больше. Дам вам небольшую подсказку: как вы думаете, зачем здесь могут висеть эти картины, учитывая, чем именно занимаются в нашем учреждении?

– Что ж, если они здесь не просто для того, чтобы радовать глаз, значит они выполняют какую-то сугубо практическую функцию.

– Вы можете догадаться какую?

– Скорее почувствовать. Мне показалось, что они связывают это место с какими-то очень важными и отдалёнными точками пространства и времени.

– Можно и так сказать. А чем, по-вашему, может быть характерна такая связь?

– Насколько я понимаю, она должна работать в обе стороны, а значит, всё, о чём рассказывает каждая картина, происходит одновременно в прошлом и настоящем. Получается, что взаимодействуя с такой картиной, ты находишься в двух временах одновременно. Это место – что-то вроде перекрёстка времён?

– Что-то вроде, – кивнул Директор. – Эти картины написал один из ваших предшественников.

– Из моих предшественников? – переспросил Иван с таким озадаченным видом, что любой нормальный человек не выдержал бы и расхохотался. Директор же не повёл и бровью.

– Именно так. Борис Евгеньевич вам не сообщил? Вы, молодой человек, после прохождения соответствующего обучения, примете на себя цех по работе с творцами.

– То есть как – целый цех? Насколько я запомнил из того, что Борис Евгеньевич мне вчера рассказывал, каждым цехом руководит мастер – наиболее опытный и способный сотрудник, прошедший все стадии работы подмастерьем, собаку съевший на своей работе, – одним словом элита.

– Всё верно, но, видите ли, работа в том или ином цехе требует от человека строго определённого набора качеств, способностей и склонностей – везде своя специфика. И иметь на любой, даже самой маленькой, должности человека, по каким-то критериям не подходящего, – в нашем случае это преступление против человечества. Любой брак – это загубленные жизни и поломанные судьбы. Работа в Мастерской Судеб – это прежде всего огромная ответственность, так что мне приходится очень тщательно и придирчиво подбирать кадры.

Иван после такого объявления почувствовал, как неотвратимо подступает к нему волна паники. Руки его похолодели, а лоб, наоборот, покрылся испариной. Только вчера он узнал о существовании Мастерской Судеб. Сегодня же он входил в кабинет Директора, боясь каких-нибудь сложных, невыполнимых вступительных испытаний, согласный работать здесь хоть бы даже уборщиком, а его просто попросили дать своё суждение о живописи и вслед за этим сходу объявили, что принимают его на важную руководящую должность и возлагают на него огромный груз ответственности за чужие судьбы. Впору было падать без чувств, но пока Иван держался. Директор, словно и не замечая его состояния, продолжал:

– В целом штат у нас практически полностью укомплектован, есть лишь одна значительная дыра – это, как вы уже догадались, цех по работе с творцами. Собственно говоря, цех это только по названию – творцами занимается только один человек. Объём работы, по сравнению с другими цехами, очень скромен, но специфика уж очень своеобразная  – кто попало не разберётся. Предыдущий мастер этого цеха ушёл на пенсию ещё в восемьдесят седьмом – четверть века он занимался этой работой, а вот преемника мы ему с тех пор так и не нашли. На самотёк пустить работу цеха, сами понимаете, мы, конечно, не могли, пришлось распределять её между другими цехами, но без профильного специалиста за прошедшие три десятилетия сфера эта совсем захирела. Культура постепенно стала приходить в упадок, а между тем, деятельность ваших будущих подопечных очень важна для поддержания всеобщего равновесия между духовным и материальным. На данный момент это равновесие в значительной степени нарушено, что может грозить самыми непредсказуемыми последствиями во многих сферах жизни.

– Мои подопечные? – прохрипел Иван.

– Я говорю о творцах, – терпеливо пояснил Директор, – о той категории творчески одарённых людей, которые своей деятельностью способны массово влиять на психику, а в отдельных случаях даже перепрограммировать судьбы людей. Работа с таким контингентом, как я уже говорил, очень специфична и требует не только развитых эмпатических способностей, но и предельно острого творческого чутья. Проблема в том, что люди, обладающие такими качествами, как правило, очень неорганизованны и эмоционально нестабильны, а нам здесь нужна твёрдая рука. Другое дело – вы. Вы ведь у нас – случай уникальный: не только одарённый поэт, но и прирождённый вершитель судеб. Без специального образования, без оборудования, без таблиц и расчётов вы спокойно вертите людскими судьбами. Расскажите, как вы это делаете?

Иван сначала заподозрил в сказанном насмешку, но, вспомнив, что вчера говорил ему про Директора Борис, понял, что это был неподдельный интерес увлечённого своей областью знаний учёного, и ничего больше. Директор вдруг перестал казаться таким уж страшным, волна паники прошла мимо, а сковавшая его робость начала подтаивать и постепенно отступать. Иван даже смог улыбнуться.

– Представьте – понятия не имею как. Я заранее чувствую, как приближается этот момент, встречаю нужного человека, смотрю ему в глаза, причём чаще это сам человек ищет моего взгляда, а не наоборот – и всё. После я словно проникаю в его сознание, я начинаю полностью, всеобъемлюще понимать его, за считанные секунды я проживаю всё его прошлое и начинаю различать, как сложится дальнейшая его жизнь. И в этот момент в судьбе человека соединяются в некую систему все предпосылки, формирующие её, и она необратимо меняется.

– Впечатляет. Честно говоря, удивительно, что вы ещё не в дурдоме. Как вам удаётся справляться с последствиями?

– Ну, тяжко бывает, конечно, но справляюсь. Стихи вот пишу, чтобы от переизбытка напряжения избавиться. Вроде бы до дурдома далеко ещё. А скажите, эта работа по изменению судеб и должна быть настолько тяжёлой?

– Возможно, это самая тяжёлая работа на свете, но всё познаётся в сравнении, так что многие могут здесь со мной не согласиться. Другое дело, как именно вы выполняете эту работу. При наличии определённых знаний и опыта, вы можете вкладывать в одного человека в сто раз меньше сил и эмоций, чем делали до этого. Таким образом, продуктивность ваша вырастет, а вредные последствия для вашего здоровья будут не столь ощутимы.

– Хорошо бы, а то такие отходняки бывают…

– Ну, скажем так: ваша самодеятельность выглядела примерно как работа сварочным аппаратом без защитной маски – глупо и расточительно по отношению к своему организму. Но ничего, сделаем из вас грамотного специалиста – цены вам не будет. Есть у вас еще какие-то вопросы?

– Да, есть один. Я вот что-то не пойму – вы говорите, что тридцать лет не могли найти никого подходящего для этой работы. А вы не могли просто запрограммировать любого только что родившегося человека, чтобы у него развился нужный вам набор качеств? Да тот же самый мастер лет за двадцать до своего выхода на пенсию подобрал бы себе преемника, вложил в него всё, что нужно, потом сам бы обучил его и уже после этого ушёл на заслуженный отдых.

– Здорово было бы, будь у нас такие возможности, только человеческая судьба – это всё же не компьютерная программа, хотя, безусловно, очень похожа. На судьбу каждого человека по-своему влияют разные невидимые силы: коллективное сознание общества, различные глобальные течения, легко подхватывающие человека и уносящие его за собой, движение звёзд и планет, биоритмы Земли, наследственность, причастность к судьбам собственного народа и семьи, влияние окружения, но главное – это воля самого человека. Мы лишь вносим порядок в общий хаос их существования, помогаем встать на лучший для себя и окружающих путь, развить скрытый внутри потенциал, встретить нужных и важных для себя людей. Но наша работа лишь создаёт условия, в которых человек действует сам. Конечно, иногда нам приходится напрямую вмешиваться в людские судьбы, но всё же эти вмешательства мы стараемся свести к минимуму – чаще всего консервативные способы лечения предпочтительней, чем операционное вмешательство. Впрочем, бывают случаи, что без операции никак не обойтись, но сейчас речь не об этом.

– М-да, как-то я пока смутно всё это себе представляю.

– Ну ничего, вникните – разберётесь со временем. Работа эта не для среднего ума, но я в вас верю. Идите сейчас к Борису Евгеньевичу – он будет вашим куратором первое время, введёт вас в курс дела, поводит по цехам, познакомит с коллегами, откроет вам частичный доступ к базам данных, ну и вообще, поможет обжиться на новом месте.

– Да, конечно, спасибо большое, – Иван замялся, не зная, как сформулировать мучающий его вопрос.

– Вижу, что-то осталось для вас непонятным? Спрашивайте, не стесняйтесь.

– Да я просто всё никак в толк не возьму – вы только сегодня впервые меня увидели, немного поговорили со мной о живописи и сразу же с ходу доверяете мне работу, для которой тридцать лет не могли найти никого подходящего.

– Да, всё верно. Что именно вас здесь смущает?

– Ну, я не знаю. Я думал, должны быть всякие тесты, проверки, контрольные задания или ещё что-то в этом духе…

– Я так понимаю, вы можете предложить какой-то иной, более надёжный способ проверки своих способностей?

– Да нет конечно, я просто… – промямлил вконец смутившийся Иван.

– Вот и не забивайте себе голову слишком отвлечёнными вопросами. Привыкайте мыслить сугубо практично и желательно, не выходя за рамки собственной компетенции.

Сопровождаемый таким вот начальственным напутствием, Иван, попрощавшись с Директором, вышел из кабинета и шагнул в новую жизнь.

***

Так он начал своё обучение в Мастерской Судеб. Выйдя от Директора, он с помощью его секретарши разыскал Бориса, который весело приветствовал его:

– Ну что, поздравляю, Гарри, ты волшебник!

– Да уж, здорово, хоть и день рождения у меня без малого три месяца уже как прошёл.

– Ну ничего, лучше поздно, чем никогда. Как встреча с начальством прошла, как тебе наш старик?

– Странный довольно, но очень, как бы это сказать, значительный. Говоришь с ним и кажется, что сплошную чушь несёшь, настолько он тебя превосходит умом и опытом и ещё чем-то непонятным.

– Да, ничего, привыкнешь. Куда он тебя определил, какие ЦУ дал?

– Велел к вам идти, сказал, будете моим куратором, всё мне тут покажете, обучите, доступ откроете. А после обучения буду творцами заниматься.

– Что ж, раз начальство приказало, то буду кураторствовать. Только мы с тобой вчера договорились на «ты» быть – не настолько я тебя старше, чтобы мне выкать.

– Да, как скажешь, просто воспитание такое.

– Скорее уж жизненная позиция: человеку, который остро чувствует собственную обособленность от окружающих, не доверяет людям и стремится держать дистанцию, комфортнее обращаться ко всем на «вы». Привыкай к мысли, что здесь ты в кругу себе подобных. Ладно, пойдем, устроим тебе экскурсию по нашей текстильной фабрике.

– Почему именно текстильной?

– Ну как – прядем судьбы и всё такое. Говорят, раньше для этого и вправду ткацкие станки использовали, теперь вот на компьютеры перешли – не в пример удобней оказалось.

Ближе всех к кабинету Бориса располагался цех глобального планирования – туда они и направились. В помещении, где он располагался, работало девять человек. Восемь сидели за столами, стоящими вдоль стен в форме буквы П, девятый – мастер цеха, располагался отдельно. Это был чуть полноватый, стильно одетый мужчина средних лет, в очках в тонкой оправе, с наголо обритым черепом и крошечной козлиной бородкой. Иван подумал, что тот похож на музыкального продюсера или модельера. Звали его Олегом. Борис представил их друг другу. Говорил Олег, как и положено коренному москвичу, манерно растягивая слова.

– Наслышан и очень рад знакомству. Самуил Карлович вчера очень всех нас заинтриговал рассказом о тебе. У вас, я так понимаю, обзорная экскурсия? Отлично, вот, располагайтесь – всё покажу, всё расскажу. У нас сейчас как раз очень интересный проект в работе – масштабная эпидемия, запланированная на конец следующего года.

– Эпидемия? – переспросил Иван удивлённо.

– Именно. И не просто эпидемия, а если всё пойдёт хорошо, то и полноценная пандемия – настоящий, без ложной скромности скажу, шедевр! За основу для расчётов я взял данные по гонконгскому гриппу 1968 года, но мне удалось найти пару оригинальных решений, так что КПД у неё намечается беспрецедентно высокий.

– Не думал, что у эпидемии гриппа может иметься коэффициент полезного действия.

– Ну конечно, может! Это ведь один из основных сдерживающих инструментов, которые мы используем.

– Сдерживающих что?

– Как что! Войну, разумеется.

Сказано это было таким будничным тоном, словно речь шла о какой-нибудь курсовой работе по истории. Видя непонимание в глазах собеседника, Олег принялся разъяснять:

– Видишь ли, жизнь на нашей многострадальной планете устроена таким образом, что любое произошедшее на ней событие имеет свою обратную сторону: в одном месте началось лето, в другом зима, кто-то любуется рассветом, а на другом конце мира – закат, где-то начался сезон дождей, где-то, в противовес, продолжительная засуха, кто-то растёт и крепнет, кто-то стареет и распадается на составные элементы. Ну и всё в таком роде – природа любит равновесие. Мы же, люди, строя цивилизацию, всё дальше и дальше уходим от природы. Наш мир соткан из противоречий, и чем больше противоречий накапливается в мире, тем сильнее нарушается природное равновесие. Это можно сравнить с постепенно сжимающейся пружиной, которая рано или поздно распрямится и отбросит от себя всё, что давило на неё своим весом. А, поскольку менталитет наш устроен таким образом, что мы всегда готовы брать, но крайне редко – отдавать, то всё новые и новые противоречия формируются на каждом шагу. Вступая во взаимодействие друг с дружкой, множество малых противоречий формируют большие, те, в свою очередь, начинают влиять на ход истории, которая, вместо того чтобы течь плавным, ровным потоком, начинает выходить из своего нормального русла и прокладывает себе новое, зачастую в самых неподходящих для этого местах. И вот в такие моменты как раз и происходят всплески разрушительной силы распрямляющейся пружины. Человечество сходит с ума и пытается само себя уничтожить.

И ты только представь себе: век идёт за веком, человечество развивается, структура общества становится сложней, людей становится больше, а следовательно, больше и точек противоречия в мире, накапливаются конфликты интересов, крепчает коллективная воля, случается больше резонансных событий, а значит, это вызывает всё более разрушительные и масштабные войны. Если пустить этот процесс на самотёк, то рано или поздно случится самая последняя война, и человеческий род погибнет.

– И тут на сцену выходите вы со своим гриппом, – подхватил Борис.

– Именно так, – улыбнулся в ответ Олег. – Тут на сцену выходим мы и начинаем спасать мир. Мы всеми доступными нам способами начинаем сдерживать и затормаживать сжимание пружины, чтобы последствия от очередного её выпрямления были не столь разрушительны. Мы можем предсказывать стихийные бедствия и направлять туда нужных нам людей, чтобы получать соответствующие необходимые нам резонансные реакции в разных частях мира. Мы можем вызывать эпидемии, провоцировать революции, перевороты и всякого рода социальные взрывы, точечно эскалировать назревающие конфликты, выжимающие из общества накопленную разрушительную энергию, словно грязную воду из тряпки. Так в старые времена лекарь выпускал своему пациенту дурную кровь, чтобы тому становилось легче.

– То есть, иными словами, вы проводите в жизнь принцип выбора наименьшего из зол? – спросил Иван.

– Меньшее из зол? Что за пошлое клише! – возмутился Олег. – Зло могут творить только люди, мы же всего лишь не даём им наделать слишком уж больших глупостей.

– Запоминай, юноша, как вершится большая политика! – прокомментировал Борис.

А Иван отметил, что Олег в своей речи чётко разграничил понятия «мы» и «люди». «Кто же тогда мы?» – подумал он.

В цехе глобального планирования они провели ещё два часа. Олег показывал им свои выкладки, объяснял Ивану разные нюансы своей работы, знакомил его с подмастерьями. Когда они вышли оттуда, Борис, улыбнувшись, спросил:

– Ну, какие впечатления?

– Очень увлечённый своим делом человек, здесь ведь далеко не все такие, да? Вот подмастерья его мне показались ребятами гораздо более приземлёнными.

– Залог успешной работы любого коллектива в правильном соотношении количества свободных художников с неудержимым полётом мысли и честных тружеников, не хватающих звёзд с неба, но способных выполнять большой объём монотонной работы. Сам же слышал – природа любит равновесие.

– То есть, раз я попал в ваш коллектив, значит соотношение в последнее время было не в пользу художников?

– Получается, что так. Но тут начальству видней.

Они шли по коридору, но вдруг Иван замер как вкопанный.

– Что такое? – обернулся Борис.

– Слушай, а мне ведь надо как-то сюда трудоустроиться, так?

– Ты о чём это?

– Ну, оформиться на работу как положено. Трудовую книжку принести, ИНН там, СНИЛС, что ещё…

– Рекомендацию с предыдущего места работы принеси, – подсказал Борис. – Не пори чушь, чего тебе это вообще в голову взбрело?

– Ну так же обычно на работу устраиваются. Или мы все тут неофициально работаем?

Борис смотрел на него как на умалишённого.

– Однако, какая же каша у тебя в голове. Уверяю тебя, в Мастерскую Судеб человек попадает работать только по самой высокой санкции, так что можешь считать своё трудоустройство в максимальной степени официальным.

– Понятно. А с зарплатой тут как? – смущённо спросил Иван.

– А, вот ты к чему. Ну это правильный ход мыслей. Зарплату здесь каждый получает ровно такую, какую заслуживает, причём по самым точным расчётам – ни копейкой больше, ни копейкой меньше.

– А кто это определяет, Директор?

– Это точный компьютерный расчёт, исходя из файлов наших судеб – кому и каким количеством материальных благ можно пользоваться без вреда для здоровья, так сказать. Кстати, вижу, там одна знакомая фигура в курилку направилась, пойдем, догоним, кое-что тебе покажу занимательное, дабы проиллюстрировать, так сказать, затронутый тобою вопрос, ну и заодно покурим.

– Я не курю.

– Ну тогда просто подышишь.

Они спустились на первый этаж, вышли на задний двор и направились к беседке, приспособленной для курильщиков. Там сидели несколько человек, Борис кивнул, указывая на ближайшего к ним. Это был мужчина лет пятидесяти с болезненным, одутловатым лицом, обширными залысинами, потухшим взглядом и словно бы лишённый стержня. Для работников Мастерской не было предусмотрено какого-то единого дресс-кода, так что одевались все как кому было удобней. Этот был одет в тёмный костюм с галстуком, причём у Ивана создалось такое впечатление, что внутри костюма находится рыхлая бесформенная масса, собранная воедино только лишь с помощью этого самого строгого костюма. Некоторое время они сидели, перебрасываясь ничего не значащими фразами, пока Борис не выкурил сигарету. Когда они вернулись в здание, Иван спросил:

– Ну и что ты мне хотел показать?

– Того дядьку с плешью, что бы ты о нём сказал?

– А что тут скажешь – обычный дядька, разве только несчастный какой-то.

– Вот, всё в точку! Действительно, и обычный, и несчастный. Недавно мне для одного дела довелось ознакомиться с его файлом, и теперь кое-что я про него знаю. А интересен он тем, что это, можно сказать, наитипичнейший повелитель судеб, таких у нас масса. Зовут его Денис Денисович, ему сорок семь лет, служит он в цехе сопряжения судеб, под руководством милейшей Алисы Анатольевны. Ты не подумай – я не ехидничаю, она действительно до чрезвычайности милая женщина, чуть позже я вас обязательно познакомлю. Так вот, Денис Денисович женат, имеет двоих детей – сына и дочку, которые, в свою очередь не имеют понятия, чем их родитель занимается на самом деле. А многолетняя конспирация от собственной семьи, думаю, то ещё удовольствие. Живёт их семейство в скромной трёхкомнатной квартире, взятой в ипотеку. Уже четвёртый год они собираются поехать отдохнуть в Турцию, но каждый раз что-то мешает, например, в этом году у Дениса Денисовича прямо накануне отъезда случился инфаркт, а год назад, так же перед самым вылетом у него украли сумку с документами. На работу наш повелитель судеб ездит на метро – личный автомобиль ему не по карману. Сын его в этом году не смог поступить в университет и отправился защищать священные рубежи родины, а дочь работает официанткой и блядует в свободное от работы время, и её это полностью устраивает, ничего больше она от жизни не хочет. Такая вот безрадостная картина, при таких, казалось бы, возможностях.

– То есть он – сапожник без сапог?

– Ну, в каком-то смысле да. Он знает об устройстве этого мира гораздо больше, чем простой обыватель, но подчиняется тем же законам, что и любая живая тварь в нашей вселенной. Пускай у него нет доступа к файлу собственной судьбы – это прерогатива высшего руководства, но, как и все наши сотрудники он пользуется привилегией получать ежегодный прогноз касательно всех аспектов своей жизни.

– Навроде гороскопа?

– Да, что-то вроде того, но гораздо точнее. И вот этот прогноз подсказывает ему, как жить максимально сбалансированно, чтобы по незнанию ничего в собственной судьбе не напортачить, как это сплошь и рядом случается с людьми. Поэтому Денис Денисович знает, что имеет склонность к онкологическим заболеваниям, что склонность эта может развиться, а может и нет, в зависимости от того, насколько сбалансированы все аспекты его жизни – как только возникает перекос, в качестве противовеса всякие скрытые внутри человека изъяны активизируются и начинают лезть наружу. Так вот, он знает, что, добившись определённого уровня материального благополучия, он с большой долей вероятности сократит себе жизнь лет на десять. Знает, что предстоящий инфаркт он сможет перенести гораздо легче, если накануне впустую потратится на путёвку в Турцию. И всё в таком роде он знает и про свою жену, и про детей, и живёт он под девизом: «Терпи, ведь всё могло быть гораздо хуже!»

– Получается, что знание о механизмах судьбы и информация о собственном будущем лишают его надежды что-то в своей жизни улучшить, достичь чего-то принципиально нового, исполнить мечты? Кошмар какой! На его месте я бы захотел поменять работу.

– А что это даст? Нет для него разницы, где именно тащить лямку, в Мастерской Судеб или в бухгалтерии какого-нибудь ООО – что там, что тут: сиди да ковыряйся в циферках, да бумажки перекладывай.

– Как это – нет разницы? Ну ты сравнил! Здесь же он таким важным и нужным делом занят. Уже одно осознание того, сколько пользы он приносит людям, должно перевешивать все сопряжённые с этим ограничения и неудобства.

– Да видишь ли, дело всё в том, что не видит он этих людей, не знает их, не получает от них благодарственных писем, посылок и денежных переводов. Для него вся работа проходит на экране монитора, человек для него – не более чем строчки кода, и править этот код – всего лишь надоевшая повседневная рутина, которая выполняется полностью автоматически и не приносит никакого удовлетворения. Он просто винтик в системе, и самое страшное, что это его полностью устраивает. Понимаешь, к чему я клоню?

– Что работа в Мастерской не сделает меня суперменом или миллионером?

– Да, и это тоже. Но главное, что я понял, работая здесь: всё, что происходит в мире, каким бы удручающим или безумным оно ни было, всё максимально справедливо и логично, но справедливость эта – довольно неприятная, иногда страшная, а в отдельных своих проявлениях крайне мерзкая штука.

Остаток дня они ходили по цехам, Иван пытался вникать сразу в огромное количество разрозненной информации, удержать в памяти бесконечно сыплющиеся на него имена, запомнить лица, пока голова его не начала разбухать от переизбытка всего нового. Должно быть, вид у него был довольно-таки ошалевший, и Борис, глядя на него, сказал:

– Да, пора бы уже над тобой сжалиться и отпустить с миром переваривать увиденное. Только давай ещё к Абрамычу заглянем, а то он непременно хотел тебя сегодня увидеть.

***

В цехе распределения талантов царило оживление. На столике в углу, за которым обычно в перерывах пили чай, стояла коробка с остатками внушительных размеров торта, видимо, у кого-то был день рождения. Работники цеха отдыхали и непринуждённо болтали, в центре внимания находился забредший на огонёк Семён – мастер цеха нормирования счастья, с которым Иван уже успел познакомиться пару часов назад. Он с жаром что-то доказывал развалившемуся в массивном офисном кресле пожилому толстяку, который смотрел на него из-под массивных квадратных очков насмешливо и снисходительно.

– Я вам говорю, что в нашей с вами компетенции находится только черновая работа, мы не более чем корректоры написанного неизвестным гением текста. Максимум, на что мы способны, – это расставить там запятые, и то, правила, по которым они ставятся, придумали не мы, так что с работой этой справилась бы любая обезьяна. Поэтому, отрицая существование чудес, вы демонстрируете только лишь собственное ограниченное суждение, но никак не какую-то особую осведомлённость.

– Если вам, молодой человек, хочется считать грозу проявлением божьего гнева, а Солнце – колесницей бога Гелиоса, то флаг вам в руки, но я вам скажу, как кандидат физико-математических наук: любое явление имеет своё рациональное объяснение, а вера в чудо – инфантилизм чистой воды и происходит не от большого ума.

– Но вы же не будете отрицать, что существует множество вещей, наукой не объяснимых? Ясновидение, целительство, гипноз, хождение по углям?

– Большинство этих вещей объяснимы прежде всего с точки зрения уголовного кодекса. Девяносто девять процентов этих ваших чудесных явлений – шарлатанство и мошенничество, рассчитанные на легковерных дурачков.

– А оставшийся один процент тогда что?

– Оставшийся процент будет объяснён в будущем, – убеждённо заявил Авид Абрамович, – наука ведь не стоит на месте. В том виде, в каком мы её понимаем, наука образовалась более двух с половиной тысяч лет назад. Античные учёные, исходя из своих возможностей, пытались объяснить окружающие их явления, но они были в самом начале пути, и очень многое было им недоступно, но их потомки видели мир шире и понимали его глубже. Поколение за поколением учёные упирались в потолок своих возможностей, обусловленный степенью развития фундаментальной науки, но научное знание с каждым новым поколением накапливалось и множилось, так что однажды неизбежно настанет момент, когда наука будет способна объяснить абсолютно всё. Если на свете есть человек, и вправду способный касанием руки вылечить проказу, то учёные однажды непременно построят прибор, фиксирующий энергии, которые он излучает, и энергии эти встанут на службу науке, люди научатся их генерировать и запустят в массовое производство приборы, излучающие их. Они перестанут вызывать священный трепет и прочно войдут в обывательский обиход. Одним «чудом» тогда станет меньше.

– Довелось мне как-то прочесть в одной книжке, что две основные научные теории, существующие на данный момент: общая теория относительности и квантовая механика противоречат друг другу, и положения и той и другой не могут быть одновременно верны3. А ведь, наверное, над обеими системами трудились лучшие умы не одного поколения, а всё равно получается, что люди науки блуждают впотьмах и ничего не могут утверждать наверняка.

– Что ж, возможно, через несколько тысяч лет и про нас скажут, что мы были в начале пути.

– А может быть, через несколько тысяч лет люди, в том числе и учёные, станут умнее и признают, что есть на свете вещи в принципе недоступные нашему пониманию.

– Нашему с вами – возможно, но в будущем картина будет меняться. Ведь существует же парадокс познания, неподвластный времени: если представить мои знания в виде шара, то окружающее этот шар пространство – это вещи мне неизвестные. Когда я узнаю что-то новое, то объём шара увеличивается, а следовательно, увеличивается и площадь его соприкосновения с неведомым. Чем больше знаний я накапливаю, тем более широкая перспектива открывается передо мной, но тем больше передо мной появляется вещей, о которых раньше я и понятия не имел. Я понимаю, что мир устроен сложнее, чем я думал, начинаю интерпретировать полученные знания, и чем больший их объём уже мною накоплен, тем более сложными категориями я могу оперировать. Так, со временем, я могу научиться понимать вещи, недоступные мне ранее. И принцип этот работает как с отдельно взятым человеком, так и со всем человечеством. Так что повторюсь: рано или поздно объяснено будет абсолютно всё, а такое понятие, как чудо, останется в далёком тёмном прошлом.

– А по мне так глупо считать чудом только необъяснимое и непонятное, – вмешался в их спор Иван. – Настоящие чудеса остаются таковыми даже будучи объяснёнными. Из всего лишь одной клетки формируется и рождается человек, способный мыслить, чувствовать, созидать, – это ли не чудо, пусть даже механизм его исследован вдоль и поперёк? Потом этот же человек из ничего создаёт гениальную симфонию, способную выворачивать наизнанку людские души, – чудо ведь? А если один человек спасает жизнь другому, оказавшись в нужное время в нужном месте? Стечение обстоятельств? Определённо. Чудо? Несомненно. Так что вера в чудесное и научное познание могут мирно сосуществовать друг с другом, я так думаю.

– В нашем полку романтиков прибыло! – отсалютовал ему кружкой с чаем Авид Абрамович. – Вы ведь тот самый Иван, да? Примерно таким я вас себе и представлял.

– Это каким же?

– Юношей бледным со взором горящим, – продекламировал тот нараспев. – Ладно, молодёжь, заканчиваем перерыв и за работу. А вы, Иван, присаживайтесь, будем вас потихоньку вводить в курс дела. Меня зовут Авид Абрамович, я мастер цеха по распределению талантов, по совместительству вынужден временно заведовать цехом по работе с творцами. Это головная боль, которую вы, я надеюсь, с меня со временем снимете.

– Постараюсь, – улыбнулся Иван.

– Да уж, придётся постараться, потому что в работе с вашими творцами сам чёрт ногу сломит, а делать её необходимо, для общего равновесия.

– Но я так понял, что то, чем вы занимаетесь в вашем цехе, по смыслу очень близко к работе с творцами? В конце концов, чтобы получить свой талант, каждый из них должен был пройти через ваш цех, разве не так?

– Так-то оно так, но работа эта совсем другого характера. Мы здесь закладываем в людей базу, открываем перед ними возможности, но во что это всё вырастает, зависит от людей, и только от них самих. Мы определяем, насколько человек способен вместить в себя тот или иной талант, плавно подводим его к этому, подготавливаем к связанным с этим изменениям, проводим через все необходимые стадии инициации, но и только. Дальше человек должен действовать сам. Вооружённый новообретённым талантом, он волен развивать его, искать ему достойное применение или же зарыть его в землю, чтобы не лишать себя возможности жить спокойно и размеренно. Вы же наверняка должны понимать, как непросто живётся на свете талантливому человеку, но именно такой человек, если ему удастся найти точку приложения для той силы, что живёт в нём, способен изменить мир вокруг себя.

Талант, живущий внутри человека, не определяет его судьбу, но может раздвинуть её рамки, открыть перед ним варианты, недоступные для его менее одарённых сотоварищей. Талантливый человек так или иначе способен влиять на своё окружение, подстраивать его под себя, но, естественно, разные типы талантов имеют различные механизмы работы и требуют к себе разного подхода от программиста. Более того: психика человека, пускай даже самого уравновешенного, – механизм очень хрупкий и нестабильный, а поскольку встроенный в разум человека талант имеет немалый вес, то подсознание стремится в качестве защитной реакции выстроить своего рода противовесы. Поэтому, чем шире человек даёт разрастись своему таланту, тем сильнее обозначиваются и выступают на первый план отдельные компоненты его личности и характера. Человек всё легче впадает в разного рода крайности и зависимости, хуже адаптируется к принятым в обществе критериям нормальности. Всё это, конечно, сугубо индивидуально и проявляется очень по-разному, но в любом случае такому человеку приходится нелегко. Так что наша задача – тщательно просчитать все эти факторы и связанные с ними риски, обосновать необходимость применяемого к данному конкретному человеку подхода и вывести в итоге максимально правильную для него формулу таланта. Так вот, возвращаясь к нашим баранам, то бишь к вашим творцам, именно здесь вступают в силу определённые нюансы и начинаются сложности.

– Да, Директор мне объяснял в общих чертах.

– И что именно вы усвоили из его объяснения?

– Что творцы могут сильно влиять на психику других людей и менять их судьбы.

– А талантливый врач или, скажем, юрист, по-вашему, не может? Очень даже может, но просчитать степень и глубину влияния, которое каждый из них окажет на общество, не так уж и сложно – действия их носят чётко прогнозируемый, систематический характер. Другое дело, если речь идёт о писателе – о настоящем мастере слова. Тот же врач вкладывает крошечную частичку своего таланта в каждого пациента, размазывает свой дар и свою силу тонким слоем по значительным отрезкам времени и пространства. Такая планомерная работа легко вписывается в естественный порядок вещей и не таит в себе никакой скрытой угрозы. Любая допущенная врачом ошибка несёт в себе опасность только для одного отдельно взятого человека. Но если речь идёт о писателе, то тут мы видим совсем другую картину. Писатель, работая над книгой, по-настоящему вкладывая в неё свою душу, спрессовывает свой талант, помещает в текст значительную его часть, создавая таким образом бомбу замедленного действия. Когда человек открывает такую книгу и погружается в неё с головой, то на него обрушивается вся сила авторского дара, проникает в него, вступает с ним в симбиоз и меняет его изнутри. Одна и та же книга может очень по-разному действовать на различных людей, в зависимости от того, что на данный момент происходит у них внутри, какой багаж каждый из них в себе несёт. Одного такое произведение может подтолкнуть к самоубийству, а другого – к величайшему в его жизни подвигу. А ведь существуют книги, прочтённые и усвоенные миллионами людей. Представляете, какую цену имеет в таком случае допущенная автором ошибка? Разумеется, я говорю о настоящей литературе, а не о бульварном чтиве.

– И в чём же тогда состоит задача мастера по работе с творцами?

– О, это ювелирная работа, которую я, признаться, сам не до конца понимаю. Из всего того моря людей, что, так сказать, ошиваются вокруг искусства, пробуют свои силы в той или иной его разновидности, приобщаются к его источнику и связывают с ним жизнь, к вам поступают файлы тех из них, которые способны чувствовать и понимать его так глубоко, что создаваемые ими интерпретации способны по-настоящему перекраивать реальность. И по каждому из них вы составляете расчёты, делаете прогнозы и принимаете решения.

– Решения какого рода?

– О применении особых полномочий. Видите ли, мы ведь, работая с людьми, практически не вмешиваемся в естественный ход развития событий, поскольку каждое прямое вмешательство чревато цепью далеко идущих последствий, просчитать которые не всегда представляется возможным. Однако время от времени подобного рода вмешательства становятся необходимы, если речь идёт о каких-то экстраординарных случаях либо о судьбах людей, способных своими поступками расшатать всеобщее равновесие. Для подобных ситуаций некоторые из наших мастеров обладают особыми полномочиями напрямую вмешиваться в уже сформированные цепочки судеб и событий, под собственную ответственность, разумеется. Вот как раз Борис Евгеньевич подобного рода вещами занимается.

Он указал в сторону, где тот только что находился, но оказалось, что Борис незаметно исчез из кабинета. Авид Абрамович с озадаченным видом поскрёб плохо выбритый подбородок.

– М-да, на чём я остановился? А, так вот, мастер по работе с творцами тоже обладает особыми полномочиями, но только в рамках работы с творческим каналом.

– То есть я могу решать, кого к этому каналу подключить, а кого, наоборот, отключить? Как мне заблагорассудится?

– Не как вам заблагорассудится, а на основании точных расчётов и прогнозов, – строго произнёс Авид Абрамович.

– А почему бы не дать всем свободно и неограниченно творить?

– Да что вы, упаси боже! Это же дестабилизирует и подорвёт всю нашу работу! Вы хоть представляете, на что способен всего лишь один безумный гений? Это брошенный в лужу камень, от которого во все стороны расходятся волны самых причудливых форм и очертаний. С лёгкой руки одного вдохновенного, харизматичного и сверх меры одарённого подонка в моду свободно входят любые извращения и пакости – всё, что раньше считалось неприемлемым и запретным. Самые отвратительные и беспринципные теории, убедительно изложенные такими людьми, легко находят тысячи последователей, которые только и ждут, пока их души тронет искра, отлетевшая от чужого костра. Нет, дорогой мой, такой дар нельзя доверять кому попало!

– А я должен быть чем-то вроде комитета по цензуре? – с отвращением спросил Иван. – Следить за стабильностью лужи? Как я могу судить, какие идеи должны жить, а какие нет, какое я на это имею моральное право? Должен ведь человек иметь возможность пользоваться свободой мысли и совести?

– Определённо должен. А идеи, пришедшие кому-либо в голову, так или иначе будут жить – вы на это повлиять никак не сможете. Вы всего-навсего следите за равновесием, тщательно вникая в каждую раскрывшуюся перед вами судьбу, чтобы в конечном итоге принять взвешенное, справедливое решение, заслуживает ли данный конкретный человек того, чтобы вложить ему в руки столь ценный и опасный инструмент или же нет, а если и заслуживает, то справится ли он с такой нелёгкой ношей, не сломается ли под её весом. И это должно оставаться вашей главной и единственной задачей. И только с этой точки зрения вы можете судить, чьему дару суждено раскрыться в полную силу и воссиять, а чьему захлебнуться и свариться в собственном соку. Ваши личные предпочтения никакого значения здесь не имеют – только логика, трудолюбие и профессионализм, и ничего более.

Повисло молчание. Иван погрузился в задумчивость, пытаясь разобраться, как относиться ко всему услышанному – Авид Абрамович его не торопил, давая спокойно переварить и усвоить новое знание. Через некоторое время Иван спросил:

– Директор говорил о духовном кризисе общества. Что мне предстоит как-то с этим работать. Я вот думаю: с одной стороны, действительно – век победивших материальных ценностей, потребительское общество, массовая культура, но с другой – немало есть и сейчас, и в предыдущие десятилетия очень талантливых писателей, поэтов, музыкантов, режиссёров, актёров, художников – в каждом поколении есть свои гении. Почему тогда кризис, ведь чем дальше, тем больше и кино снимают, спектакли ставят, концерты дают, выставки устраивают, книги издают?

– Да, талантливых немало, и процент их даже понемногу растёт, нашими стараниями, но в какой среде им приходится работать? Какое место они занимают в сознании масс? Кто сейчас властители душ и умов, а? Торгаши всяких видов и мастей, вот кто. В обществе сейчас выше всего ценится умение продавать, причём не важно, какой именно продукт. Большинство современных читателей не захотят открывать свою душу автору, пока не найдётся тот, кто им этого автора максимально убедительно продаст. Человек не будет тратить своё время на просмотр фильма, пока не уверится, что режиссёр с актёрами идут нарасхват. Он не пойдёт на выставку, пока ему не сообщить, что некий богатый чудак из прихоти своей купил художника за миллион долларов. Вот он, духовный кризис, и первый признак его – это то, что талантливые и тонко чувствующие люди ощущают себя в таком обществе словно в душной, запертой комнате, до отказа набитой народом, либо сходят с ума и поддаются всеобщей истерии.

– Но разве дело здесь в работе с творцами, а не в самом устройстве общества? Думается мне, что за этим стоят и более глубокие процессы.

– Ну конечно стоят, но капля, как известно, камень точит, так что в наших с вами силах сделать так, чтобы если не дети, то внуки нынешнего поколения преодолели этот кризис и выстроили чуть более гармоничное общество.

– Наверное, мало кому удаётся услышать, что в его силах изменить мир, – улыбнулся Иван.

– Да, это редкая способность, – серьёзно ответил Авид Абрамович. – И это возвращает нас к распределению талантов.

– Кстати, вот вы всё говорили про талант, который получает и развивает в себе человек, но почему всегда в единственном числе, ведь существуют люди разносторонне одарённые?

– Конечно, существуют. Но говорю я именно в единственном числе, потому что речь всё-таки идёт об одном-единственном таланте, просто формула его может быть очень разной и многогранной, как и сам человек. Это ведь не болванчик, не набор цифр, не персонаж из компьютерной игры, в которого можно вложить только строго определённый набор способностей и ограниченный чёткими рамками алгоритм действий – человек обладает свободой воли, способностью настраиваться на различные информационные поля и также способностью интерпретировать любое знание, как и любую энергию, исходя, прежде всего, из своего жизненного опыта. И вот подобного рода интерпретации человек может совершать и с хранящимся в его разуме талантом. Чем шире у него круг интересов, чем более развита эрудиция, тем больше разнообразных применений находится его таланту, тем больше возможностей для выхода сокрытой в нём силы. Расти эта структура может не только ввысь, но и вширь. Гармонично развитый, тщательно взращённый и ухоженный талант по форме своей напоминает высокое стройное дерево, с раскидистой кроной, где ствол – это главное, можно сказать, профильное направление развития таланта, а расходящиеся в стороны ветви – побочные или же вспомогательные. Вместе же они образуют красивую и гармоничную конструкцию. Если же в наличии имеется один только ствол… вот вам когда-нибудь доводилось общаться с человеком, большим энтузиастом и специалистом по какому-то одному специфическому вопросу, но совершенно не интересующимся ничем более, кроме него? Подобные люди, как правило, производят довольно отталкивающее впечатление, потому что разум их развит крайне неравномерно, и пропорции между различными составляющими личности сильно нарушены.

– У меня, честно говоря, создалось впечатление, что в этом здании таких людей большинство.

– Да, и вправду немало, но присоединяться к ним или нет – это целиком в ваших руках, смотря как вы сможете распорядиться своим запасом творческой энергии. Осваивая какое-то новое для себя дело, человек, вникая в него, стимулирует поток такой энергии, но чем чаще он повторяет некие однотипные действия, чем продолжительней и углублённей он занимается этим делом, тем больше автоматических процессов, не требующих творческой подпитки, выстраивается в его сознании. Невостребованные энергии застаиваются и становятся непригодными к использованию, а человек, как следствие, теряет способность осваивать новые знания и навыки и зарывается с головой в привычную рутину, теряя всякую подвижность, либо в нём просыпается склонность к самоуничтожению. Да и к тому же система образования у нас построена именно так, чтобы подталкивать человека к подобным состояниям. Люди тратят огромное количество сил, проявляют незаурядную изобретательность, находя всё новые способы подавлять тягу к творчеству у себе подобных.

– Почему так?

– Да потому что от творчества одни только неприятности. В лучшем случае только одному человеку из десяти удаётся направить свою творческую энергию в созидательное русло. Это если совпадёт сразу множество факторов, если он сможет оказаться в нужное время, в нужном месте и в нужных условиях. В большинстве же случаев творческая энергия в людях не находит себе выхода, застаивается, прокисает и преобразуется в нечто нестабильное, взрывоопасное – в бомбу замедленного действия. Это как газы в бутылке шампанского: пока вино, разлитое по бутылкам, зреет, в нём накапливается тугой комок разрушительной силы. Какие-то бутылки смогут дотянуть до срока, попадут на стол, будут откупорены и разлиты по бокалам, другие же, не выдержав внутреннего давления, взорвутся ещё в винном погребе.

Именно томящееся внутри, неоформленное творческое начало заставляет человека искать острых эмоций, новых ощущений, нового опыта, оно побуждает человека исследовать мир, пробовать его на прочность. Эта энергия требует для себя подходящей точки приложения, чтобы найти выход. Но откуда, скажите на милость, человек может узнать, что он на самом деле гениальный скрипач, если он ни разу в жизни не брал в руки скрипку? Если родители записали его в спортивную секцию и настояли, чтобы он поступил в физико-математический лицей, где из него выжимают все соки, так что у него не остаётся сил для творческого поиска. А к тому времени, как человек более-менее обретает самостоятельность в действиях и, казалось бы, может искать, и пробовать, и творить, большинство людей, увы, теряют способность и стремление к обучению. Этого человека многие годы, пока он рос и развивался, втискивали в рамки, изначально для него неподходящие, так что в итоге он либо смиряется с произошедшим, подлаживается под обстоятельства, и мы получаем очередного двадцатипятилетнего старичка, либо он изо всех сил стремится вырваться из этих рамок, и тогда кто знает… В обоих случаях человек становится крайне несчастлив, а разница заключается в том, что первый старательно прячет своё несчастье ото всех, включая себя самого, а второй обязательно сделает так, чтобы весь мир узнал о нём и содрогнулся.

– А вы с вашими возможностями разве не можете им помочь?

– Молодой человек, вы мне всё больше и больше нравитесь! Вот чем мы, по-вашему, здесь занимаемся? Но как, скажите, можно осчастливить человечество, если каждый отдельный человек этому упорно сопротивляется?

***

Иван ехал в вагоне метро и бездумно разглядывал покрытые рекламными объявлениями стены. После такого насыщенного событиями и информацией дня, после приобщения к стольким тайнам мироздания сразу ему было крайне удивительно обнаружить, что в мире существует такая вещь, как реклама. Пластиковые окна, стальные двери, удаление волос, отбеливание зубов, шубы из искусственного меха, стиральные машины, горящие путёвки, модные бренды, дома из бруса… – кому вообще всё это может быть нужно?! Ивана накрыло чувство нереальности происходящего. Он огляделся: неужели вокруг него сейчас те самые люди, судьбы которых теперь отчасти и в его руках? Те самые строчки кода, которые ему сегодня показывали? Чушь какая!

Он начал разглядывать людей: вот пожилая, дородная пергидрольная блондинка в тяжёлом красном пальто с каракулевыми отворотами – такое, наверное, могли носить ещё до революции; вот работяга в засаленной, неопределённого цвета куртке, с мощными мозолистыми рукам и пустым взглядом; вот пара студенток в обтягивающих коротких джинсах, массивных беговых кроссовках и необъятных дутых куртках – уткнулись в телефоны в чехлах весёленькой расцветки; вот пожилой мужчина в лоснящемся чёрном пальто, очках и с забавной бородкой клинышком; вот коротко стриженный молодой человек в спортивном костюме – нос скошен набок, взгляд тяжёлый и мутный, на костяшках мозоли… Столько обычных живых людей! Иван разглядывал их, и из его головы легко и непринуждённо улетучивались все услышанные сегодня умные объяснения, теории, догмы и правила – мозг его отказывался вот так сходу совмещать в себе такие разные два мира. Ему казалось, что он провёл целый день в лаборатории, где ставили опыты на мышах, но, выйдя из неё, волшебным образом перенёсся в тайный мышиный город и с огромным удивлением обнаружил, что мыши оказались разумными, умеют разговаривать, имеют свою культуру и даже носят одежду! Это было великое открытие, но он осознавал, что если завтра вернётся в лабораторию и поделится им с коллегами, то те подымут его на смех, ведь им путь в мышиный город заказан, и для них лабораторные мыши так и останутся бессловесными и неразумными зверьками.

Иван остановил взгляд на стоящей по соседству девушке – та выглядела чрезвычайно мило: нос с горбинкой, в забавном старомодном берете, тоненькая, с блуждающей на лице застенчивой полуулыбкой, на вид ей было лет двадцать. Он случайно встретился с ней взглядом и тут же смущённо опустил глаза, начал изучать её костюм: горчичного цвета пальтишко, джинсы клёш, тупоносые полуботинки на невысоком каблуке – такой наряд могла выбрать только очень замкнутая, стеснительная, но добрая и отзывчивая натура. Наверняка для всех своих немногочисленных подружек она исполняет роль плакательной жилетки, подумалось ему. Снова поймал взгляд – улыбнулась, он невольно отзеркалил её улыбку и снова отвернулся, но мысли его уже свернули с наезженной колеи и проложили новую, настроение без видимой причины поползло вверх.

Внезапно он понял, что, глядя ей в глаза, он не видит ни её судьбы, ни её мыслей, не испытывает никаких сверхъестественных ощущений, никаким образом не подключается к ней и никак на неё не влияет – он просто глазеет на симпатичную девчонку и ничего сверх этого в ней не находит. Наверное, это сегодняшняя его стажировка в мастерской так на него подействовала, что все силы, которые обычно копились в нём и спонтанно выплёскивались на окружающих, нашли, наконец, другой выход, и теперь он, опустошённый, разряженный, мог некоторое время чувствовать себя обычным. Как же он, оказывается, отвык смотреть на человека не как какой-нибудь экстрасенс-ясновидец, а как такой же точно человек. От этих простых, но подзабытых ощущений настроение его ещё больше улучшилось, захотелось убедиться в правильности сделанных выводов и ещё раз найти её взгляд, но поезд в этот момент остановился, и девушка на правилась к выходу. Иван застыл в нерешительности, механический голос из динамика призвал его к осторожности, но он, не успев толком сориентироваться в происходящем и принять какое-то осознанное решение, сорвался с места и выскочил из вагона сквозь захлопывающиеся двери. Он услышал, как за спиной его клацнула металлическая пасть, как сомкнулись её прорезиненные губы и ухватили его за полу куртки. Он попытался освободиться, но в этот момент поезд дёрнулся, раздался треск рвущейся материи, перрон вырвался у него из-под ног, и он упал, с размаху приложившись о него локтем. Удар пришёлся чётко в локтевой нерв – руку пронзила резкая вспышка боли, выбивающая на какое-то время из головы все мысли, на глаза навернулись слёзы, а на язык матерный возглас. Придя в себя, он поднял взгляд и увидел, что девушка, за которой он погнался, стоит рядом и смотрит на него со странной смесью любопытства, сострадания и улыбки.

Сказал первое, что пришло в его дезориентированную голову:

– А представляете, мы с вами в итоге поженимся и внукам потом будем рассказывать историю, как мы познакомились.

Ему тут же захотелось изо всех сил укусить себя за язык, который в самые неподходящие моменты начинал действовать совершенно автономно, но ничего страшного, кажется, не произошло – девушка прыснула, зарделась и помогла ему подняться.

– Сильно ушиблись?

– Да ерунда, не самый сильный удар судьбы, который может получить человек, – ответил он, растирая ушибленную руку – болела она теперь жутко, противной, ноющей болью, пальцы на ней с трудом его слушались.

– Вы так задумались, что проспали свою станцию?

– Да нет, я, собственно, за вами вышел – познакомиться хотел просто, – теперь настала его очередь смущаться и краснеть.

– О, ну вам, можно сказать, это удалось.

– А можно узнать, как вас зовут?

– Ксюша.

– А я Иван, очень приятно.

Помолчали. Он набрал воздуха, чтобы что-то ещё сказать, но тут к платформе с грохотом подъехал новый поезд, и Иван жестом предложил ей направиться к эскалатору. По пути наверх он лихорадочно обдумывал, как завязать разговор. Придумал очевидное:

– А можно я вас провожу?

– Что, до самого дома?

– Да вы не думайте, ничего такого, я не маньяк, честно!

– Ну тогда проводите.

Идти было недалеко, да и стремительно портящаяся погода не способствовала неспешной прогулке, так что поболтать особо не вышло, но даже просто идти рядом было приятно и волнующе, так что, прощаясь, они условились о новой встрече. Домой Иван добирался словно бы в состоянии невесомости.

***

Придя домой, он оглядел обстановку своего жилища, словно впервые его увидел: всё убогое, старое, разномастное – деревянный пол, выкрашенный когда-то давно оранжевой краской, ныне сохранившейся только вдоль стен; бесцветные обои; неуклюжий шифоньер на тонких ножках враскорячку; продавленная кособокая тахта; хромой трельяж с зеркалом настолько мутным, что вместо отражения оно показывало окно в призрачный, потусторонний мир; пузатый пожилой телевизор, накрытый кружевной салфеткой. Сейчас за окном было темно, но в светлое время суток из него открывался вид на стоящее рядом с домом облепиховое дерево, густо увешанное использованными презервативами, тампонами и чайными пакетиками. Он жил здесь уже второй год. Хозяйка квартиры не так давно получила её в наследство от своей бабушки, дожившей почти до ста лет, из которых последние три она не вставала с постели. Перед смертью она очень долго и мучительно болела, невероятно хватко цепляясь за жизнь, несколько месяцев проведя в состоянии живого трупа, – об этом Иван узнал от соседки, приятельницы покойной, которая считала своим долгом обо всём ему в подробностях рассказать. Он с отвращением посмотрел на постель, на которой когда-то лежала и ходила под себя умирающая, и где она в итоге испустила свой дух. Унылое это было место, но при этом оно обладало одним огромным достоинством, перевешивающим все недостатки, – очень низкая, по московским меркам, арендная плата.

Он прошёл на кухню и принялся сооружать себе ужин. Кухня была под стать комнате: стены, как в подъезде, выкрашенные от пола до середины зелёной краской и выбеленные от середины и до потолка, были покрыты многолетним слоем пыли и жира, на смежной с санузлом стене было непонятного назначения окошко под потолком, старенький облезлый холодильник, носящий гордую грузинскую фамилию, время от времени принимался отчаянно дребезжать противным старческим фальцетом, газовая плитка на три конфорки, на ней закопчённый чайник и массивная чугунная сковорода – ровесники самой квартиры. По пути домой Иван зашёл в супермаркет и, чувствуя острую необходимость чем-то себя побаловать, купил продуктов для небольшого пиршества. Он сварил себе какао, пожарил сосисок и гренок с корицей. Не желая лишний раз соприкасаться с почившей хозяйкой квартиры (хотя за год с лишним уже пора было давно о ней забыть), он постелил себе плед на подоконник, благо, тот был достаточно широк для него, подложил подушку под поясницу, придвинул поближе обеденный стол, расставив на нём свои яства, погасил свет и с уютом расположился наедине с самим собой.

Ночь легко скрыла и растворила в себе все гротескные и уродливые бытовые подробности, так режущие глаз при свете дня. Кухня погрузилась во мрак, освещаемая только синим цветком газа с непогашенной конфорки и подслеповатым уличным фонарём. Сознание, лишённое возможности воспринимать мир в мелких деталях, неуловимо перестроилось, перестало цепляться за микроскопические трещины, сколы и шероховатости, из которых состоит повседневный быт. За ненадобностью истаяли защитные барьеры, которые разум возводит вокруг себя, чтобы без потерь пережить очередной день, и восприятие его наконец смогло раскрыться в полную силу и задышало легко и свободно. Ночь так легко втирается в доверие, подумалось ему.

За весь этот бесконечный, резиновый день он успел передумать бессчётное количество мыслей, испытать массу самых противоречивых эмоций и приобщиться к самым разным потокам энергий, так что его сознанию полагалось быть сейчас взбудораженным и возбуждённым, но, странное дело, едва только он выключил на кухне свет, на него снизошло спокойствие. И оно не имело ничего общего ни с апатией, ни с переутомлением, ни с информационным перегрузом – чувство это было лёгким, ясным и очень естественным, словно в судьбе его всё наконец-то наладилось и встало на свои места, словно все те безумные перемены, что внезапно ворвались в его жизнь, он воспринял как что-то понятное, правильное и само собой разумеющееся. Может, он и вправду давно ждал наступления этого дня, просто в какой-то момент забыл об этом, а теперь вот вспомнил?

Он задумался, а что вообще из себя представляет человеческая память? Почему один из нас лучше помнит прочитанную пятнадцать лет назад книгу, чем начало прошлой недели, другой легко усваивает мелкие технические детали, но не помнит, какие именно продукты ему сегодня нужно купить в магазине, а третий вообще лучше помнит будущее, чем прошлое? Как, интересно, на самом деле работает механизм создания воспоминаний, если два человека могут помнить одно и то же событие совершенно по-разному, если память каждого человека населена ложными образами, если мы умеем помнить то, чего на самом деле не было и забывать реально произошедшие с нами вещи? А люди – как именно мы помним людей? Запоминаем ли мы конкретного человека или всего лишь связанный с ним определённый шаблон, который лежит себе спокойно в нашей копилке человеческих разновидностей, подготовленный для того, чтобы мы могли однажды извлечь его оттуда и примерить на какого-нибудь нового знакомого, с уверенностью наделив его чертами того, кого мы когда-то знали? Почему сегодня в метро они с Ксюшей привлекли внимание друг друга – оба что-то внезапно вспомнили, каждый о себе или о другом?

А ведь в этом персональном каталоге человеческих типажей и шаблонов у каждого хранится и свой собственный образ. Из чего он на самом деле формируется? Кого именно имеет человек в виду, говоря «я»? Вспоминая любого своего знакомого, мы ведь представляем его в определённой многомерной системе координат: как выглядит, как пахнет, тембр его голоса, взгляд, характерная для него цветовая гамма, повадка, осанка, мораль – не трус ли, не подлец, отзывчивый, эрудированный, добрый? Как вёл себя в той или иной ситуации, когда мы имели возможность его наблюдать и делать выводы? Про себя ведь не получится судить по всем этим критериям, но из чего-то же формируется отношение человека к себе – может, это всего лишь отражение того, как воспринимают нас окружающие, или здесь есть второй, более глубокий, слой? Давно ведь, например, уже доказано, что себя прошлого, настоящего и будущего человек воспринимает как трёх разных людей и относится к каждому из них по-разному. Значит ли это, что каждого из этих троих он имел возможность наблюдать, анализировать, запоминать, узнавать в различных ситуациях? Вот откуда оно всё берётся? А ведь есть на свете люди, утверждающие, что помнят свои прошлые жизни, – сумасшедшие или просто они сумели как-то сковырнуть верхний слой памяти и обнаружить под ним ещё один точно такой же?

Память формирует наше мировоззрение и вытекающие из него модели поведения в различных ситуациях. В раннем детстве мы впервые трогаем огонь, обжигаемся и учимся на всю жизнь относиться к нему с опаской – причина и следствие, ясная и логичная цепочка: событие-опыт-воспоминание-отношение. Но откуда тогда берётся ощущение затаённого трепета у мужчины, впервые взявшего в руки оружие или коснувшегося кожи желанной для себя женщины, из какого такого опыта оно происходит? Если хорошенько вникнуть в собственные мысли, то оказывается, что мы помним множество вещей, которых никогда не знали. Наверное, для этого и существует искусство: чтобы хранить в себе более глубокие слои человеческой памяти и в нужный момент помочь человеку до них дотянуться.

Он вспомнил про картины, которые рассматривал сегодня утром в кабинете у Директора. Вся его коллекция – это не что иное, как квинтэссенция коллективной человеческой памяти, и каждое отдельное изображение – очередной срез на её могучем стволе. Когда он разглядывал эти полотна, каждый раз ему стоило только сосредоточиться, как память эта давала отклик, и вспоминалось что-нибудь новое, и на то время, пока он обращался к этим воспоминаниям, личность его теряла свои очертания и ненадолго растворялась в общем потоке, каждый раз возвращаясь оттуда чуточку иной. Иван вдруг понял, что одни изменения по цепочке будут влечь за собой другие, всё новые и новые, с каждым разом отдаляя его от себя прежнего и приближая к себе новому, и процесс этот, который он, сам того не заметив, запустил, может привести в такие дали, о которых сейчас он даже помыслить не может. Время покажет, к чему это приведёт.

С кряхтением поднявшись с насиженного места, он принёс на кухню папку с бумагой, включил настольную лампу, отчего в комнате стало ещё уютней, достал чистый лист и тут же, с ходу, практически не задумываясь, написал:

Я настежь открою все окна и двери,

Я понял такое, что сложно поверить,

Я стёр свою память, созвездья рисуя,

Под ней обнаружил я память иную.

Я расскажу тебе страшный секрет:

Ты меня видишь, но здесь меня нет,

Ты меня слышишь, но здесь меня нет.

Я видел: равнины чернели от зноя,

По ним только тень ковыляла за мною,

Я видел, как рушились древние горы,

Я видел корабль в ледовых заторах,

И время глодало мой древний скелет;

Ты меня помнишь, но здесь меня нет,

Ты меня любишь, но здесь меня нет.

Ум мой растёкся в бескрайних просторах,

Я стал подобен глубокому морю,

Картины кружатся в стремительном танце;

Стою на платформе заброшенной станции,

Сжимаю в ладони обратный билет,

Ты в меня веришь, но здесь меня нет,

Ты меня ждёшь, но пока меня нет.