Читать книгу Женщины нашего села - - Страница 2

… Все женщины таковы! Женщина разве бывает

Без подлости? Потому-то над ней и нужен мужчина,

потому-то она и создана существом подчиненным.

Женщина – порок и соблазн, а мужчина – благородство

и великодушие. Так и будет во веки веков…

Ф.М. Достоевский «Подросток»

– Черт! Темень какая! – вырвалось у молодого человека, замершего перед длинным мраком коридора. И понять смущение вошедшего было можно, поскольку мало того, часы показывали разгар самого дня, без четверти четыре, так и находился посетитель все же в верхнем этаже старинного особняка – архитектурного и культурного наследия города T, ныне – резиденции одной из двух городских адвокатских контор района. Конечно, включи кто-нибудь свет, мерцающий естественной нежностью бронзовых бра на стенах, или приподними длинные портьеры высоких окон векового вестибюля, впечатление бы изменилось. Изящность обстановки сразу бы озарила глаз весомыми во всех отношениях журналами на столиках, душистыми цветами в вазочках, бликами отреставрированной кожи диванов и кресел. Незамеченными не остались бы и привлекающие взгляд фальшпанели радиаторов с металлическими бабочками и стрекозами, с искусной невесомостью разметавшиеся под их теплом.

Таковой предполагалась обстановка для ожидающих юридических и нотариальных услуг дам и господ. И хоть приятный запах цветов, примешанный парами дорогой типографии, несколько успокоил взыгравшиеся негодованием чувства Антона… Но свет? – Света не было!

«Дверь справа, последняя, номер… зачем тут к черту номер?» – припоминал Антон телефонные разъяснения. Кнопка, к счастью, отыскалась быстро. Звонок откликнулся ласковым электронным колокольчиком, и темнота мгновенно сменилась искренним прямодушием лучей предвечернего солнца, вырвавшихся из громадного оконного проема, и также нещадно поразивших нашего героя, как кромешная тьма до этого.

Много можно было сделать поспешных выводов относительно заведения, но скромный посетитель лишь зажмурился и достал платок. Едва разглядев, фигуру молодого человека, по всей вероятности, референта, он обратился.

– Простите, здесь, кажется, пробки перегорели.

– Ах, извините. Наша тетя Шура… Договорить секретарь не успел. Справа из внутренней двери, насвистывая что-то веселое, показался воодушевленный высокий господин. Он, видимо расслышал вопрос посетителя, и, вероятно, привыкший к подобным разъяснениям, несколько в сценической манере склонив голову, продолжил.

– Да, наша тетя Шура…Какая же она наша? – удивился себе господин, но оставив это без внимания, представился Антону.

– Аркадий Павлович – и не дожидаясь ответа, пригласил гостя в кабинет, на некоторое время затворив за ним дверь.

Вернувшись, Аркадий Павлович застал визитера в ином расположении. Первичная неловкость сменилась созерцательным спокойствием. Гость внимательно рассматривал внутреннее убранство и уже точно отметил бы, что интерьер кабинета не выказывал излишней простоты или откровенной вычурности. Тонкая нить умеренности, проходила по всему, к чему прикасался взор, выражая, если можно так сказать, мягкую строгость атмосферы. Обволакивая глаз рассеянной пастелью жалюзи, свет, играя услужливыми тенями, заглядывался на чарующие просторы пейзажей на стенах, указывал на правоверную строгость лиц, чьи деяния, снискавшие когда-то высочайших почестей, теперь своими портретами охраняли поступки сегодняшних дней. Далее лучи, сгущаясь в темную классическую строгость, выделяли огромный книжный шкаф, тома в котором большей частью своих названий обосновывали законы жизни, их толщина – тонкость ее, мрачность тонов – неизбежность ее правосудия. Письменный стол и остальная мебель, вслед за шкафом смиренно следовали характеру официального гостеприимства. Однако строгий формализм кресел и стола переговоров левой части, разрежала легкая живописность правой стороны кабинета, собравшая уютный оазис цветников вокруг переливающегося золотыми рыбками аквариума. Старинные напольные часы неспешной важностью деликатного маятника за стеклом, довершали теплое благозвучие пространства, наводя на верный ритм присутствующих, да и самого хозяина, который, кстати, наладив в коридоре свет, распорядился относительно чая и что-то записывал в блокнот, разместившись в кресле напротив Антона.

Помимо того, что хозяин был левшой, внимание привлекала и рачительная аккуратность его внешности. Строгий костюм, лоснясь на широких плечах, книзу завершался той же стройностью. Осанка и жесты отличались прямотой и спокойствием. Возможно, тому причиной была седина, уже разлетевшаяся по его редеющим вискам. Но хоть на вид Аркадию Павловичу было слегка за сорок, строгая серьезность не одолела еще своими складками его озорное по театральному лицо. Однако что-то в этом лице было неясное, что-то неосязаемое чувствовалось в его внутреннем пространстве, что-то давнее, призраком забытой грусти темнило его светлые глаза. Что это было?

Секретарь принес чай.

– Вы чем-то удивлены, Антон? – Аркадий Павлович позволил себе расслабиться в кресле.

– Да, меня удивляет… Простите, но почему у вас секретарь… Не женщина?

– Женщина? – глаза Аркадия Павловича подернулись.

– Антон, Вы действительно считаете, что у нас могли пробки перегореть? У нас и пробок-то нет! – Он остановился, еще раз пристально смерив Антона – но есть тетя Шура. И заметьте – все в темноте!

– Но зачем?

– Не знаю. Кажется, экономия. Неестественность жеста подтвердила смысл предположения.

– Но я уверен, что именно здесь и сокрыт их главный закон! А мы вынужденно свидетельствуем прямую символичность его проявления, потому как уволить столь почтенный возраст возможным не представляется. Но… человек ко всему привыкает!

– Все-таки, я не совсем понимаю, о каком законе Вы говорите? – в этот момент на ум Антону пришла мысль…

– Но как же, Антон! Конечно, я утверждаю о первом и главном женском законе. О темноте, мраке жизни, близорукой глупости их, если желаете.

Забредшая мысль в голове Антона стремительно осваивалась.

– А почему Вы не считаете виной этим обстоятельствам, к примеру, возраст тети Шуры? И разве из столь ничтожного единичного факта можно сделать такой дальний вывод? Есть ли вообще закон этот?

– Да, Вы правы, возраст усугубляет. Но, заметьте, нисколько не отрицает женскую суть. А закон этот, Антон… Вы даже не представляете, как хотел бы я надеяться, чтоб его не было. Я бы и капли внимания не отдал темной старости тети Шуры, если б не был так уверен, что молодость ее была не многим светлее. И факт этот слишком уж упрям, чтоб из него выводов не делать. Ведь Вы же не встретили тетю Шуру на входе?

Антон удивленно пожал плечами.

– Это она Вам свет выключать ходила. И поверьте, очень уж скрыт от посторонних глаз вид ее при действии этом. Я наблюдал.

– Да нет же, не может быть этого. Но для чего ей?

– А хоть бы и так просто. Из вредности. Не задумывались никогда? Но, вижу, Вы из тех, кто до конца пойдет за глупостью собственного неверия в отрицании даже очевидной хитрости.

– Хитрости? – собеседник вконец смутил Антона. Определившаяся мысль в голове указывала на отъявленное женоненавистничество Аркадия Павловича. И она имела смысл. Аркадий Павлович пользовался рекомендацией лучшего в округе специалиста. Притом человеком он слыл экспрессивным, дотошным до мельчайших во всем, подробностей. В бракоразводных процессах выступал на стороне мужчин. Конечно, в ситуации Антона обращение к нему было лучшим решением. И, хоть начальный ракурс их общения вселял уверенность в деле, но слишком уж много отводил новый защитник женскому вопросу в общем разрезе, не касаясь до сих пор столь значимых частностей.

Аркадий Павлович продолжал.

– Да, именно хитрости. Они и человеческую историю с нее начали, по крайней мере, по

Библии. И века им почище умение привили, чем со светом баловаться. – Аркадий Павлович снова изучающе взглянул на Антона. – Вы сомневаетесь, а тут ничего лишнего. Вот ответьте, почему этот самый главный их инстинкт, я имею в виду продолжение рода, вместо ума мозг их в такое коварство облекает порой, которое, кажется, и выдумать невозможно? Не размышляли?

Антон задумался.

– У меня такой из всего вывод – Аркадий Павлович привстал. – С каким усердием совершенный мужчина оттачивает ум свой, с еще большим рвением самая маломальская женщина теорию хитрости штудирует и практикуется, постоянно экзаменуясь на более высшую ступень подлости. Но в это Вы уж точно не поверите – Аркадий Павлович снова откинулся в кресле.

– Хорошо. Возможно так поступают многие, но неужели нет среди них одной, мыслящей как-то иначе?

– Возможно, она не из нашего села? – Аркадий Павлович улыбнулся. – Теоретически все возможно, Антон. Но это замечательно, что Вы верите! А для чего ж иначе тогда жить? Да и у меня иногда надежды возникают. Правда возраст все меньше им потворствует. – Аркадий Павлович подлил чаю. – Антон, вот Вам самый простой пример. Фраза, «ложь во спасение»? Что бы она могла означать по – Вашему?

– Ложь во спасение, конечно. Что же она может еще означать? – Антон несколько деланно пожал плечами.

– Кому это ложь может быть во спасение? – удивился Аркадий Павлович. – Но, спросите любую женщину, и она столько расскажет о ее значении, что кроме как полезного во вранье не отыскать. Да так сочинит, последних сомнений не останется… И хоть я не исключаю, что фраза эта могла и не женским полом быть выдумана, но прикрывают ею самый вульгарный свой обман лишь они. Ну, наряду, может быть с еще какими-нибудь аферистами. Кстати, в Библии истоки фразы этой как раз обратное утверждают (3).

– Но к чему все это?

– Как к чему? Да все к истории Вашей.

Перед Антоном возникла увесистая папка под названием «Антон Петровский». Он узнал ее. Месяц назад эта папка в значительно меньшем объеме передавалась отцом Антона Аркадию Павловичу для ознакомления.

– А ложь во спасение – это вся Ваша история, Антон.