Читать книгу Ты не умрешь - - Страница 7

В детстве мне часто снился один и тот же кошмар в двух вариациях. Чаще всего это случалось при высокой температуре во время болезни. Он даже не был похож на сон в понятном всем смысле. Это были не картинки, а скорее чувства или ощущения, сопровождавшиеся звуковыми эффектами.

Первая вариация была про клубок ниток. Сижу я себе спокойненько, разматываю, петля за петлей. И тут вдруг налетает вихрь, в ушах – шум. Нитки спутываются сами собой, а я в этот момент нахожусь в паническом состоянии ужаса и страха, будто от этих проклятых ниток зависит вся моя жизнь. Потом вихрь стихает, шум проходит, и все начинается сначала: я сижу и распутываю клубок, и, по мере приближения к концу процесса, мне становится все спокойнее и спокойнее. В итоге я чувствую умиротворение от того, что клубок распутан. Но тут все повторяется, вихрь возвращается, как и мое ощущение ужаса. И так, раз за разом, эти два состояния сменяют друг друга, пока не заканчиваются пробуждением.

Вторую вариацию я назвала “Война и мир”. Все ощущения во сне повторяются. Меняется только сюжет. Спутанные нитки – война, распутанный клубок – мирное время. Быть может, это был один и тот же сон. А нитки и ощущение войны и мира мерещились мне одновременно, сейчас уже и не вспомнить.

Подобные кошмары больше не тревожат меня по ночам, они пришли в реальную жизнь. Я будто все время разматываю этот клубок, чувствую себя в безопасности, а потом что-то гадкое врывается в мою жизнь, спутывает мои аккуратно разложенные нити, приводит меня в ужас. А я послушно начинаю все сначала, не имея никаких гарантий, что на этот раз клубок удастся распутать до конца.

16 января 2022

Я проснулась около девяти часов утра. Первые счастливые мгновения после пробуждения еще не помнила, что случилось накануне. Пара секунд и боль так резко ворвалась в мою душу, что перехватило дыхание и скрутило живот. Я вспомнила, что вчера ничего не ела весь день. То, к чему успела привыкнуть вчера, сегодня, как будто, пришлось проживать заново. Хотелось уснуть и больше не просыпаться, вернуться в безмятежность забытья.

Я встала, умылась, выпила воды и приступила к чтению молитв в поисках душевного равновесия. Стоя возле окна в спальне, обращаясь к небу.

Солнце не показывалось уже несколько дней. Я попыталась вспомнить, когда видела его в прошлый раз, и не смогла. Низкие тучи давили своей тяжестью, намекая на то, что я в западне. В глаза бросились провода – натянутые струны на фоне серого неба. Раньше я их не замечала.

По мере приближения к десяти часам волнение нарастало. Предстоял звонок в справочное отделение больницы, в которой находился Санек.

Как ни странно, вчерашние истерики больше не повторялись. Сегодня я больше была похожа на зомби, выжатая и опустошенная, бездельно слоняющаяся из комнаты в комнату, пытаясь скоротать время до долгожданного звонка в больницу.

– Состояние стабильно тяжелое, пока в реанимации, температуры нет, – отчеканила женщина из справочного после того, как я дозвонилась примерно с пятнадцатой попытки.

Больше ничего узнать не удалось: ни что с ним делали в реанимации, ни подробностей состояния. Посоветовали только звонить в понедельник сразу лечащему врачу по телефону, указанному на сайте в обозначенное время.

Я попыталась разобрать одну единственную фразу на молекулы, извлечь из нее максимум информации.

“Состояние стабильное” – звучит отлично, значит, Санек пережил эту ночь, и его жизни на данный момент ничего не угрожает.

“Тяжелое” – оно и понятно, вчера он еле дышал, сидел и говорил. Было бы странно, если бы сегодня он оказался здоров, все-таки его увезли в городскую больницу, а не в Хогвартс.

“Температуры нет” – это, конечно, хорошо, и, по всей видимости, важно. На этом все.

Позвонила Сашиной маме передать те крупицы информации, что имелись в наличии. Потом своей. Опять предстояло провести более суток в неведении, хоть и в более спокойном состоянии, чем вчера. “Не лежит же он в реанимации в холостую, наверняка что-то там с ним сделали, и ему стало лучше” – успокаивала я себя.

– Асюнь, привет! – позвонил папа, отвлекая меня от анализа полученной информации. – В городе есть специальная церквушка, в которой молятся за онкобольных. Там через час начинается служба, если выйдем через десять минут, можем успеть.

– Поехали! – ответила я налету, выпрыгивая из-под одеяла в сторону шкафа.

Отношения с религией у меня сложные, совсем не такие, как у моих родителей, бабушек, дедушек и свекрови. Все мои родственники очень набожны и религиозны, не до фанатизма, но, что называется, по мере возможностей. Иногда ходят на службу и причащаются, реже исповедаются, периодически пытаются соблюдать пост, хотя бы короткий срок. Ну и, конечно, в любой неприятной ситуации советуют обращаться за помощью к Богу.

При этом, что мама, что бабушка, верят в гороскопы, вещие сны, приметы, экстрасенсов и другие вещи, отрицаемые православной церковью, не замечая при этом никакого противоречия.

Мой отказ от следования некоторым традициям, в которые я не верю, поскольку придумали их люди, а никакие ни божественные существа, они воспринимают, как упущение в воспитании, и продолжают пытаться восполнить этот пробел, хотя пошел уже четвертый десяток после моего появления на свет.

Возможно, сбой пошел в тот момент, когда неграмотный священник в далеком 1990 году в маленьком городке допустил роковую ошибку и окрестил меня именем Ася, чего нельзя было делать, поскольку такой святой нет. Мама была молодая и неопытная, также не заметив подвоха. Когда крестили моего младшего брата Андрея, она задала волновавший ее уже давно вопрос, получив ответ, о котором догадывалась.

Тут возник конфуз: как же выкрутиться из сложившейся ситуации? С одной стороны, проводить обряд во второй раз как-то неверно, с другой – оставлять меня с несуществующим именем тоже нехорошо. В итоге батюшка посоветовал выбрать одно из более или менее подходящих имен, купить иконку соответствующей святой и с этой поры считать, что все в порядке. С того дня в православном мире я стала Анной. Первое время после этого сомнительного мероприятия, моя любимая бабуля с трепетом в голосе называла меня не иначе как Аннушка. Продолжалось это недолго, поскольку каждый раз я фыркала и говорила не называть меня так никогда. Я – Ася, и точка. Так назвала меня мама при рождении, ей и останусь.

Тем не менее, я действительно верю в существование Бога, к которому обращаюсь с самого детства в своих ежедневных молитвах в момент отхода ко сну. Я не знаю, как он выглядит, кто он таков, не представляю его в каком-то конкретном виде, для меня он – абстракция, неопределенность, которую я не хочу разгадывать, не хочу придавать ей реальный облик, потому что точно знаю, что ошибусь. Я ношу православный крест на шее, как некий талисман, охраняющий меня от несчастий. Если его на мне нет, чувствую себя неуютно и считаю, что необходимо делать именно то, что тебе комфортно в таком интимном вопросе, как вера.

Для меня церковь и вера в Бога – две разные вещи. Церковь, в широком смысле слова, я воспринимаю больше, как институт, со своими правилами и инструкциями, которым ты непременно обязан подчиняться, нежели как нечто духовное, чистое и святое. Как инструмент для управления людьми, созданный много веков назад с этой целью.

Ты веришь в то, что считаешь правильным и нужным именно тебе. И, что самое главное, ты не должен ее никому навязывать. Для меня навязанная вера не может быть верой по определению. Я верю в силу молитвы, потому что верю в силу сознания, в силу слова и мысли. Я хожу в церковь, чтобы помолиться в располагающей к этому особой атмосфере только тогда, когда чувствую в этом потребность, чтобы попросить или поблагодарить, выбирая при этом время наименьшего скопления людей. Не потому, что так надо, так положено или так прописано в неких “правилах”, а потому что я так хочу. Я никому не навязываю свою позицию в этом вопросе и уважаю чужое мнение и право выбирать, как именно и во что верить, в отличие от своей семейки, которая упорно пытается меня “перевоспитать”.

И вот мы едем с папой в место, специально предназначенное для таких ситуаций, как наша, а я чувствую в этом необходимость и даже потребность. Я должна делать все, что могу.

– В наше время рак – не приговор, – подбадривал меня папа, ловко лавируя между автомобилями. – Сейчас столько современных методик лечения, что справляются с любой, даже самой запущенной ситуацией.

Как ни странно, это было именно то, что хотелось услышать. Именно те слова, которые могут помочь.

Я отвернулась к окну и стала разглядывать неприветливый Петербург. Кольцевая автодорога вела нас мимо промзон с разноцветными морскими контейнерами, нагроможденными друг на друга, точно конструктор Лего. Клешни портовых кранов угрюмо повисли в воздухе без движения. На горизонте виднелись трубы, дымящиеся паром, словно непотушенные сигареты, а с другой стороны от кольцевой дороги толстой швейной иглой застыл Лахта-центр, отражая в себе свинцовые тучи, отчего был похож на призрак, молчаливо взирающий на город. Позолоченные шпили и купола исторических зданий будто потускнели, не желая выделяться на общем фоне своим привычным блеском роскоши, и грустили вместе со мной среди серости пасмурного дня.

Мы приехали в место назначения – маленькую часовенку на территории онкологической больницы в центре города. Ухоженные деревья разбитого сквера были прекрасны своей безжизненной зимней красотой. Я засеменила по скользкой ледяной тропинке, припорошенной снегом, съежившись от холода, пока папа поехал на поиски парковочного места.

В помещении не более пятнадцати квадратных метров кроме меня – еще два посетителя и женщина, продающая иконы, крестики и свечи.

– Успел? – прошептал мне в ухо папа, тихонько прокравшийся в часовню.

Я вздрогнула от неожиданности, не заметив его приближения, погруженная в свои мысли, и кивнула. В этот момент дверь отворилась еще раз – пришел батюшка. Он провел короткую службу и удалился.

Не могу сказать, что почувствовала благодать, снизошедшую на меня, но определенное облегчение появилось. Да и надежды немного прибавилось. Хотя может причиной этому послужил короткий разговор с папой в машине о чудесах современной медицины.

Тем временем родня не сидела без дела. Бабушка и свекровь отправились в ближайшие к ним церкви и заказали сорокоуст о здравии раба божьего Александра – молитву о человеке, которую будут читать в храме в течение сорока дней. Кроме того, у Сашиной мамы было много близких подруг, которые сделали то же самое в разных городах страны и даже в соседней Латвии. По цепочке просьба о сорокадневной молитве дошла даже до США. К концу дня о Сашином выздоровлении молились без преувеличения в разных уголках планеты. Высшие силы, кем бы они ни были, оказались максимально вовлечены в процесс.

Вернувшись домой, я вспомнила, что завтра понедельник, а Сашины коллеги до сих пор не знают, что он не выйдет на работу. У меня был номер Надежды, я написала SMS: “Саша в реанимации, завтра на работу не придет”.

Раздался звонок.

– Ася, добрый вечер! Что случилось?

– Рак.

– О боже, не может быть! Что говорят врачи?

– Я не знаю, увезли вчера на скорой, больше никакой информации нет. Завтра буду звонить, общаться с врачом.

– Держи в курсе. Сегодня из командировки возвращается Васильич, я ему все передам. Если нужна помощь, обращайся.

– Хорошо, спасибо.

Через час позвонил сам Васильич и потребовал подробного отчета о происходящем. Мне даже показалось, что он и мой начальник тоже. В конце доклада уже более мягким тоном он попросил надеяться на то, что произошла ошибка, и онкологии у Саши быть не может, поскольку своими глазами видел его бодрым и энергичным всего шесть дней назад. На прощание пообещал найти хорошего специалиста и попросил сразу же сообщать последние новости.

Я была удивлена таким стремлением помочь. Приятно осознавать, что тебя не бросят в беде один на один со смертельной болезнью. Так появилась помощь в привлечении не только высших сил, но и медицинских.

Второй день подходил к концу. Больше суток без связи.

Перед сном я, по сложившийся уже традиции, отправилась в свое сакральное место, предназначенное для молитв, связи с космосом, разведения растений с желаниями и прочих духовных ритуалов – окно в спальне.

Тут я обнаружила нечто такое, чего не видела ни до, ни после этого случая: два столба рассеянного света поднимались от земли к небу недалеко друг от друга. В той стороне города сразу за кольцевой автодорогой располагались огромные теплицы, которые освещались в темное время суток и в пасмурную погоду подсвечивали небо, как заходящее солнце освещает горизонт.

Я сперва подумала, что мои столбы как-то связаны с теплицей, но они поднимались из земли гораздо ближе, как будто в соседнем районе за многоэтажками. Еще один вариант – прожекторы, которыми иногда светят в небо по особенным поводам. Тут тоже мимо. Столбы были гораздо шире и не двигались.

Я моргнула, столбы на месте. Я отвернулась и посмотрела вновь, ничего не поменялось. Тогда я стала смотреть пристально, не отрываясь, с интересом ожидая, что будет дальше. По телу одновременно бежали мурашки, и растекалось тепло. Минут десять ничего не происходило. Потом они стали буквально растворяться, один – быстрее, второй – медленнее. Через пару минут ничего постороннего в небе более не наблюдалось.

Еще какое-то время я сидела возле окна, вытаращив глаза. Что это такое было? Перебирала в голове рациональные объяснения увиденному, а потом плюнула и решила, что это был знак. Знак о том, что все будет хорошо. А может быть сигнал о том, что мои молитвы услышаны. Такое объяснение меня вполне устроило, и я пошла спать.