Читать книгу Как натаскать вашу собаку по античности и разложить по полочкам основы греко-римской культуры - - Страница 4

Был ранний август, собачьи дни, и по идее должна была стоять собачья жара.

Имелась, правда, одна проблемка. Я в тот момент не нежился на каком-нибудь греческом острове, не загорал близ виноцветного моря, не потягивал коктейль с видом на римскую развалину. Хоть сколько-нибудь виноцветной была только нависавшая надо мной грозовая туча. Разумеется, я был в Англии.

Ливень бушевал уже довольно долго, и бедные мы с Уной ютились под деревом у подножия Парламентского холма, что в Хэмпстед-хит – наиболее достоверном подобии «загорода» в Лондоне. Невдалеке сцепились между собой несколько собак, и этот шерстяной шар с головами напоминал Кербера – трехглавого пса из Аида, да и шума они производили столько, что вполне могли бы и мертвого разбудить. Я поделился этой мыслью с Уной. Она посмотрела на меня с легким презрением – эту особенную гримасу она строит по три-четыре раза на дню.

– Кербер? – переспросила она.

В то утро она вытащила меня из дому, вся разрываясь от кипучей энергии. Теперь она не понимала, почему мы должны останавливаться из-за нескольких капель дождя. Если промокнешь, можно же встряхнуться от носа до хвоста, а если не помогло, то уже дома обтереться об диван. Что мешает нам пойти дальше?

Должен упомянуть, что Уна – изящная черно-белая лерчер. Она фыркнула, приметив белку, и забеспокоилась.

– Кербер, – сказал я Уне. – Ну, знаешь, чудовищный пес Аида? Гераклу еще пришлось его тащить из подземного царства.

Моя тоненькая рубашонка уже насквозь промокла. Уна вздохнула.

Я прикинул, сколько нам еще тут ждать и не пойти ли дальше, и тут наконец дождь перестал лить и начал моросить. Черные тучи разошлись, солнечный луч копьем пронзил небо, и явился разукрашенный лук Ириды, посланницы богов. Уна заморгала, что могло значить только одно: я опять сослался на античность.

Вокруг нас снова начиналась жизнь. Бегуны с наушниками в ушах продолжили пробежку. Школьники в жилетах кислотного цвета вновь пустились на поиски разноцветных флажков. Подростки на великах вернулись к своим трюкам. А остальные залипли в телефоны в ожидании очередного сообщения.

Я повернулся к Уне.

– Так что – Ирида? – спросила она, шевельнув хвостом. Она машет им, как флагом, если ее заинтересовал какой-нибудь предмет, пусть даже разлагающаяся полевка.

– Ирида – радуга, она была наряду с Гермесом посланницей богов. Античный мир, как и наш, жил сообщениями. Люди возносили молитвы богам, посылали проклятия. Глашатаи и посольства предлагали мир или угрожали войной. В афинской драме одно из ключевых мест – речь вестника.

Солнце уже совсем вышло, радуга бледнела, темные тучи отошли поливать дальние пригороды. Ирида выполнила свою работу и отправилась обратно на гору Олимп по праву отдохнуть, выпить кубок амброзии и посудачить с остальными бессмертными.

– Для древних, в отличие от нас, радуга вовсе не была обиталищем попсовых пушистых единорогов. У Гомера Ирида «вихреногая», а ее сестры – Гарпии, свирепые наполовину птицы, наполовину женщины.

Мы поднялись на Парламентский холм, потихоньку обсыхая. Уна воспользовалась моментом и вывалялась в траве – ей удалось только еще больше измазаться.

– Дело в том, что она – посланница, – продолжал я. – Радугой как небесным явлением восхищались целые поколения. Нас учили, что это разложение света на семь отдельных цветов. Но смотри, как описывает Ириду Вергилий в эпической поэме «Энеида».

Я открыл нужное место в приложении SPQR:

Это момент, когда богиня несется к земле, чтобы выполнить небесную миссию, на росистых (roscida), шафрановых крыльях (croceis pennis). За собой она увлекает mille colores – тысячу цветов[6].

– Тысячу?..

Уна цветов не различает, но ее все равно это слегка озадачило. У Гомера в Илиаде Ирида названа πορφυρέην.

– Это значит «пурпурная»?

– Да, Уна. Но Гомер не это имел в виду. Давай посмотрим это слово в словаре Лидделла – Скотта. Это словарь древнегреческого языка, впервые опубликован в 1889 году и с тех пор, по сути, не особо менялся. У антиковедов в ходу не всякий ширпотреб в одноразовой упаковке, а вещи, созданные на века.

Этот самый Лидделл, кстати, – папа Алисы Лидделл, которая послужила прообразом Алисы в книге Льюиса Кэрролла («Алису в Стране чудес» перевели на латынь под названием «Alicia in Terra Mirabili»[7]). Мой Лидделл – Скотт со мной уже больше двадцати лет. Там даже шуточки есть.

– Правда? В словаре?

– Да! В первом издании для слова συκοφάντης (сикофант) дается значение «клеветник», потом сказано, что это слово относится к людям, обвиняющим других в краже у них фиг. И Лидделл пишет: «Это, вероятно, фикция». Фикция-фигция.

– Не к месту как-то, – сказала Уна.

– Впрочем, из последующих изданий это убрали. Громоздкий том я с собой не таскаю, весь словарь есть у меня в телефоне.

Я нашел слово πορφύρεος и стал зачитывать Уне вслух:

– «О вздутом [sic]…»

– Сиг? Это рыба такая?

– Нет, sic. «Так» по-латински. Это слово употребляют, когда что-то выглядит странно или написано с ошибкой, и надо показать, что именно так и должно быть.

Я продолжил читать словарную статью:

– «О вздутом море, блестяще-темный, темный; о крови; о гибели в бою; о вещах, ткани etc., темный, красно-коричневый; о радуге, возможно, яркий, лучезарный; о змеях сверкающий. Кажется, Гомер не знал пурпура, так что это слово не подразумевает какой-то конкретный цвет».

Собственно, πορφύρα – это моллюск багрянка. Если ее раздробить, получится пурпурная краска – очень дорогое производство, поэтому именно этот цвет ассоциировался с богатством и императорской властью. При этом, заметь, в словаре сказано, что слово πορφύρεος не подразумевает какой-то конкретный цвет. Радуга не пурпурная. Разумеется, Ирида не целиком пурпурная.

На примере Ириды видно, насколько мы с древними разные. Для нас радуга – физическое явление. Для них Ирида – воплощение движения и яркого света, чего даже отдаленно нет в «радуге». Взгляни на радугу – наверное, ты увидишь только семь цветов, потому что тебя так научили. А сейчас ты, может быть, увидишь и тысячу.

Уна дернула за поводок. Белка осмелела и очутилась всего в нескольких шагах от нас. Остановилась и уставилась на нас сияющими глазками, как будто говоря Уне: «Не поймаешь, не поймаешь!» Потом на всякий случай стремительно забралась на дерево, где безопаснее.

Обескураженная Уна обернулась ко мне.

– Ты без конца твердишь про свою античность, классику… А что это вообще? И почему называется классикой? Это как мои любимые книжки?

– А какие у тебя любимые книжки? – спросил я.

Уна задумалась. Я ждал, что она скажет «Дог Кихот», но не дождался.

– Латинское слово classis, помимо прочего, означало группу римлян, достигших определенного уровня достатка, – иными словами, класс. Затем от него произошло прилагательное classicus.

– А что оно означает?

– Отличный. Перворазрядный. Отменный. Высший сорт.

– Породистый?

– Именно. Специалисты по классике изучают то, что со временем стало известно читателям, писателям и критикам как лучшие литературные образцы греко-римской эпохи. Конкретнее, это множество текстов, дошедших до нас из Афин V века до н. э. и I века до н. э. – I века н. э. из Рима.

До нас дошло много образцов поэзии, драмы, философских трактатов, исторических произведений и других текстов – ими можно целиком завалить весь Колизей. Сегодня ты можешь прочесть легкую шуточную поэму о войне между мышами и лягушками; назавтра – рассуждения об этике; а на следующий день – научно-фантастический рассказ о полете на Луну. В основном учащиеся начинают с литературы с вкраплениями философии в качестве изюминки.

Есть еще шуточная книга «Филогелос» (Φιλόγελος).

– Расскажи что-нибудь оттуда.

– Ученик спрашивает невежественного учителя, как звали мать Приама. Он не знает, поэтому отвечает: «Из вежливости мы называем ее госпожа».

– Интересно!

– Не стоит рассчитывать прочесть все эти тексты на своем веку. Для этого пришлось бы стать бессмертным. А бессмертны только медузы, но они не умеют читать. По крайней мере, по моим представлениям. При этом сохранность текста – во многом дело случая.

Например, мы много веков знали о греческой лирической поэтессе Сапфо, но ни одного ее стихотворения у нас не было. Фрагменты Сапфо обнаружились только в XIX веке, и не где-нибудь, а в Египте, на свалке. Этот факт не говорит ничего о том, как люди к ней относились, а просто показывает, что папирус использовали много раз, снова и снова исписывая его, пока не приходила пора его выбросить.

У Рональда Фербенка, писателя XX века, в романе «Тщеславие» (Vainglory) есть сцена, где показана фрустрация при расшифровке обрывков манускрипта. Герой-профессор рассказывает живо интересующимся гостям о недавнем открытии отрывка, по-видимому из Сапфо. Все они ожидают чего-то возвышенного. Но что они слышат?

…профессор выразительно зачитал бессмертные строки.

– О, очаровательно! – воскликнула леди Листлесс с несколько озадаченным видом.

– Действительно весьма прелестно!

– Может быть, кто-нибудь расскажет мне, что это значит, – поинтересовалась миссис Тамблер, – на простом английском. Увы, мой греческий…

Профессор ответил несколько неохотно:

– На английском языке это будет: «Не могла [он поднял палец], от ярости своих ступней!»

Вне контекста эта фраза просто космически странная!

На сегодняшний день нам удалось склеить фрагменты между собой, и миллионы читателей наслаждаются поэтическим слогом Сапфо. Бот Сапфо в «Твиттере» выдает ее строки (в переводе), смешивая древность с современностью.

– Итак, если хочешь изучать классику, с чего начать?

– С языка. Это отправная точка, fons et origo…

– Что?

– Извини. Исток и начало этого громоздкого предмета – языки, на которых были написаны эти тексты.

– А в переводе их нельзя прочитать?

– Можно. Меня часто спрашивают, какой перевод Илиады «лучший», но это все равно что выбрать любимую симфонию у Моцарта. Вот стихотворный перевод Александра Поупа:

А теперь послушай прозаическую версию Э. В. Рью:

The Wrath of Achilles is my theme, that fatal wrath which, in fulfilment of the will of Zeus, brought the Achaeans so much suffering…

Гнев Ахилла предмет моего рассказа, роковой гнев, который во исполнение Зевсовой воли принес ахеянам столько страданий…

У Рью[8] о богине ни слова, она появляется лишь через несколько строк. Сравнивая переводы, можно попробовать текст на вкус, но чтобы вкусить его сполна, стоит взяться за сами языки. Филолог-классик изучает классическую латынь и древнегреческий язык, их грамматику, синтаксис, словарный состав. Также вы можете углубиться в историю латинского языка и узнать, каким он был до того, как стал собственно латинским (ответ: весьма странным), пристально изучать корни слов, находить параллели между латынью и греческим, возводить слова к их праязыковым формам. В ходе изучения языков вы также познакомитесь с образцами текстов. А вместе с текстами второй стороной того же сестерция будут контексты. Эта дисциплина должна быть хорошенько сдобрена античной историей. Если литература – это стейк, то беарнским соусом к ней будет исторический фон. Изучать римского поэта Вергилия вкуснее, если знаешь, что, пока он писал «Энеиду», над ним нависала тень императора Августа.

– Так какой период вы охватываете?

– Можно начать около 2700 года до н. э., с догреческих обществ, дальше пронестись через Афинское государство, Римскую империю и эффектно завершить вояж в конце Византийской империи (она была продолжением Римской) в 1453 году н. э.

Уна мыслит собачьими годами, а они существенно короче человеческих, и для нее все это было практически непредставимо.

– Да ладно, – сказала она, подергивая носом.

– Да, такие крупицы недоверия вполне можно заронить. В течение всего этого долгого времени и греческий, и латынь были живы и полноценно функционировали по всей Европе и даже за ее пределами. Существует гигантский корпус текстов. Латынь была средством международного общения в самых неожиданных случаях. Например, в XVI веке один ацтек отправил испанскому королю письмо на латинском языке.

Иллюстрацией к этой стороне вопроса может послужить история Стефана (Иштвана) Пармениуса. Он родился в Венгрии в XVI веке, посетил большую часть европейских университетов и наконец обосновался в Крайст-черч в Оксфорде. Он принял участие в путешествии исследователя сэра Хамфри Гилберта в Северную Америку и написал в честь отправления эпическую поэму гекзаметром на латинском языке. К несчастью, он утонул. Но как знать – останься он в живых, может, у нас был бы эпос о том, что потом стало Соединенными Штатами Америки.

Даже сейчас у Папы Римского есть словарь, в котором указаны латинские названия современных явлений.

– Ты серьезно?

– Еще как! Там есть слово «поезд» и всякое подобное.

– И как по-латински «поезд»?

– Hamaxostichus. Безумное количество книг переведено на латынь и древнегреческий, моя любимая – про Винни-Пуха. И знаешь, Уна, если кто-то сидит и пытается построить на латинском фразу «Гарри выхватил палочку», то, думаю, можно смело считать, что этот язык никакой не мертвый и даже не язык-зомби.

– Латынь до сих пор используют? – спросила Уна со слегка удивленным видом.

– Да. Даже если не считать всевозможные латинские афоризмы и девизы, а их очень много. На YouTube есть целая субкультура с латинскими песнями, уроками, пародиями. Найди «Агамемнона» на канале Rathergood. Там могучий предводитель греческих войск рифмуется с бараньим окороком по имени Legolambnon, что можно примерно перевести как Ягноногнон. Царь поет: «На Трою вел я флот аргивян». Кусок печеного мяса отвечает: «Я крут с картошкой и подливой!»

По бременскому радио регулярно передают сводки на латинском языке под названием Nuntii Latini («Латинские новости»)[9].

Существует латинская версия «Википедии» – Vicipaedia, которая регулярно пополняется новостями на латыни. Субботним утром меня обычно можно застать за разгадыванием латинского кроссворда в The Times – он называется «O tempora!» («О времена!»). Также я состою в античном книжном клубе Pindr – мы встречаемся раз в две недели, и в последнее время читали плутарховское жизнеописание Марка Антония и некоторые стихотворения Горация.

– В честь чего он так называется?

– В честь поэта Пиндара. Мы регулярно общаемся на латинском языке. Например, кто-нибудь может сказать: «Si ancillam filio invenire potero, veniam!» – то есть «Приду, если найду няню для сына».

– Lollius Maximus[10], – сказала Уна.

– Итальянская журналистка Джованна Кирри сорвала сенсацию, так как единственная поняла речь папы, в которой он на латыни объявил о своем отречении от престола.

– Отличная вещь! – оценила Уна. – И в самом деле полезная.

Я наградил ее самым строгим из линейки своих строгих взглядов.

– Языки – это важно. Но есть еще один не менее существенный аспект. Многие, как и я, приходят к классике потому, что их что-то завлекло и очаровало. Так, например, была книжка «Истории о животных» издательства Usborne. Мне ее купила мама. Там был пересказ басен Эзопа, разных мифов и сказок о происхождении, но меня больше всего манила глава про волшебных животных. Там я встретил (и пожалел) кракена – морское чудище, которое утаскивает и убивает неосторожных моряков; единорога, которого выманила из укрытия тибетская девочка; чудовищного пожирателя быков грифона. Особенно меня поразил василиск – смертоносный змей, вылупляющийся из петушиного яйца, уничтожающий все живое своим дыханием. Потом я еще довольно много лет чувствовал себя неуютно вблизи курятников. Но это все было так, цветочки, по сравнению с главным впечатлением.

У меня даже слезы проступили на глазах от нахлынувших воспоминаний. Мне пять лет… закутавшись в одеяло, я погружаюсь в фантастический мир…

– И? Что за главное впечатление? – Уна толкнулась лбом в мою ногу, со свойственной ей деликатностью вернув меня в реальный мир.

– Прости, Уна. Это была история по мотивам греческого мифа о герое Беллерофонте и крылатом коне Пегасе.

Даже в столь юном возрасте я почувствовал, что эта история по сравнению с остальными более глубокая и сильнее отзывается в душе. Она была о чем-то очень важном и непосредственно связана с нашим миром.

Книжка эта до сих пор у меня есть, теперь уже изрядно потрепанная. Иллюстрации выглядят нелепо и комично. У всех на головах лавровые венки, все одеты в тоги – разумеется, древние греки так не одевались. Сама история очень ужата, адаптирована для детских глаз и ушей. По версии ее издателя, некий царь ненавидит Беллерофонта (причины этой ненависти не называются) и отправляет его убить чудовище, называемое химерой. Герою помогает богиня Афина (она там похожа на кинозвезду), которая дает ему волшебную уздечку и велит укротить Пегаса.

Пегас поразил мое воображение: у него такие широкие, пушистые крылья, совершенно несуразные, но при этом почему-то ему отлично подходят. Это очень мощный символ, а я тогда еще не знал, что он рожден из тела горгоны после того, как ей отрубили голову.

– Правда?

– Да! Поэтому Персея, обезглавившего горгону, иногда изображают верхом на коне. Путают этих двух героев. А еще, знаешь, у Пегаса был брат, его звали Хрисаор. Он родился из тела Медузы одновременно с Пегасом. Правда, он не конь, а просто человек. Но он стал отцом трехголового гиганта, так что, получается, не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Память о Пегасе жива: его бронзовое изображение с устремленными в небо передними копытами можно увидеть на воротах лондонского Иннер-Темпла. Такое сочетание – красота коня и изящество крыльев – не знает себе равных в греческой мифологии.

Настораживало в этой истории – и потому вызывало интерес, – что Беллерофонт, когда убил химеру, стал зазнаваться. Можно представить, как он, вернувшись домой с химерой, привязанной к спине крылатого коня, глушил эль, объедался зажаренными быками, хвастался и рассказывал всем и каждому, какой он весь из себя знаменитый герой, при этом рыгая и пованивая потом. Его когда-то упругие мышцы стали превращаться в рыхлый жир…

– Примерно как твои, – фыркнула Уна.

– Сейчас речь не об этом. Какое-то время он подпирал барную стойку в местном трактире и в конце концов всем надоел. У его друзей стало появляться все больше других дел. А он уже за третьим кубком вина, запинаясь, вещал: «Я вам уже говорил, что у химеры три головы?» Наверное, он сделал из нее коврик, или как минимум прибил ее головы у себя дома над обеденным столом.

«Прости, мне надо пойти облегчиться…»

Думается, кто-то из оставшихся слушателей сказал ему: «Да ну, пес с тобой, раз ты такой крутой, может, Зевсу еще все это расскажешь?»

Это наверняка ущемило его гордость. Этим слабакам не понять, что пережил он, Беллерофонт. Он чудовище убил! Максимум, что сделал в жизни любой из них, – это вернул в стадо заблудшую козу. Может, он, Беллерофонт, божественного происхождения. Давно пора отправиться на небеса и заявить о своих правах в силу рождения…

Так он и сделал. Опустошил свою кружку пива, разбрызгав пену по столу, вытер рот тыльной стороной кисти, оседлал Пегаса и взмыл в небо, к горе Олимп, обиталищу богов.

Но Зевс увидел его издалека. От Зевса ничего не скроешь. Он слыхал про этого Беллерофонта и следил за ним вполглаза. И это уже был перебор: простой смертный пытается одолеть небесные выси?

Он послал пчелу, чтобы та ужалила его коня. Взбешенный Пегас скинул Беллерофонта со спины, герой-хвастун рухнул и разбился насмерть. На этом о Беллерофонте все. Зевс тем временем подумал, что Пегас ему вполне нравится на вид, и оставил коня для своей колесницы.

История смерти Беллерофонта стала первым намеком на то, что в древнем мире все не так просто. Эта история не просто о том, как герой убил чудовище, женился на деве и стал царем. Я мог восхищаться отвагой Беллерофонта, но в то же время все осложнялось его глупостью. Тогда я этого не знал, но познакомился с одним из важнейших понятий классического мира – хюбрис. Этот термин широко известен как означающий надменное поведение, после которого провал. Античное понимание хюбрис было сложнее: действие, совершенное с целью опозорить кого-то. Полет Беллерофонта на Олимп опозорил бы богов, поэтому героя нужно было убрать.

У этой истории еще много граней. Наиболее глубоко эту идею интерпретировал философ Платон. В его представлении возничий, символизирующий душу, поднимается к небу, управляя двумя конями. Один конь дикий, он пытается сбросить возничего обратно на землю, а другой, добронравный, поднимает человека в небеса.

Управление конями становится распространенной метафорой для управления самим собой: мы также видим это в трагедии Еврипида, где Ипполит не может справиться с колесницей и погибает. Это борьба человека, освещенная мифом и превращенная в философию. Любой может понять значимость этого образа.

С Беллерофонтом мы еще встретимся, когда будем говорить о Гомере, а также о трагедии. Но давай ненадолго вернемся к Ириде и посланникам. История о Беллерофонте, даже в сокращенном и урезанном виде, все равно оказалась в какой-то мере актуальной.

Мифы связаны с переходом, они отражают моменты, когда изменяется природа мира, и при этом они несут универсальные истины о человеке и его опыте. Читая античные тексты, стараясь проникнуться прошлым и тем, как оно связано с сегодняшним днем, мы пускаемся на поиски сути реальности, идем к пониманию того, кто мы, почему мы таковы, что нас создало.

Я умолк. Мы стали взбираться на холм. Уна, вопреки обыкновению, не умчалась в неведомую даль, а трусила рядом со мной, подергивая носом.

– Все это, конечно, замечательно. А собаки там еще будут? – спросила она.

– Собаки? О да. И много.

– Ну, тогда рассказывай еще.

– Как, например, тебе история про Прокриду и ее волшебного пса?

– Кажется, это отличное начало.