Читать книгу ПластМасса - - Страница 2

Под конец сентября, в одно промозглое утро, человек проснулся не по обыкновению своему чрезвычайно рано. Хотя нельзя сказать наверняка спал ли он, скорее пребывал в некоем помутненном состоянии – то проваливался в сон, то, вздрагивая, приходил в себя. В его голове, лежащей на тощей влажной подушке, блуждали постоянно путающиеся между собой мысли о вещах, собранных накануне в походный рюкзак, которые он купил буквально вчера в одном спортивном магазине, предварительно насмотревшись видео, набитых рекламными интеграциями. Сам процесс поиска и выборки нужной, или вернее сказать – правильной информации сам человек сравнивал с попыткой выжать из ссаной тряпки чистую питьевую воду прямо себе в рот.

И вот теперь все эти покупки, чередуясь в его помутненом рассудке, неведомым образом то медленно исчезали в непроглядной тьме, то так же неспешно появлялись вновь в одном и том же нескончаемом перечне: спальный мешок, туристический коврик, топорик, фонарик, палатка, КЛМН, зарядка для телефона с внешним аккумулятором, спички, соль, марганцовка с глицерином, баллончик газа с горелкой, пара пачек гречи, пакет сухарей, три банки тушенки, походный фильтр, небольшое полотенце, аптечка со средствами гигиены, нитки с иголкой и запасной комплект одежды. Но самое главное, что никогда не ускользало из его круговорота мысли – это документы, собранные в один файлик и уложенные в самый низ рюкзака. Он очень надеялся, что никто не будет спрашивать его про них, но не взять эту кипу бумажек с собой, как ему казалось, было нельзя.

Сложно осознать точное количество времени, которое человек находился в этом похожем на транс состоянии – на грани сознательного и бессознательного, потому что само время превратилось в тянущуюся комкообразную субстанцию, вытекающую из рук сквозь пальцы, оставляя за собой след из липкой слизи.

***

Он резко всколыхнулся, увидев комбинацию цифр в слепящем его непродранные от полусна глаза экране своего старого и еле живого телефона, кусочки стекла из которого постоянно вонзаются в кожу.

Мысли в голове нервно спрыгнули с кровати на пол и затопотали в бесноватой пляске.

– Через пол часа откроется метро, нужно встать. Я должен успеть в пустые вагоны, проскользнуть мимо сонных надзирателей. – Человек вытянул в стороны свои дрожащие конечности, растопырив пальцы врозь. – Надеюсь, что в такую срань они будут еще полудохлыми мухами жужжать по вестибюлям. – Он скинул с себя одеяло и сел на край, поставив ноги на холодный пошарпаный паркет.

Если немного приглядеться к его постельному белью, покрытому россыпью всевозможных пятен, словно испещренная псориазом кожа, то по неотстиранным разводам и подтекам можно было бы определить не только рацион питания этого молодого человека, но также и провести подсчет тому немногому количеству особ из дейтинга, которое, по весьма случайным обстоятельствам, оказывалось у него в кровати. Хотя кровать – это громко сказано, не смотря на то, что служивший ему спальным местом крохотный и не уютный диванчик, с которого свисают ноги и голова упирается в трухлявый подлокотник, казался здесь просто исполином. Он словно памятник советским диванным фабрикам, несдвигаемый с места неисчислимое множество лет, занимал без малого всю длину стены и практически половину ширины комнатки, которую вдоль можно было одолеть всего лишь за два-три не самых размашистых шага. Засаленная спинка этой книжки (диван-книжка, если ты не понял), которая не была прикрыта простыней, источала сыровато-затхлый запах.

– Н-да, жаль, что не могу видеть себя со стороны, явно как упоротая лисица тут сижу. И это еще без стараний таксидермиста, а я уже прекрасно справляюсь с задачей быть чучелом. А что, было бы забавно, если бы меня после смерти набили, что там внутрь этих кукол суют, и поставили в музее. – Он потянулся к шаткому на вид столу, который стоял в противоположному углу, чтобы взять полупустую кружку холодного растворимого кофе, оставленного с вечера специально для этого утреннего глотка. – Ох, ну и мерзость, наверное поэтому мне это так сильно нравится.

Стены комнатушки, по всей видимости, много лет назад были оклеены какими-то серо-синими обоями, обретшими к этому времени какой-то коричневатый никотиновый налет. Они, отстающие в некоторых местах и свисающие вниз словно выпавшие из пасти дряхлые языки, словно ехидно смеялись над понурым силуэтом, выглядывая из разных темных уголков комнатушки.

Каждая деталь, каждый предмет излучал в атмосферу губительно гнетущий фон, словно радиоактивное излучение, пролетающее сквозь тело на огромной скорости, разрушая каждую клеточку твоего днк, из-за чего под этим влиянием с непривычки могло статься чудовищно некомфортно, даже жутко.

Запыленный ноутбук с парой тетрадей, валяющихся на том же столе, всем своим видом говорили о том, что к ним не прикасались уже минимум несколько недель. – Лучше бы занимался делами, а не находился в перманентной прокрастинации. Зато в моей голове столько всякого мусора, и я с удовольствием продолжаю туда его закидывать, упиваясь этим копанием в помойке. Проще жевать мусор, чем грызть гранит. – Он неожиданно для себя нервно усмехнулся, пока делал глоток, из-за этого выдавив часть кофе через ноздри обратно в кружку. – Твою ж налево! Идиот! – Половицы издали резкий жалостливый визг, когда человек подскочил на них из-за злости. – Ладно, так, тише. Успокойся. А то еще разбудишь кого. – Он поставил на стол смешанный с соплями и слюной кофе и повернулся к окну, об стекло которого расшибались жирные капли дождя.

Сырой и холодный ветер со скрипом протискивался сквозь щели деревянной рамы, заставляя человека невольно вздрагивать от озноба. Снаружи виднелась серо-синяя покатая крыша, изъеденная лужами ржавчины. С этой крыши обрушивались вниз, в темную асфальтовую бездну, словно водопад из нечистот, желтые стены с пятнами окон, образуя как бы маленький тюремный дворик.

Только что вставший с постели человек был уже практически полностью одетым. Может показаться, что ему было самому мерзко лежать нагим в подобных условиях, но вся причина была лишь в том, что, как он считал, бывают ситуации, когда не имеет смысла тратить время на то, чтобы раздеваться перед сном, когда всего через несколько часов утром нужно будет снова тратить время на то, чтобы одеться обратно. В итоге, только что поднявшемуся с постели человеку оставалось накинуть только лишь ветровку да натянуть на ноги ботинки, подобные которым продают в специализированных магазинах для рабочих. Хотя он и не работал на стройке, но все же, как он сам считал, обувь досталась ему практически бесплатно – от знакомого, который умыкнул втихую эту лишнюю для себя пару обуви без подписи и ведома руководства со склада своего предприятия, однако они оказались ему малы, поэтому он продал их всего за половину магазинной стоимости, так сказать “по-братски”.

Молодой человек, сделал пару шагов по трещащим половицам комнатушки до покосившегося набок неуклюжего шкафа, томно зевающего своей дверцей.

– Ну что-ж, присядем. На дорожку. – Ему было совершенно не в домек, зачем так делать перед поездкой, но несмотря на это он все равно присел, потому что так было нужно, и тут же вытащил свой грузный рюкзак, поставив его рядом с собой в узком проходе между мебелью.

Тревога, будто бы неожиданно прилетевшая из ниоткуда, медленно стала разливаться по полу, постепенно заполняя собой всю тесноту каморки вплоть до самого потолка. И без того влажный воздух теперь сделался от этого еще более тяжелым и тягучим, шумно завывая в легких и нервно вылетая через ноздри наружу. Человек ощутил на своей спине тяжесть неподъемной громадины, которая придавливает его к к полу.

– Ладно, надеюсь, что все будет хорошо. Что это все не затянется надолго. Неделя? Две – не больше! Им же не было смысла мне врать. Никакого. Ну, будет!

Он резко поднялся и вышел в общий коридор, немного пригнувшись и спрятав голову в плечи, оттого что все, к чему бы он ни прикаснулся – издавало протяжный жалостливый скрип. Человек не был труслив или зашуган, в какой-то степени сейчас в нем было даже больше решимости, нежели сомнений, но чрезмерная, практически маниакальная озабоченность сложившейся ситуацией брала верх над всем остальным. Любые проблемы, которые казались раньше важными – в момент перестали его тяготить. Повседневные заботы прекратили не то чтобы его интересовать, – они стали вызывать брезгливое отвращение, словно чирей, вскочивший на лице. Именно по этой причине он и не хотел ни с кем видеться. Ни с буйными соседями, которые постоянно чудят по синей. К примеру, который хорошо помнился молодому человеку, как-то раз одна пара, живущая в соседней комнате, закончила один из алкогольных вечеров разъездом. Но не тем, что показывают в сериалах, когда она уезжает к маме, или он едет в хостел, нет. Она уехала в бобике в обезьянник, а он в реанимацию с несколькими ножевыми. К данному отправному моменту истории ее уже выпустили, а он очухался и принял ее обратно, так, что они снова живут вместе душа в душу. Своеобразный хэпиенд, если бы история была про них. Но эти люди не имеют практически ничего общего с человеком, кроме туалета и раковины на кухне.

Так что с кем ему действительно не хотелось видеться, так это с хозяйкой его комнаты, встреча с которой каждый раз вызывала сложно уловимое болезненное ощущение где-то в глубине его туловища. Он совершенно точно не хотел тратить время на всю эту бессмысленную ерунду, на выслушивание бесполезного бреда, на придумывание ответа куда он собрался, на приставания по поводу платежа за аренду, оплату коммунальных услуг, сбора за ремонт и чего-нибудь еще более несущественного. Вникать во все угрозы, плавно перетекающие в жалобы, извиняться и лгать, пытаясь выкрутиться из ситуации и быстрее свалить оттуда. Нет. Он решил, что пусть крысой прошмыгнет на мысочках, нежели будет терпеть всю эту низменную ересь.

Человек напряженно стиснул дверную ручку, медленно опуская ее вниз, съежившись из-за ожидания громкого щелчка, которого будто бы все не было и не было. И все равно дернувшись от неожиданности, силуэт продавил руку вперед, перешагнув порог на лестничную площадку. Он так же аккуратно закрыл за собой дверь, медленно и неторопливо поднимая ручку обратно вверх. Полный ощущения, что вот-вот со спины его одернет какой-нибудь сосед, возвращающийся с алкогольной прогулки домой.

Наконец щелчок.

Человек выпрямился и, расправив плечи, сделал глубокий вдох. Еще более смрадный запах врезался в ноздри, пробравшись до самого желудка. С непривычки этот запах вызывал у него приступ тошноты, но со временем это чувство то ли притупилось, то ли стало настолько обыденным, что он практически перестал его замечать.

Хотя в этот момент его действительно сильно тошнило, и запах тут был совершенно не при чем.

Одинокий плафон потолочной лампы периодически помаргивал, издавая при этом какой-то неприятный треск. Серо-синие обшарпанные стены постепенно утопали в черноте, уходя вниз вдоль ржавых гнутых перил узкой лестницы, каждая из ступеней которой имела по две округлые ямочки.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – Он машинально считал про себя ступени, по которым ступал. – Семь, восемь. – Перепрыгнув через последнюю и перейдя по площадке, человек начинал заново. – Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – И так каждый раз, когда подходила очередь девятой ступеньки, он перепрыгивал через последнюю, чтобы число, которое он озвучивает про себя, было нужным. В этом доме лестничный пролет состоял из девяти ступеней, поэтому ближайшим правильным числом была восьмерка, хоть и не самым любимым, но выбор чаще всего падал именно на эту цифру, потому что перепрыгивание через две или более ступеней выглядело слишком неуклюжим даже для него самого, что уж говорить о соседях, с которыми он периодически пересекался на лестнице. Так что перешагивание одной лишней ступени представлялось для него наиболее верным решением для избежания, как он считал, неправильного числа.

Конечно, может показаться, что это была детская забава, чем-то отдаленно напоминающая игру в классики. Возможно, когда-то так и было, поскольку со стороны многие точно так и думали. Однако для самого человека это действие не только не приносило удовольствие, оно скорее было грузом, тяжбой, определенным ритуалом, который всенепременно нужно выполнить, в противном случае обязательно что-то в жизни пойдет не так. Именно поэтому человек каждый раз, поднимаясь или спускаясь по ступеням, вел счет и никак не мог этому противиться.

Соскочив с последней ступеньки, он несколькими быстрыми шагами преодолел небольшой коридорчик, задерживая при этом дыхание, и так же скоро оттолкнул вперед рыжую металлическую дверь.

– Ну и мерзопакостная же погодка! – За его спиной раздался лязг, взвинтившийся вверх по холодным стенам колодца.

Сквозь темную клоаку подворотни, забрызженную мочой нетерпеливых пьяниц, шатающихся мимо даже в будни, виднелась залитая рыбьим жиром фонарей опустелая улица. Все вокруг было окрашено бледно-желтым светом, который словно атлант из последних сил держал бесконечный свинцовый купол серых туч, нависший над городом несдвигаемой громадиной.

Молодой человек, вышедший из арки на улице Бубинштейна, где снимал маленькую комнатушку в коммунальной квартире под самой крышей, был очень скромно одет, возможно, простой обыватель сказал бы, что в таком наряде постеснялся бы ходить по улице, не то чтобы заходить в кафе или бар, или видеться с друзьями. В некоторых местах его одежда была порвана и подшита, где-то вытянута и обесцвечена, где-то же протерта практически до дыр, так, что при солнечном свете можно было бы увидеть просвет из поредевших нитей ткани. Но человек не находил в этом ничего постыдного, хотя, временами, это его трогало и он начинал судорожно пролистывать маркетплейсы, высматривая для себя что-то новое, но каждый раз приходил к выводу, что либо сейчас это неоправданно дорогая трата, либо он мог позволить себе лишь что-то некачественное, то, что прослужит не так долго, как ему хотелось бы. Поэтому он в очередной раз возвращался к старым вещам, купленным в лучшие, как ему казалось, времена.

Он шел и рассматривал всевозможное множество пестреющих вывесок, зазывающих запойные компании внутрь. Сквозь стекла виднелись засидевшиеся гуляки, потерявшие счет времени, студенты, решившие пить до самого открытия метро, пьяные бармены и официантки, устало плавающие по залам заведений. Все было похоже, одно на другое, похожие яркие названия, развешанные внутри помещений гирлянды с маленькими желтыми лампочками, высокие барные стойки и маленькие столики, хаотично расставленные во всем оставшемся свободном пространстве. Даже пьянчуги, будто бы были одни и те же, перебегающие из одного бара в другой, занимая свои места на этой застывшей сцене, виднеющейся из окон, словно в рождественском вертепе. Но среди всего этого праздника выделялась только лишь одна покосившаяся вывеска, располагающаяся над черными запылившимися окнами.

– Жаль, что они закрылись, хороший был паб, пиво вкусное. Стаут. Скучаю по пиву, любого бы сейчас выпил, даже несмотря на эту слякоть. А тот коктейль? Ирландская автомобильная бомба – идеально! Какое же офигенное сочетание, хоть по мне это тот же ёрш, только из другой страны, но вкус совершенно бесподобный. – Человек приближался к лестнице, ведущей вниз в цокольный этаж, где совсем недавно был вход внутрь паба, заядлым посетителем которого он некогда являлся. – Как жаль, даже помещение никто не занимает уже месяц, если не больше. Стоит тут как памятник моим беззаботным денькам, глаз мозолит.

Он заглянул вниз, чтобы рассмотреть дверь, которая была стилизована под классическую телефонную будку, ярко красную, как в английских фильмах восьмидесятых-девяностых. Она очень ему нравилась, потому что была увесиста на руку и создавала ощущение добротности материалов, из которых ее сделали. Но к этому моменту внизу уже находилась стихийно организованная мусорка, пестро играющая разнообразием разных фантиков, бумажек, банок, бутылок в пакетах, окурков и прочих следов человека. А посреди этой живописной картины в стиле ренессанса вырисовывалась не то блевотина, не то чья-то дрисня.

– Ох, ну и вонь! – Он протер глаза, которые заслезились от нестерпимого алкогольного смрада, источаемого этой зловонной кучей. В голове тут же всплыли те отвратительные ощущения с перепойки от которых свело скулы и будто бы наизнанку вывернулся язык.

Человек обратил внимание на столбы, темные уголки и давно брошенные автомобили, которые были повсеместно зассаны и заплеваны, изрисованны и заблеваны.

Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг на его лице.

Он продолжил идти дальше, стараясь смотреть только вперед, направляясь по своему пути, который накануне он неоднократно прокручивал в своей голове.

Вдали виднелся высоченный мужик, навечно застывший в дверном проеме, выросшем из земли.

– Все, что я знаю о Бовлатове – это то, что он пил. По-черному пил. И чья в этом вина? Моя? Или общества? Или его самого? – Молодой человек остановился на перекрестке, где Херпаков переулок пересекал Бубинштейна, и смотрел на памятник писателю, около которого неподвижно лежало тело. – А ведь он творец, я не раз слышал о том, что его обязательно нужно прочесть. Но все равно – все, что запомнилось мне о его личности – это самоубийственная страсть к алкоголю, которая в конце концов сгубила его. И теперь памятник ему стоит на одной из самых знаменитых питейных улиц города, где он сам не только пил, но и жил. И здесь все так же продолжают глушить спирт, а время от времени рядом с писателем разлагается очередная пьянчуга. Иронично это, или Романтично? – Молодой человек притормозил свой внутренний монолог, перебирая слова, и, будто бы что-то нащупав, резко выпалил – Высокорослый, отлитый из бронзы, Бовлатов в дверном проеме застыл. Металл, окисляясь, расцветает зеленым, будто змий чешую обронил, а подле него, валяющийся в собственной луже, какой-то пьянчуга недавно остыл. – Он прищурил глаза и покачал головой. – Да, корявенько, извини, но как есть, талант тут не я, а ты, но аллегория не так уж и плоха, согласись. – Человек всмотрелся в растелившееся на земле тело. – Лежит, неподвижный. И тебя зеленый змий доконает. Наверное, можно было бы и скорую вызвать, вдруг плохо. Но я конечно же этого не сделаю. И когда город проснется, если ты продолжишь также дальше лежать, вряд ли скоро найдется прохожий, который сделает это. Предвзятое отношение не берется из воздуха, но из-за подобного, возможно, кому-то действительно нуждающемуся, лежащему так же неподвижно, не окажется помощь, потому что он будет вызывать омерзение, отвращение. Представляться либо пьянчугой, либо нариком. Грязным и вонючим, пусть даже он минуту назад шел аккуратным и чистым, поскользнулся, упал, обоссался – такой ты не нужен правильному обществу. – Человек резко оборвал свои размышления и свернул в узкий переулок.

Машины были припаркованы в один ряд по правому краю дороги, посреди которой шла одинокая фигура, лавируя между колеей и выбоинами уставшего полотна асфальта. Котелки желтых фонарей, напоминающие кухонную посуду, были растянуты на тросах между домов, словно какая-то престарелая хозяйка с нарушениями в мозговых процессах повесила их сушиться вместо белья. Ветер раскачивал их в разные стороны, из-за чего они напоминали тусклую лампочку в крошечной каюте во время шторма. Освещенные светом участки чередовались с черными проплешинами, появляющимися из-за перегоревших ламп, периодически промаргивающих что-то нечленораздельное по азбуке морзе.

Человек всматривался в тусклые окна домов, стены которых были все в трещинах и темных пятнах отвалившейся штукатурки, напоминавших шрамы, скопившееся от непростой, суровой жизни на теле бродяги.

– Я так люблю эти переулочки, эти закуточечки. Мне кажется, что когда-то я все такие местечки исходил, было здорово. В них есть что-то особенное, держащие за жилы. Именно за это я и люблю этот город. Именно в подобных переулках, как мне кажется, и есть его душа. Его суть. То, что является его идеей. Никак не туристический Певский, со всем известным архитектурным ансамблем, с разгуливающими групками престарелых китайцев. Но кому бы я не показывал эту не туристическую часть города, никто никогда не разделял моего восторга, только огорчался, мол “не дофинансировали” да “не доделали”. Фальш. Девчонка, демонстрирующая себя в соц.сетях только с “рабочей стороны”. Упаковка наружу. И так во всем. Так везде. И как жаль, когда упаковка, не соответствует ее содержимому. Когда ожидания разнятся с действительностью. Прям таки вечный неудавшийся детский подарок. Но кто в этом виноват, кроме самого наивно ошибавшегося, позволившего ввести себя в заблуждение?

Справа от идущего возвышался современный бизнес-центр, который, казалось бы, попытались архитектурно сблизить с общим стилем зданий, однако он все равно выделялся своими огромными стеклянными витринами, ровным без трещинок фасадом, свежеокрашенными водосточными трубами, пластиковыми окнами, которые явно мыли каждую неделю, потому что на них не было ни единой пылинки, ни одного развода от капельки дождя. Видно, что к зданию относятся с должной заботой. Будто домашняя холеная пухлощекая детина оказалась в строю среди заброшенных сирот из детдома.

– Не знаю, почему я всегда так близко принимаю тот факт, что подобных исторических памятников в стране сносят бесчисленное множество, чтобы потом собрать на их месте очередной торговый комплекс или бизнес центр. Будто бы у меня отбирают что-то личное, что-то важное для меня. – Он уже практически вышел к Жигородному проспекту, минуя вылизанный бизнес-центр, построенный во дворе бывшего Дома Гогова. – Памятник бюрократии и капитализма. Ничто не спасется под катком безнравственности, ни историческое, ни культурное наследия. Ни-что. Все падет пред силой зеленой бумажки. А почему? Потому что принимающие решения сидят в кабинетах, стены которых окрашены в зеленый. – Человек ускорил шаг и отвернул голову в сторону от бизнес-центров, только бы не замечать их. – Ладно, это меня не касается.

Откуда-то налетел резкий порыв ветра, чуть не сбивший идущего с ног. Он громко завывал, врезаясь в фасады зданий и рождая множество невеселых звуков, словно играя на всем, что было плохо прикручено, скорбную мелодию северной осени. Жигородный проспект был в разы больше узкого переулка, поэтому осень вовсю разошлась на этом просторе. А погода была действительно скверной – заморосил мелкий холодный дождь, гроздьями игл бьющий в лицо.

Он пошел наискось по проезжей части, проходя мимо круглосуточного Постикса. Внутри на диванчиках и столах спали тела грязных бездомных, которых еще не начали выгонять на улицу перед приходом первых белых воротничков, чтобы правильные постоянные посетители обязательно заскочили сюда, не нарушив свое радужное видение мира и взяв очередную порцию капучино по пути на работу в офис. Запах жженого растительного масла заставил человека задержать дыхание, иначе он бы невольно пополнил картинную галерею рвотных масс, оставленную в течении ночи современными художниками в процессе их пьяного променада.

Где-то вдали за спиной послышался гам, девичий крик и чье-то неразборчивое пение. Скорее всего это ватага пьяных студентов неспешно ковыляет к метро.

Человек ускорил шаг, глядя на вздымающуюся вверх к бледному небу золотую колокольню Пладимирского собора.

– Надеюсь, что они не обратят внимания на меня. Да как ж тут не обратить, такая бандурина за спиной, одежда, усов не хватает. Усатый геолог любитель. – Он потянул на себя тяжелую дверь входа в вестибюль станции метро Пладимирская, которая поддалась только со второго, более уверенного рывка. – Мать слепого родила, мать слепого родила, мать слепого родила. – Снова слегка пригнувшись, как при выходе из комнаты, спешными шагами человек засеменил через арку металлодетектора, озираясь глазами по сторонам в поисках сонных сотрудников службы безопасности метрополитена. – Мать слепого родила… – По пустому вестибюлю раздался оглушающий писк рамки металлодетектора, словно крик петуха ранним утром в деревне, гуляющего прямо под открытым окном твоей комнаты. Во время час пика, когда шумная толпа ломится сквозь, он кажется намного более приглушенным.

– Молодой человек!

– Блять.

– Молодой человек, пройдемте пожалуйста. – Громко обратился к нему охранник, вежливо указывая ладонью в сторону будки с притонированными стеклами.

Работник метрополитена ростом где-то под два метра, среднего телосложения и лет тридцати пяти на вид был одет в стандартную для всех работников униформу – свитер синеватого оттенка с заплатками на локтях.

– Ну, сейчас начнется. – подумал человек про себя, заходя внутрь тесного пункта осмотра, где их уже ждал второй – совершенно противоположный первому. Низкий, судя по тому, что еле выглядывал из-за стола за которым сидел упершись в столешницу пузом и с щеками как у хомяка. С ходу нельзя было точно определить его возраст, потому что выглядел он достаточно скверно – впалые глаза, окаймленные синеватыми мешками, бледная морщинистая кожа, как у пролежавшего пару часов в холодной ванне уснувшего алкоголика. Со стороны их парочка выглядела до ужаса карикатурно.

– Что-то противозаконное провозим?

– Нет.

– А че тогда рюкзак такой большой?

– В поход собрался.

– В такую погоду? Что-то ты проспал, лето то уже давно прошло, погоду видел?

– Только с улицы зашел, сами как думаете?

Тот, что сидел, облокотился на спинку стула, достал из под стола зажигалку и стал вертеть ее пухлыми пальцами.

– А ты с чего вдруг хамить мне надумал? Не боишься, что найдется вдруг у тебя что-то интересное в рюкзаке?

Человек, пребывая в ступоре, не нашелся что ответить на этот вопрос, который скорее был риторическим.

– Будьте добры, положите рюкзак в интроскоп, если вы откажетесь от осмотра, то проследуйте на выход из вестибюля. – Сказал второй, стоя практически за его спиной.

– Мхм, ну нет, на улицу я точно не хочу идти, да и меня ребята ждут уже. – Он положил рюкзак на ленту, медленно отправившую его пожитки внутрь громоздкого прибора.

– Уууу, Михалыч, да тут у нас и ножик, и газовый баллончик! Топор! – Он протер рот от слюны, которая собралась на уголках губ. – Да ты приехал, малец. Какие-то пакетики с порошком, взрывчатые вещества, холодное оружие. Полный набор!

– Так они ж туристические, все упаковано! В метро можно,я читал! И газ туристический, а не бытовой, в пакетах вообще соль, вы в поход ни разу не ходили что-ли?

– Это мы еще определим, где и что у тебя там с-соль. – Сидящий за столом ехидно заулыбался. – И что у тебя там туристического. Ишь, читал он. Экспертизе виднее, а то вдруг прочитанное можно неверно интерпретировать, и ладно, если себе во вред, а так вдруг окружающие пострадают.

– Какая еще экспертиза?

– Самая обычная. Сейчас приедет наряд, понятые, все под запись, тебе же не о чем волноваться, как ты говоришь – у тебя все по писанному, по закону. А раз так, просто подождешь час. Может два. Как долго это все затянется – только от тебя зависит сейчас. – Спустя небольшую паузу, видя полное непонимание со стороны человека, добавив. – Но ты все равно можешь звонить друзьям – говорить, чтоб тебя не ждали.

– Да какая еще экспертиза. Я же говорю, что в поход собрался! Топорик с ножиком и газом – все туристическое. Это можно провозить в метро.

– А чеки из магазина, оригинальная упаковка или документ от производителя у тебя имеется?

– Нет конечно, зачем мне этим лишнее пространство в рюкзаке забивать? Я все сразу же и выкинул.

– Что за поколение, Тимон? – Он обратился к своему высокорослому напарнику. – Без упаковки и чека нет гарантии, нет возврата, потреблядское отношение ко всему, попустительское. С таким отношением он еще и законы с правилами читает и что-то НАМ – работникам отрасли, рассказывает. Смешно. – Сидящий снова повернул понурый взгляд на человека. – Ну вот и все, подготовь тогда паспорт, пока ждем полицию. Ты это, кстати, учишься?

– Учусь. – В голове пронеслась единственная пара, которую человек посетил в самом начале семестра, после чего заперся в комнате и практически никуда не выходил.

– Точно, не служил?

– Военная кафедра.

– Кафедра – кафедра. Что эта кафедра, на месяц в поле уехали и все, считаете себя офицерами? Ерунда! Может тебе учиться надоело и ты по-настоящему послужить захотел? Так мы тебе административку быстренько оформим, чтобы с учебой проблемы начались. – Он возбужденно заерзал на стуле. – Это мы сейчас быстренько проверим, и, если надо, на службу оформим, у меня знакомый хороший есть. Хочешь? Под городом П тебя устроим по знакомству, на скорый курс обучения, а там тебя может и отправят?

– Отдайте рюкзак!

– Как я тебе его отдам, если наряд полиции уже едет? Посидишь тут, пока дождемся.

– Не хочу я никого ждать.

– Ну я тоже не хочу, но это твой выбор, ты же тут такой уверенный и правильный. Прынц-ыпыальный – слюняво процедил охранник.

Молодой человек снова застыл в непонимании, сунув руку в карман ветровки и нащупав там проездной, последние полторы тысячи бублей и только начатую пачку сигарет, которой он тщетно пытался задушить взвинченные от стресса нервы. – Вот, все что есть! – Он выложил помятую пачку.

– Не бреши! Издеваться вздумал?

– Честно.

– Карманы выворачивай.

– Не буду.

– Ты че так в открытую то?

– Не ссы, Тимон. Будем сидеть тут и ждать с мальцом.

Человек, выразив на своем лице максимум детской недовольности, достал проездной и последнюю полторашку.

– А карточка банковская есть?

Он кивнул.

– И что, там тоже не густо?

– Да.

– Приложение показывай.

Человек достал телефон и сунул его в лицо охраннику.

– Сто шестьдесят семь рублей. Н-да, не густо. – Сидящий быстро окинул взглядом одежду парня. – Ладно, чего уж мы тут. Забирай рюкзак и иди, пока я добр. – Буркнул тот, загребая сигареты с бумажками своей пухлой лапой.

Парень быстро схватил рюкзак с проездным и тут же ринулся из будки.

– Вот же ж черти! Ладно, сам виноват, понадеялся втихую прошмыгнуть с такой бандурой за спиной, на удачу. А вообще так то в целом – пронесло, из графика не выбиваюсь.

Он прошел через турникет и встал на ступень эскалатора, скинув рюкзак со спины на руки перед собой. Его взгляд застыл на переливающейся красным с золотом мозаике, расположенной на стене над ступенями. Посреди панно стоит женщина в красивом красном платье, держа над головой, как ему казалось, стог колосьев пшеницы. Вокруг множество людей разных национальностей, будто бы дружно что-то несущих к ее ногам.

– Сытые. А с меня сейчас на ровном месте в метро охранники хотели последнее состригли. Что, это что-то новое? То, что появилось только сегодня? Почему на всех изображениях времен Лопатки все улыбаются. Меня пугает вероятность того, что, возможно, люди, которые это создавали, были не под прицелом надзирателя пропагандиста, а действительно верили. Все счастливы, все трудятся. И ты счастлив. Да это просто промывка мозгов. Художники показали бы лучше этих охранников, отбирающих сигареты у молодежи. – Он неосознанно нахмурил брови. – Ни разу бы не повелся на этот тухлый разводняк, который из пальца высасывают, если бы так не спешил убраться отсюда поскорее. Все улыбаются, все разных национальностей и профессий. Все трудятся. Как же ж. Смешно! Эти вот сорокалетние гопники из метрополитена – они то явно пожили в Лопаточные времена, а их родители сто процентов могли и в пионерах походить. И что? Где это воспитание? Где эта дружелюбность? Где эти улыбки!? Голодные. Не физически голодные, а нравственно. Уставшие, но не физически, а морально. Где им физически уставать, сидя на стуле и бегая покурить в толчок? – Спустившись на платформу, он стал ждать приезда вагонов метро, чтобы отправиться в сторону станции Пупкинская, а на ней перейти на Свенибородскую и там уже без пересадок добраться до Усталой Деревни. – А еще они обиженные, на всех обиженные, хотя по-настоящему они обижены только сами на себя. Неудачники гребаные. Они. Я. Я никогда таким не стану.

***

– Следующая станция Задовая, переход на станцию Пенная площадь к поездам второй линии и станцию Опасская к поездам четвертой линии. – Во время паузы звукового объявления из динамиков доносится какой-то неприятный, будто бы шероховатый писк. – Осторожно, двери закрываются.

Нарастающий вой электропоезда сливается с шумом ветра, врывающимся внутрь через открытые форточки. Постепенно учащается спаренный стук колес о стыки рельс, поддерживая особый ритм, словно сердцебиение, прорывается сквозь окружающий гул, заполнивший собою все пространство практически пустого вагона. Первого на сегодня, открывающего череду бесконечных следований от станции к станции, пока подземка не закроется для пассажиров. Все еще чистый и сильно пахнущий хлоркой.

Единичные пассажиры сидели на значительном расстоянии друг от друга и каждый новый заходивший старался встать или сесть как можно на большем отдалении от других. Молодой человек сидел в самом конце, залитый ярким синеватым светом. Стекла и стены вагона были плотно заклеены пестрыми рекламными баннерами, будто обоями, предлагающими выгодную покупку техники в кредит под проценты со звездочкой и массивом мелкого текста снизу, или зазывающими к открытию магазина на другой конец города за скидкой на туалетную бумагу или мыло.

Человек сидел неподвижно, пристально всматриваясь в свое отражение в стекле напротив.

– Устал. От целого мира устал. От этой сосредоточенности на тоске, съедающей меня изнутри. От постоянного пребывания в взбалмошной перевозбужденности, нескончаемо мрачной, ничуть не праздничной. И вот, я же всегда хотел, хотя бы на одну минуту просто вдохнуть другого воздуха. Всегда именно этого и хотел. Собраться и уйти. Налегке. Убраться прочь. И чтобы никто не донимал, чтобы без обязанностей, без тяготы. Я всегда хотел сбежать. Так какого ж черта меня одолевает страх? Вот даже причина появилась. Весомая? Вполне весомая. Вадик в Прузию уже уехал. Пашка в Курцию улетел. А кто-то же еще раньше и без этих новостей свалил. Каждый по своим возможностям. Я вот могу в лесу, как Пенин в шалаше. Забавно, что практически в ту же сторону и еду.

Его гипнотический контакт с самим собой в отражении неожиданно прервался севшими напротив людьми, синхронно поставившими на пол практически такие же походные рюкзаки, как и у него.

– Двое из ларца, одинаковых с лица. – Первая мысль, возникшая в голове.

Худощавые парни в черных шапках спущенных до самых бровей. С виду они были одеты в точно такую же одежду как и он, выцветшую и подшитую, в такие же высокие ботинки на толстой подошве. Но было в их виде неощутимое, нечто отличное от него самого, хотя через некоторое время человека посетило ощущение, что он смотрит на них словно в собственное отражение, но вместо стекла теперь кривое зеркало из детских воспоминаниях о комнате смеха. Это отличие между ними можно было бы назвать аурой, если бы это было уместно в данном контексте.

Они сидели неподвижно и молча, как-то нежно приобнимая рюкзаки руками. Их спокойные лица не выражали никаких эмоций. Опущенные вниз глаза отрешенно смотрели в синий пол вагона.

Человеку стало некомфортно от их присутствия. Он пытался отвести взгляд в сторону, но каждый раз замечал новых попутчиков в поле своего зрения. В моменте он хотел было встать и уйти, пересесть на другое место, но мысль о том, что это будет странно смотреться со стороны тут же остановила его. Он посмотрел на бегущую строку электронного табло в ожидании увидеть нужную ему станцию, чтобы была весомая причина для подъема с места, помимо этого, погрузившись в свои мысли он не мог вспомнить предыдущую остановку. Это иногда играло с ним злую шутку, когда в час-пик он вдруг погружался во внутренний монолог и проезжал мимо нужной остановки, из-за чего ему приходилось делать крюк и он часто опаздывал.

– Отлично, следующая моя. – Человек встал и, закидывая рюкзак за спину, случайно задел одного из сидящих напротив. – Прошу прощения. – Быстро бросил он вслух и встал возле выхода из вагона. Поезд стал останавливаться, из-за чего он покачнулся и резко схватился за поручень левой рукой.

Карие глаза плавно осмотрели его снизу вверх.

– Да ничего страшного, все в порядке. – Легкая улыбка появилась на мгновение на спокойном лице и тут же пропала. Спустя некоторую неловкую паузу он продолжил. – Что, тоже на ту сторону отправляешься? В военкомат, имею ввиду.

– А, да. Ага. – Выронил он резко, будто отбрехавшись и снова повернулся к выходу.

Отражение в стекле двери стало менее четким из-за того, что по мере приближения к станции метрополитена в туннеле становилось все светлее, пока через считанные секунды поезд не остановился у платформы.

Раздвижные двери открылись и человек вышел из вагона к эскалатору.

– Ну, бывай. На той стороне увидимся.

Он ничего не ответил, озабоченный собственными мыслями.

– Все бегут, всем страшно, а этим хоть бы хны. В военкомат едут. Такие спокойные. Обдолбались что-ли? Все они там наркоманы. Ну кто в здравом уме… Ох блять. Все! Неделя. Две – не больше. И все наладится.

***

Он стоял на ступенях у выхода из вестибюля, глядя на серо-грязную безвкусную громадину с никак не подходящим ей названием “Гуливер”. Являющуюся не то ТК, не то ТЦ, не то ТРЦ, но была ли в этом разница, человеку было не интересно, потому что ничего, кроме отвращения эта архитектурная постройка не вызывала.

– Фух. Свежий воздух. Как я не люблю этот запах метро. Особый аромат! Хоть с утра он еще не такой насыщенный, как к вечеру, но, все же, ощущения не из приятных. Прямо сейчас бы залез в душ прямо в одежде.

К этому времени город уже начинал пестрить не только пьянчугами и бомжами. От автобусной остановки, десантируясь небольшими группками, люди направляются в сторону входа в метро. Кто-то бежит, кто-то еле перебирает ногами. Хаотично, чуть-ли не сталкиваясь друг с другом. Машины уже пытаются устроить небольшие пробки, сигналя друг другу и суетливо перестраиваясь из ряда в ряд, и обратно, когда автобус перекрывает узкую щель для бессмысленного маневра.

Человек шел вдоль Корфяной дороги, стараясь не обращать внимание на еще один торговый комплекс, который стоит тут же буквально напротив предыдущего, в паре десятков метров за метро. Многочисленные уличные киоски с выпечкой, газетами, товарами из Поднебесной, орехами, овощами и фруктами.

Перейдя через железнодорожные пути, человек свернул возле ларька микрокредитной организации – ловушки, в которую по глупости чуть было не попался по какой-то причине, которая казалась теперь маловажной и теперь не помнилась ему.

Подходя к ж\д станции, человека окатило холодной волной тревожное ощущение, оставившее после себя сиюсекундную ватность в ногах идущего.

Вокруг как и внутри совершенно безлюдно. Он дернул ручку двери полный ожидания, что она закрыта. Возможно даже надежды.

Но дверь открылась.

Зайдя внутрь, он сразу подошел к открытой кассе.

– Здравствуйте, мне пожалуйста один билетик до Кольгино на ближайшую электричку.

– Здравствуйте. – Кассирша каким-то образом умудрилась дважды цокнуть, сказав при этом всего лишь одно слово. – Ближайшая до Темноострова в сорок шесть минут седьмого, посмотрите на табло! – Лениво процедила грузная девушка за стеклом, из-за чрезмерно лишнего веса и неумелого макияжа она выглядела значительно старше своих лет.

– А раньше, получается, нет никакой?

– Ну-у, я же русским языком вам сказала, мо-ло-дой человек, в сорок шесть минут, на табло все указано-о.

– Понял, спасибо. – Он отвернулся и медленно пошел к выходу, продолжив разговор уже с самим собой, строя кривляющуюся гримасу. – Сядешь на любую электричку и сможешь доехать до Кольгино, говорили они! Не парься, там все электрички идут в ту сторону, говорили они! Тьфу ты блять! – Он достал телефон, чтобы построить путь до точки в верховье речки Пунтоловки – месте, в котором его должен ждать проводник. – Ну, и как мне теперь не опоздать. Надо же было все предусмотреть, а не надеяться на слова. Вообще это все глупая затея, ох и глупая. Так, ладно, можно на автобусе доехать, они уже даже катаются по маршруту. Какой тут? Сто двенадцатый, отлично, через пять минут должен быть у метро.

Он легкой трусцой побежал обратно к автобусной остановке с которой все так же нескончаемо шли группки людей в сторону метро, глядя на которых он вдруг представил их выпадающей кучкообразной бесформенной массой, лениво выпадающей из транспорта.

Подойдя к остановке, человек, часто дыша, встал с края, немного поодаль, чтобы не находиться в толпе, которая с каждой минутой все нарастала. Вдали виднелся нужный автобус, чистого лазурного цвета. Он медленно остановился напротив, выгрузив большую часть пассажиров. Человек, войдя внутрь, приложил проездной к валидатору и направился сесть на самое заднее сиденье, как вспоминал он сам – на камчатку, в самый угол.

Автобусы нравились ему намного больше метро, точнее наоборот, метро его раздражало, а автобусы успокаивали – все по той причине, что в них он погружался в теплые воспоминания о детстве. В его родном городе не было метрополитена и загруженных дорог, но были муниципальные автобусы какого-то особенно-желтого цвета, которые хоть и были забиты по утрам, даже в самые душные дни, когда целыми семьями люди направлялись на дачи, воздух в них не был затхлым или жирным. Обычно пахло едой, у всех на лицах были улыбки, а за окном почему-то всегда светило солнце. И пусть эти ЛИАЗы не были такими красивыми, как современные лазурные автобусы, имели проржавевшие крылья и скрежетащие двери, складывающиеся гармошкой, неудобные высоченные ступеньки с поручнем посередине входа, без которого в детстве было практически невозможно забраться внутрь, обтянутые каким-то дешевым дермантином сиденья, раскаляющиеся на солнце до неимоверно высоких температур, что сидеть на них было невозможно, почему-то именно эти автобусы засели в памяти как что-то доброе, приятное и бестревожное. Каким-то определенным порталом в эти воспоминания являются старые трамваи, все еще колесящие по улицам города. Но из-за того, что от трамвайных путей повсеместно избавляются, такие поездки в его жизни сошли практически на нет. Да и в конце концов, осознание того, что ностальгически любимые желтые автобусы вероятнее всего уже либо утилизированы, либо догнивают свои деньки где-нибудь на свалке, глубоко трогало человека, вызывало в нем тоску по чему-то безвозвратно утерянному.