Читать книгу Самые нежные - - Страница 17

Хорошо, давай так, я – твой злейший враг:

ни прогнать, ни в дом пригласить на чай.

Я ушел на много и много лет,

и меня в судьбе твоей больше нет,

но сомнений червь – затаенный страх —

заставляет тебя скучать.

Заставляет прятаться, едва день

исчезает, город упрятав в тень.

Фонари мигают, их свет больной,

словно отблеск в аду костров.

Я приду к тебе, когда ты не ждешь.

Впрочем, все это тоже ложь.

Если так боишься, то почему

дверь закрыта не на засов?

Эти долгие ночи, немые дни,

мы всегда в них были совсем одни,

и сквозь сны наши зов твой ведет к тебе,

а мольбы – Ариадны нить.

Я приду к тебе, я найду твой дом,

и ты, воздух дрожащим хватая ртом,

задыхаясь от страха или тоски,

не сумеешь не пригласить.

То, что нас не убило, перемолов

в жерновах сменяющихся годов,

из двух прежде мятущихся юных душ

изваяло двух мудрецов.

Наливаешь горький полынный чай.

На вопросы можно не отвечать,

их совсем не осталось теперь, а «враг» —

только слово, в конце концов.

Чтоб тебе там дышалось легко

«Чтоб тебе там дышалось легко и жизнь

состояла не только из зла и лжи», —

говорю тебе вслед, понимая: фальшь,

за которую не простить.

Сердце жаждет беды для тебя и зла,

чтобы ты сама себя не спасла,

и тогда я, рыцарь в гнилой броне,

появлюсь, чтоб тебя спасти.

Чтоб тебе рыдалось и не спалось,

чтоб огонь покинул шелка волос,

чтобы вся, как призрак, бледна, худа,

и тогда я – твой верный шанс

обрести и счастье, и небеса,

блеск вернуть потухшим твоим глазам.

А иначе снова сквозь лес тропа,

и вокруг лишь одна беда.

А вокруг лишь волки, что разорвут,

и, куда ни ступишь, погибнешь тут,

и один лишь я для тебя – маяк

в этой страшной, как смерть, ночи.

Но тебе живется тепло, легко,

от чего в груди моей стылый ком.

А спасать от счастья – быть дураком:

нет совсем никаких причин.

Разодрать бы тебя

Разодрать бы тебя, словно кошка мышь.

Ты лишь ласково смотришь, опять молчишь,

наблюдая, как я, наступив в капкан,

не могу заживить ни одной из ран,

хотя тело способно не на такое.

Но теперь оказался забыт покой.

Обласкать бы тебя, как нежнейший шелк.

Что в тебе есть такое, что я нашел,

наплевав на других, на других не глядя?

Что в твоем только есть равнодушном взгляде?

Если бы знала… Так нет же! Живу, подвластный

флейте голоса, магии жадных глаз.

Позабыть бы тебя, но отрежешь ль палец?

Так и ты в меня влезла, не отпускаешь,

не держа меня силой, и в этом мука.

Говорят, иногда отрубают руку,

чтоб спасти, что осталось, от злой гангрены.

Я в любви к тебе мучаюсь, как в огне.

Не прощать бы тебя, но ведь нет вины, и

будь однажды мы где-то совсем иными,

знаю, вышло б иначе тогда, иначе.

Сердце – взмыленный конь, проигравший в скачке

за приз, отданный прежде, чем залп был к старту.

Я и правда никем для тебя не стал?..

Разлюбить бы тебя.

Тишину

Тишину заслужили эдемскую, а не склепа.

Я в тебя не влюблен был, я был безнадежно слеп, а

ты терпела меня, щенка, что прибился к двери,

уходить не пытаясь. Ведь верил, наивный, верил!

Но не пнуть, замком щелкнув пред носом, одно и то же.

Нам теперь ни прощание, ни прощение не поможет.

Лгали прежде, сейчас в молчании ищем выход,

и тревожим едва уснувшее снова лихо.

И щекочем обиды зверя – ладонь у пасти —

и рискуем уже не выбраться, а пропасть.

Из могильных червей

Из могильных червей, безнадежности, тоски черной

это тело, гляди. На проклятие обреченный,

с детских лет на цепи смерти – повод такой короткий!

Дай мне повод! Твой недвижим остается рот.

Дай мне повод и шанс показать тебе: это знание

не подарок, не дар, оно – сущее наказание.

Это боль, что все губит вокруг, а меня сжигает, и

того хуже любовь к тебе: слишком она живая.

Это чувство в рот дулом, любовь к тебе в горле комом.

Сердце жарким в груди раскаляется угольком, он

плавит мир вокруг, истину в серое перекрашивая,

и нет больше ни черных, ни белых. Меня не спрашивая,

мир сжимается в точку, расходится, как Вселенная.

Расползается нежность, как смрадный могильный тлен,

но не дай мне возможности юркнуть змеею в душу, ведь

хуже смерти любовь моя, не пожалев, разрушит.

Хуже ада любовь. Так не дай мне, родная, знака,

что взаимна она, иначе безмерно плакать.

Но сметаешь улыбкой запреты мои и цепи.

Если б только ты знала, что ждет нас с тобой в конце.

Жажда

Для других ты – огонь, для меня сплошной лед и камень.

Я тону в этой жажде легкий твоих касаний,

я мечтаю о них так голодно, непрерывно,

но касаться тебя – срывать цветок до поры.

Для других ты – тепло, легкий весенний бриз, и

поцелуи твои – в судьбе моей главный приз,

я мечтаю о них. Так звери бегут в капканы.

Но тебя умолять о них – соль себе сыпать в раны.

Для других ты всегда: даришь весь мир собою,

пока я, словно волк, твоей связанный цепью, вою.

Но настанет пора, истрескавшейся пустыней

пустота твоей жизни настигнет, и ты в ней сгинешь.

…И тогда моя жажда прольется на твою почву,

когда наконец придешь, потому что хочешь.