Читать книгу Полгода - - Страница 4

Я проснулась задолго до рассвета и звонка будильника. И тут же в голове зароились мысли о вчерашних событиях, смысле жизни, и моей жизни в целом. Мы, живущие более чем хорошо, сетуем на недостаток чего-то. Кому-то не хватает брендовой одежды, кому-то навороченного гаджета, кому-то вкусной еды, кому-то времени, а кому-то определенного человека рядом. К сожалению, не все люди (среди моего окружения, наверное, никто) не понимает, что у нас есть самое главное, бесценное: жизнь. Живя, мы не ощущаем ее, не задумываемся, что рано или поздно наш земной путь закончится и все наши чаяния канут в небытие. О чем думает умирающий на смертном одре? Жалеет ли о не сделанном?

Когда мой дед Арсентий со смертельным ранением уходил от предателя и фашистов по глубокому снегу, он знал, что дорога жизни вскоре прервется, что ему не суждено дожить до победного часа, но он отчаянно боролся за жизнь ради будущего поколения. Сложить голову ради других – высшая степень героизма.

Его смысл жизни – жизнь других людей. Цель – победа любой ценой. А что является моей целью? В чем смысл моей жизни? Обдумывая увиденное вчера, я поняла, что смыслом жизни любого человека должно быть служение людям. Не важно: тысячам или одному. И как в современных реалиях оно должно выражаться? Не каждый способен на благотворительность, но каждый способен на доброе дело. Бескорыстно помогая ближним, мы становимся лучше, и удача поворачивается к нам. Готова ли я бескорыстно помогать? И кому конкретно?

Смогла бы я точно так же, как дед Арсентий отдать свою жизнь за жизнь чужих детей? "У тебя трое детей!". Он не хотел троих ребятишек оставить сиротами, в то время, как его супруга, моя бабушка, носила под сердцем его сына, моего отца. Бескорыстие достойное глубокого уважения.

Бабушка потом рассказывала, что встречалась после войны с Егором и его женой. Они приезжали к ней. Жена сердечно благодарила мою бабушку за поступок деда, а Егор пообещал помогать растить сына. Кстати, обещание сдержал. Когда мой папа подрос, бабушка уехала жить в город, и постепенно пути дедова товарища и бабушки разошлись, но Егор и его семья всегда вспоминались добрым словом, а история мужества и доблести деда передавалась из поколения в поколение. Но одно дело слушать, а другое видеть своими глазами, прочувствовать каждую эмоцию.

За размышлениями я собралась на работу, надев на себя лучшее из скудного гардероба. Выныривать из фантастических воспоминаний в серые будни было делом нелегким, но еще более трудным эмоционально была предстоящая работа.

Уже чувствовалось дыхание зимы, еще слабое, но с каждым днем все более набирающее силы. Я отмечала каждую мелочь, на которые обращала внимание разве что в детстве, когда мысли были чисты, а сознание не забито взрослыми и важными проблемами. Вот кошка идет. Черная с пятном на груди. Именно так и воспринимают ее торопящиеся на работу люди, но если приглядеться, то можно увидеть, что у нее оранжевые глаза, которые она жмурит от дующего навстречу прохладного осеннего ветра. Кошка чуть подрагивает усами, мягко переступает лапами, а цвет вовсе не черный, а более светлый, с серыми крапинками на боках. Или небо, серое и пасмурное, отчего хочется хмуриться и спать. А если вглядеться, то можно в разлитой по небосводу серой краске увидеть жизнь: под небесами летит самолет, оставляя за собой белую дорожку. Разве не чудо, что огромная, невероятно тяжелая железная махина способна поднять высоко в воздух себя с людьми? И теперь любой человек в короткие сроки имеет возможность переместиться из одного конца земли в другой. И, казалось бы, такая мелочь этот тонкий слой льда на вчерашней луже, который многие не замечают, но стоит только наступить на него, как настроение от хруста поднимается. Совсем как в детстве. Жизнь складывается из мелочей, которые, взрослея, мы перестаем замечать.

Я улыбалась. Улыбалась солнцу, небу, всему миру! И внутри, там, где долгое время гнездилась тяжесть и беспокойство, с удивлением почувствовала растекающееся тепло и легкость. И такими сладкими были эти чувства! Я с жадностью пыталась напиться новыми мыслями, но жажда была неутолима, словно я, умирающий от обезвоживания путник, набрела на спасительный источник.

Большой оранжевый автобус уже ждал работников. Он стоял с распахнутыми дверями – прямоугольниками с черными ручками по диагонали, чтобы удобнее было выходить и входить. Совсем недавно, когда я училась в институте, у городских автобусов были другие двери – они складывались гармошкой, иногда резко, но чаще плавно и обязательно шипели. А еще они были похожи на булку хлеба, с округлыми углами, а сейчас больше на кирпич с заостренными углами.

Вахта ждала пассажиров десять минут. Обычно люди тянулись вереницей, выныривая из разных закоулков района, но сейчас было рановато, и они, сонные и кутающиеся в теплые куртки, появятся минут через пять. В это время усатый добродушный водитель лет пятидесяти пяти курил, спрятавшись за остановкой напротив передней двери, дожидаясь тех, кого повезет на работу. Он всегда приветствовал входящих взмахом руки или кивком головы, и это было так странно в современном мире, где в последние десятилетия укоренилось правило: «Никто никому ничем не обязан. Каждый сам за себя».

Времени было предостаточно, поэтому и я решила не торопясь дойти до вахты и встать у самой двери, чтобы потом первой выйти, а не ждать, когда толпа покинет автобус.

– Доброе утро! Отлично выглядите! – водитель взмахнул рукой.

– Доброе утро, – я улыбнулась комплименту. – Благодарю.

– Нет, я честно говорю. Вы не подумайте, что я чего-то там, – водитель спрятал зажатую двумя пальцами сигарету за спину, чтобы дым не шел в мою сторону. – Просто у вас глаза такие сегодня, улыбаются. Знаете, что, я давно заприметил, что вы грустите. А сегодня глаза прямо светятся, будто лучи солнышка в них спрятались.

Было странно слышать от молчаливого простоватого водителя слова ободрения, и от того было еще приятней.

– Всегда улыбайтесь. Прям смотреть на вас хочется все время. И подарки делать. Я большой подарок не смогу вам сделать, но мне хочется.

Водитель из кармана синей куртки достал шоколадную конфету.

– Держите.

Не иначе добрый волшебник, немного застенчивый, никогда не унывающий, как бы ни складывалась его жизнь.

– Спасибо Вам большое! Вы подняли мне настроение на весь день!

– И вы тоже.

Как все удачно складывается! Кошка, лед на луже, водитель с конфеткой. Но всегда будет обстоятельство с проверкой на прочность. Достаточно ли усвоен урок, сможет ли неприятность выбить из колеи?

Краем глаза я зацепилась за знакомую машину позади вахты. И нет бы мне не обратить на нее внимание и запрыгнуть в автобус, так нет же, я повернула голову влево и встретилась взглядом с серьезными глазами пока что еще мужа. Он смотрел на меня не отводя глаз, не мигая, и, как мне казалось, насмехаясь, издеваясь. Я медленно перевела взгляд на пассажирское сиденье. Его мадам, откровенно усмехаясь, не стесняясь, смотрела мне прямо в глаза, а затем демонстративно провела по волосам, щеке Андрея, явно показывая, чей это теперь мужчина. Приподнятое, но не закрепленное железными цепями к потолку настроение стремительно полетело вниз, рухнуло на дно и закатилось в самый дальний угол. Я резко влетела в автобус и с силой сжала поручень. Почему именно в это время и в этом месте он припарковался? Зачем я повернула голову в его сторону и встретилась с ним глазами? И зачем он показал, что заметил меня? Зачем смотрел пристально, испытывающе, словно проверял на прочность? И почему я не показала неприличный жест? Рой вопросов кружился в голове, и ни одного ответа.

Тепло, так приятно гревшее нутро последний час, выветрилось, и теперь в груди ощущалась пустота. Я уговаривала слезы не бежать, но они предательски застыли в уголках глаз. Не хватало еще реветь на людях. Главное, чтобы никто не заговорил со мной, иначе я точно не смогу держать себя в руках.

Мне повезло, в это утро никто ни с кем не желал разговаривать, и я могла позволить себе прочувствовать ноющую боль в груди. Боль сжала горло, отчего стало трудно дышать, ватное, практически непослушное тело оперлось о поручень, чтобы не упасть. Мне хотелось выдрать боль из груди, выпустить ее криком, выбить кулаками, но я могла лишь с силой закусить губу и крепко сжать руку в кулак, чтобы ногти впились в кожу. Больно! Больно! БОЛЬНО!

Я невидящим взглядом смотрела на проносившиеся сонные здания с потухшими вывесками, голыми деревьями, серыми, унылыми, тошнотворными улицами. Мысли жили сами по себе. Они летали по закоулкам памяти, вытаскивая наружу самые болезненные воспоминания. Андрей собирал вещи, не очень аккуратно, потому что поспешно укладывал их в черный чемодан, словно хотел поскорее уйти из дома, где ему было душно и тесно. Я часто-часто моргала и впивалась ногтями в ладони, чтобы при нем не разреветься. Мне хотелось быть максимально сильной, гордой, не сломленной его предательством.

Все выглядело как сон, от которого хотелось поскорее пробудиться и удостовериться, что все в порядке. Но слезы помимо воли выступали на глаза, а на ладонях сначала появились красные полоски, а потом в одном месте лопнула кожа. Я это заметила, и быстро спрятала руку, чтобы пока что еще муж не заметил моей душевной боли и страха, которые случайно выступили на правой ладошке под безымянным пальцем, где все еще блестело золотое обручальное кольцо. Но как-то тускло, в нем уже не отражался мир.

Новое воспоминание вклинилось в череду туманных картинок: в новых автобусах пластиковые окна с резкими углами, а в старых стеклянные, закругленные, отчего он кажется более уютным и приветливым. Было приятно зимой на обледеневшем стекле рисовать рожицы и ногтем выцарапывать: «Привет, пассажир! Я Полина, 7 А». А, может, мне просто кажется, что раньше было уютнее? Там не было боли и предательства, там вся жизнь лежала ковром под ногами.

Автобус остановился, и толпа плотным потоком ринулась к дверям. Каждое утро получалась небольшая давка, люди словно выпадали на улицу. Они торопились вовремя пересечь проходную, чтобы не было опозданий. Я пробежалась глазами по сонным лицам коллег, на которых отражалось или безразличие, или недовольство происходящим. В глазах многих читалось ожидание конца рабочего дня – а день-то только начинался. Счастлив ли кто-нибудь из толпы работников белого с серыми вставками здания? Скорее, для многих работа – просто стабильность, и задвинутые в дальний угол личные желания лишь изредка напоминают хозяевам о себе. А, может, все не так и плохо, и я всего-навсего проецирую свое отношение на других людей?

Цепляясь сапогами за края ступенек, я медленно поднималась на второй этаж. Сегодня особенно сильно все нутро протестовало против работы, на которую я обязана ходить по своей доброй воле. Никто не заставляет меня здесь просиживать свою жизнь, никто не запрещает искать работу по душе. Никто, кроме меня самой.

– Соколова! – не успев зайти в кабинет, как до моих ушей донесся голос начальницы – Ты стояла за мной, а пришла намного позже. Как это понимать?

Бросив взгляд на настенные часы, я поняла, что опоздала на минуту. «Всего минута прошла с начала рабочего дня, – с досадой подумала я, игнорируя замечание. – Осталось тут торчать 7 часов и 59 минут». Я молча разделась, села за свой стол и уткнулась в монитор, лишь бы не видеть давящих стен и лица Тамары Петровны.

Делая вид, что подсчитывает расходы, я думала о том, что с желанием жить дальше усилилось нежелание работать бухгалтером. Я в красках представляла себе, как напишу заявление об уходе и вручу его Грымзе. Та, конечно же, удивится и, возможно, даже разозлится, но мне-то какое до этого дело? Я освобожусь от гнета кабинета и своей профессии. Куда мне пойти? Я же ничего не умею делать, кроме как сводить дебит с кредитом. От понимания своей никчемности, я сникла. У меня ведь даже хобби нет. Я попыталась вспомнить, чем любила заниматься в детстве, список получился небольшим, всего из трех пунктов: писать сказки, рисовать, шить одежду. Хватит ли мне смелости попробовать себя на новом поприще? Приняв еще шаткое решение попробовать себя в новом амплуа, я неожиданно вспомнила о своих неудачах, бесталанных текстах, кривых стежках, неказистых рисунках. Помнится, как учительница трудов раскритиковала фартук, с непосильным трудом, адским терпением, несгибаемым упрямством сшитого за несколько дней. И стежки не такие, и карман не тот, и длина не та. Да и что за руки-крюки у девочки! Такими руками не шить нужно, а дворы мести, там особого труда и знаний не нужно.

Часы отбили девять. Следующий час длился и того дольше. Мне казалось, что день никогда не закончится, будет длиться вечно, и, возможно именно за этим столом настанет мой последний час. Но всему приходит конец, все имеет начало и логическую концовку.

– Соколова, ты катастрофа! Работаешь через силу. Может, тебе уволиться? – сказала свою излюбленную фразу начальница. Пугала или показывала свое превосходство, оставалось для коллектива загадкой. Возможно это был своеобразный мотиватор работать лучше, эффективнее, пусть и без особого энтузиазма. Да разве в моей работе нужен энтузиазм? Нужен лишь механизм для подсчета и внимательность.

– Может, и уволиться, – у меня получилось довольно-таки смело усмехнуться и вызвать недоумение у всего коллектива. Тамара Петровна не тот человек, перед которым кто-то из нас отваживался показать свой характер. Уж больно мы все мягкотелые.

– Что? – переспросила Грымза. И не понять, то ли она действительно не расслышала, то ли удивилась, на ее взгляд, неслыханной дерзости.

– Хорошего вечера, – уже в дверях крикнула я, зная, что завтра она непременно попытается отомстить за свою уязвленную гордость большим объемом работы, наваленным на меня. На миг сожаление о своем поступке нахлынули волной, но я тут же прогнала эти мысли прочь. Маленькая победа над собой заставляла сердце радостно трепыхаться в груди.

Идти домой совсем не хотелось, но и просиживать вечер в баре больше нет никакого желания – слишком ненадежный и опасный способ расслабления. Лучше пройтись по улице – благо погода располагала к прогулкам – и подумать о том, что делать дальше.

Ноги занесли меня в парковую зону. Длинная дорожка со скамейками петляла между двумя рядами деревьев, фонарный свет путался в длинных ветвях, рассеивался, отчего атмосфера казалась сказочной. Вечер выдался удивительно теплым для глубокой осени, словно прошедшее лето кончиком августа коснулось ноября.

Я присела на скамейку в тени – свет фонаря преимущественно падал на дорожку. Не смотря на хорошую погоду, народу было мало. Мне хотелось обдумать свои дальнейшие действия, но в голове был настоящий сумбур. Раздражение от работы и злость на Андрея вытеснили все положительные мысли, и как бы я не пыталась вырулить на позитив, вихрь негатива затягивал обратно.

Из глубины парка, посреди дорожки, величаво плыла дама. Погруженная в свои мысли, я не сразу обратила на нее внимание, а когда боковое зрение зацепилось за темно-желтое пятно, дама уже была неподалеку. Открыв рот, я во все глаза смотрела на женщину, неспешно идущую в красивом, старинном желтом платье, с накинутом поверх длинным, развевающимся плащом. Осанка достойная королевы, величественная поступь, грация, достоинство читались в каждом ее движении, взгляде, повороте головы. Мелькнувшая мысль о причастности к королевской крови заставила меня расправить плечи и выпрямить спину. Не было сомнений в нашем родстве – еще один предок спустился на землю.

Темно-русые волосы прятались под шляпкой, и лишь несколько локонов кокетливо выбились наружу. Фонарные столбы, расположенные по краям широкой парковой дорожки, едва касались лучами света прибывшую с того света прародительницу, впрочем, она не нуждалась в дополнительном освещении, ее собственное свечение, видимое лишь мне, было гораздо сильнее фонарного.

Ее большие глаза прикованы исключительно ко мне, казалось, что кроме меня она никого и ничего не замечает. Надо признаться, немного жутковато от столь пристального внимания души этой величественной женщины.

Дама приблизилась, свет ее потух, превратив в живую женщину.

– Разрешите присесть рядом?

Открыв рот, я смотрела на даму, не сразу сообразив, что она говорит. Ей было около пятидесяти лет, в уголках, излучающих свет глаз лучиками пролегли морщинки. Дама вопросительно смотрела на меня, ожидая ответа, и я, очнувшись от магнетизма прабабки, закивала:

– Да, конечно.

Расправляя полы юбки, дама мягко опустилась подле меня. Я же гадала, кто передо мной и с какой целью прибыла на землю.

– Здравствуй, Полина.

– Здравствуйте, – ответила я, не зная, как правильно себя вести с человеком из времен реверансов, поэзии и дуэлей. Дама изящно повернула ко мне голову и почтительно представилась:

– Александра Святославовна Рощина, уроженка Курской губернии.

О предках с такой фамилией мне никогда не доводилось слышать, поэтому я понятия не имела, по чьей линии я соединена со столь почтительной дамой. Между тем Александра продолжила краткую биографию:

– Родилась в 1799 году в семье дворян, в 19 лет обручена с английским лордом Вестмингом, от которого родила двух сыновей и дочь Эльзу, являющуюся прародительницей по линии твоей матушки. Лорд Эдвард, мой супруг, мечтал о том, что и через двести лет фамилия Вестминг будет известна, но, к сожалению, она оборвалась на наших сыновьях – у них родились дочери. Но ты все равно можешь гордиться тем, что в твоих жилах течет кровь английского лорда и русских дворян.

– Непременно, – хмыкнула я, хотя, если быть откровенной, некое подобие гордости я действительно испытала. Всю свою жизнь я была просто Полиной, дочерью инженера и бухгалтера. В школе меня дразнили Колькой из-за девичьей фамилии Николич, любовница мужа всех уверяла, что жена ее нового возлюбленного «мордой не вышла, да и вообще ничего из себя не представляет», а тут оказалось, что предки у меня знатные. Хотя, на мою личность это никак не влияет.

– Не стоит смеяться над своими корнями. Корни, дитя мое, основа всего древа. Ты можешь срубить ветви, спилить ствол, и корни вновь пустят ввысь новую жизнь, зародив новое дерево, ветви, листья. Но стоит лишь выкорчевать корни, так все древо погибнет, не оставив и листочка.

Опережая твой вопрос, отвечу, что можешь звать меня либо "бабушкой", либо по имени. Тебе, как представителю моего рода, позволяется своеволие. Мне же, как более опытной в неких вопросах, а также избранной душе из многочисленных предков двух твоих линий, позволено донести до тебя вековую мудрость в одном аспекте, что поможет тебе распутать клубок проблем, созданных твоими руками.

Александра казалась мне напыщенной, чопорной и горделивой дамой, и я не понимала, чему может научить душа человека, окрашенная в краски низменных желаний. Изысканный, и, наверняка дорогой гардероб, каждая деталь туалета тщательно продуманная, царские манеры – все кричало о богатстве и власти. Пока я вполуха слушала ее нравоучения, задаваясь вопросом о смысле ее прихода ко мне, Александра продолжала:

– Люди твоего времени позабыли о тех, кто дал им жизнь, променяли родную кровь на сиюминутное желание. Одёжи и цацки не играют роль в зарождении ветви поколений, но несут в себе некое мирское удовлетворение. Научись совмещать в себе духовное с материальным, и ты получишь большее, нежели богатейшие сего мира.

Предлагаю немного пройтись, иначе ты замерзнешь.

Мы не торопясь шли по парковой дорожке, изредка сталкиваясь с прохожими. При встрече с людьми мне приходилось замолкать, делая вид, что я прогуливаюсь в одиночестве, иначе меня сочтут за сумасшедшую. Ведь прабабка была видна лишь мне.

– Сила человека заключается в его роде, – объясняла Александра. – Ты можешь не знать своих далеких предков, но если проявляешь уважение к прошлым поколениям, ценишь родственные связи живущих подле тебя, то жизненный поток, идущий от первых прародителей, придает силу, способную помочь преодолеть любые горести. А часто руки праматерей укрывают от бед, руки праотцов отводят беды в сторону. Забудешь их, они не смогут дотянуться и помочь.

Слова Александры проникали в сердце, заставляли задуматься об отношениях с родными. Не могу сказать, что с кем-то испорчены отношения, скорее с некоторыми родственниками мы держим нейтралитет. Невозможно со всеми быть в хороших отношениях, о чем я сообщила прабабке.

– Не столь важно, общаетесь ли вы с родичами иль нет, сколь твое отношение к ним. Доброе ли оно или за пазухой держишь камень.

– Не держу, – заверила я Александру. Прабабка благосклонно улыбнулась.

Ноябрьский вечерний холод спускался на землю, стелился под ногами, заползал за ворот пальто. Я свернула в сторону дома, продолжая беседу с именитой прародительницей. Я чувствовала, что не разговоры о предках были главной целью Александры, и я терпеливо ждала основной темы учения.

Удивительно, как в считанные дни перевернулась моя жизнь с ног на голову. Ушел муж, что привело меня к стрессовому состоянию, справиться с которым мне помог ангел-хранитель, спустившийся с Небес после сильнейшей душевной боли, накопленной за последние недели и вспыхнувшей в груди позавчера. Дошедшая до черты, я молила Господа об излечении, и вот в мою жизнь пришло волшебство.

– Бабушка, – у входной двери в квартиру я повернулась к Александре. – Мой дом не царские хоромы и не большой богатый дом. В наше время большинство живет в квартирах. Небольших, по вашим меркам, но теплых и уютных.

– Не важно где живет человек, важно, как живет. Хоромы, милая, дело наживное.

Я боялась, что знатная прародительница если не выскажет, то покажет своим видом презрение к типовой трешке, но я ошиблась. Александра с интересом осмотрелась, а затем похвалила за чистоту и порядок. Лишь добавила, что жизни не ощущается в этих стенах.

– Вы правы. Семья моя давно умерла, а я совсем потерялась и не знаю, как мне дальше жить.

Ваську я снова закрыла в комнате, откуда она первое время яростно мяукала, а потом затихла и уснула, нагло раскинувшись на моей подушке.

– Твоя беда, моя дорогая, в том, что все надежды на счастье ты возложила на других людей. Твой супруг и твои сыны стали центром твоего внимания.

– Ну так… Все заботы о них.

Александра покачала головой.

Я ждала путешествия во времени, но прабабка не торопилась перенести меня через годы в прошлое. Задумчиво она оглядывала зал, останавливая взгляд то на полках с книгами, то на аксессуарах, украшающих комнату. Я же терпеливо ждала.

– У тебя нет смысла жизни, – констатировала она по истечении нескольких долгих минут.

– Ну да, дед Арсентий вчера за этим и приходил.

– И что ты поняла из вашего путешествия? – Александра внимательно смотрела мне в глаза, проникая в самую душу, не давая возможности съюлить, приврать или уклониться от ответа.

– Что нельзя опускать руки хотя бы ради детей.

– Дети – наше продолжение, наши веточки, мы их корни. Они нуждаются в нас даже будучи взрослыми, даже когда не говорят об этом или вовсе отрицают. Но это не все, что должно вести тебя вперед. Рано или поздно ты можешь остаться одна: твой муж ушел, а дети вырастут и вылетят из гнезда.

Ее слова заставили меня поежиться. Перспектива остаться в одиночестве пугала. У меня действительно кроме семьи и работы больше ничего нет.

– Работа?

– Ее может не стать, – безапелляционно ответила прабабка.

– Ну, я не знаю… Внуки. Встречу другого мужчину. Буду иногда путешествовать. С друзьями в кафе ходить. Да много чего можно придумать.

От понимания пустоты жизни стало не по себе. Эйфория от всех мимолетных радостей испарится, стоит только оказаться за закрытыми дверями своей квартиры.

– Все это временное, радость от них эфемерная. Ты пытаешься возвести стены на зыбкой земле, позабыв о прочном фундаменте.

Я чувствовала себя загнанной в угол. Все радости жизни, наполняющие на определенное время, в итоге оказывались пустотелыми. И даже такое глобальное счастье, как обретение семьи, ее рост и расширение, в итоге привели к смертельной боли.

Александра не прерывала мой мыслительный поток, давая возможность самой дойти до сути, а я никак не могла понять, что же является фундаментом в жизни каждого человека, кроме семьи и стабильной работы.

– Что же это? Подскажите, – взмолилась я, не в силах найти ответа.

Александра покачала головой.

– Я могу тебе ответить, но мои слова останутся для тебя лишь звуком. Завтра ты позабудешь о них и продолжишь жить своей прежней жизнью.

– Ну нет уж! – возмутилась я. Не хватало мне еще играть в угадайку. – Вы мне облегчите жизнь, если дадите ответ, и я прекрасно запомню все слова.

– Так ли ценен дар судьбы, полученный по малейшей прихоти, и насколько бесценен, полученный в тяготах?

– Тяготах? – испугалась я. Мне хотелось скорейшего избавления от боли, перемен в жизни, а не искать месяцами ответ на странный вопрос.

– Либо ты сама выловишь рыбу, либо тебе принесут уже готовые кусочки. В первом случае ты получишь бесценный дар: умение ловить, готовить, ценность времени и сил, потраченные на ловлю и готовку. Ты не позволишь и малейшему кусочку пропасть. Во втором случае ты не оценишь чужих усилий, и, возможно, рыба не будет доедена, а будет выброшена.

– Все, что достается нам с трудом, имеет ценность, – подытожила я.

– Именно поэтому ты и должна сама понять, что скрывается под фразой: "Смысл жизни".

Казалось бы, ответ на столь простой вопрос должен лежать на поверхности, но сколько бы я не размышляла, ничего на ум не приходило.

Прабабка Александра, вздохнув, приблизилась ко мне и заговорила словно с маленьким ребенком:

– Сейчас я тебя перенесу в свое время. Прошу, доверься мне и ничего не бойся. С тобой там ничего не может случиться. Ты найдешь ответ на нужный вопрос. Готова?

Я кивнула. Александра взяла меня за руку, ее губы дрогнули в беззвучном шепоте, и в тот же миг мир закружился перед моими глазами. Сердце отбивало барабанную дробь, стук пульсацией разносился по всему телу, и вновь лишь рука предка не давала мне поддаться нарастающей панике.

Последний переворот в невесомости, и нас выбросило на порог большого белокаменного дома. Стояло летнее раннее утро, окрестность наслаждалась последним сонным часом, первые лучи солнца касались земли, осушая ночную росу. Мне вспомнилось утро в деревне, когда я с дедом просыпалась засветло, чтобы собрать по улице коров и вывести их на пастбище. Воздух в предрассветные часы был влажным, ноги омывала холодная роса. Я куталась в кофту, беспрестанно зевала и плелась за дедом в самый конец длинной улицы. А потом, когда стадо неспешно шло перед нами, солнце рассеивало туман, высушивало росу, и неторопливо просыпался мир.