Читать книгу Что значит мыслить? Арабо-латинский ответ - - Страница 4

1. Как далеко мы можем зайти, пытаясь нащупать истоки наших собственных мыслей? Иногда мы задумываемся о нашем первом воспоминании из самого начала детства, о первой запомнившейся нам сцене; но имеет ли это отношение к мысли? Помним ли мы хоть что-то о ее начале? И если мы признаем, что когда-то начали мыслить, что был тот самый первый раз (это вовсе не очевидно), то оставил ли он след в нашей памяти? Ответ – нет, и это удивительно.

2. Несомненно, есть первые мысли, извлеченные из опыта. Несомненно, есть момент, когда индивид в начале своего пути впервые схватывает нечто, уже не относящееся к порядку ощущений и образов, – момент встречи с понятием, аксиомой, который открывает двери интеллектуальной жизни, знакомит с универсальным. Но когда и как этот момент наступил? Этого не помнит никто.

Я помню свой первый поход в кино, первое купание в Тихом океане, первый полет; но не помню, когда впервые уловил смысл понятий целого и части, а также того, что целое больше части. Начало мысли для всех нас потеряно безвозвратно. Каждый мыслит в забвении первой мысли, в незнании истоков своей душевной жизни. Вспомним Данте, увидевшего в Вергилии «бездонный родник» слов, который увлек за собой и его; так и мы всегда оказываемся уже пойманными рекой мысли, неспособными найти ее исток. Ментальное восприятие человека может быть понято не иначе, нежели как течение потока, начало которого скрыто, и если это начало, этот исток, сохраняется в потоке, то присутствует там незримо, по необходимости бессознательно.

Почему? Да потому, как говорит Аверроэс, что первые умопостигаемые понятия являются «общими для всех существ (communicant omnibus entibus)» и мы получаем их путем индукции, извлекаем из чувственного опыта, как только, достигнув определенного возраста, начинаем что-то ощущать. Это значит, что, столкнувшись с реальными явлениями, мы в первую очередь осмысливаем то общее, что в них и между ними есть; поэтому в восприятии первых умопостигаемых понятий нет ничего исключительного, сужденного одним и не сужденного другим, и происходит оно очень рано, как только мы научаемся правильно пользоваться нашими чувствами.

Так почему мы не помним наших первых мыслей? Как раз потому, что первые умопостигаемые понятия – общие для всех вещей и в силу их общедоступности в них нет ничего запоминающегося; они приобретаются очень рано и в связи с чем угодно. Всякая мысль абстрактна и, как следствие, внимательна к общим признакам вещей, но первое абстрагирование, первая индукция касается признаков не просто общих, но общих для всех вещей, а не только для их отдельной группы, класса, рода, вида. Первая мысль – самая широкая, самая общая, и обычно она возникает, как только наши чувства оказываются готовы столкнуться с самой обыкновенной реальностью. Чтобы суметь помыслить ту или иную вещь, нужно дождаться определенных обстоятельств; чтобы начать мыслить, достаточно столкнуться с вещами. Вот в чем суть. Если мысль – это событие, то настолько же далекое, как пробуждение органов чувств ребенка. Мы подумали не иначе как почувствовав что-то, поскольку мы по необходимости думаем прежде всего о той доле общего со всем сущим, какую открывает нам в себе любое тело, какое угодно тело, когда мы его ощущаем. Мысль не была счастливой случайностью, удачной находкой; она возникла при встрече с вещами, на кончиках наших пальцев.

Таким образом, новорожденная мысль не имеет за собой ничего исключительного. В ней не бывает ничего примечательного, она оказывается у нас под рукой, стоит нахлынуть на нас миру существ, которые демонстрируют общие, объединяющие их черты. Каковы бы ни были наши впечатления – изобилие, разброс, новизна, кричащее многообразие, разум не может не открыться почти сразу, как только он сформировался – как только ребенок готов предстать и поразиться тому, что бросается в глаза отовсюду: общему, связующему, своего рода интерреальности чувственного мира. Конечно, мы всегда имеем дело с отдельными вещами, и тем не менее сквозь оболочку их отдельности всегда просвечивает что-то, что их связывает, и именно это общее в них или в том, что мы можем сказать о них, заставляет нас начать мыслить. Мысль начинается с общего, которое само о себе сообщает. Она начинается еще до всего частного и особенного, что составляет язык нашего обыденного общения и заслоняет от нас событие. Мысль родилась не из изумления, не из шока перед чем-то экстраординарным; она вышла из лица, голоса, камешка, игрушки и всего того, что связывает их с остальным миром. Отправным пунктом нашего мышления послужила общность вещей, на которые «наткнулась» (cadit) наша способность чувствовать. Аристотель утверждал, что философия начинается с удивления. Философия – может быть. Мышление – нет. Мыслить значит наткнуться на вещи.

3. Неожиданным образом это разрешает другой вопрос, на первый взгляд курьезный, но на самом деле ключевой для этики и политики: почему все люди мыслят? Или, скорее, так: почему человек, каждый человек, научается мыслить (из чего следует, что абсолютной глупости не существует)? Как бы ни складывалась, как бы ни разворачивалась, к чему бы ни приводила жизнь человека, мы не найдем такого, кто был бы лишен способности мыслить, пусть даже в его памяти и не осталось никаких следов от первых шагов мышления. Почему? Да потому, что все люди чувствуют, – или, точнее, подсказывает нам Аверроэс, потому что все осязают.

Мы видим, мы слышим, мы чувствуем запахи, и нет недостатка в текстах, превозносящих то или иное чувство и настаивающих на его первостепенном значении; но когда дело касается мысли, формирования знаний, именно осязание открывает нас миру реального, и это меняет всё. Почему? Да потому, что осязание – это определяющее чувство животного, без которого его просто нет. Тело, которое не осязает, – труп. Как объясняет Аристотель, осязание – это единственное чувство человека, утрата которого приводит не просто к ослаблению восприятия, но к распаду самого чувствующего существа. Когда я слушаю, когда смотрю, я ставлю на карту один из своих органов, а когда трогаю что-то, на карте вся моя жизнь. Осязание – это чувство, из которого проистекает жизнь, и тезис сводится к следующему: ни один человек не лишен мысли, поскольку, будучи живым, не может не осязать.

Мы можем спокойно прожить жизнь без метафизики, без повода или желания обратиться к этой форме мышления, но не осязать мы не можем, и осязание, хотим мы того или нет, преобразуется в знание, пусть даже элементарное. Я есмь, следовательно я осязаю; я осязаю, следовательно я мыслю, – такое напрашивается рассуждение, и его сопровождает красивый парадокс: ни один человек не лишен того, что, собственно, делает его человеком, но как раз постольку, поскольку он делает то, что делает животное. Пусть по-своему, отзываясь мыслью на свои ощущения, но я начинаю быть человеком потому, что, как любое другое животное, трогаю что-то. Разум часто сравнивали с рукой, но именно с той, что отличается от лапы своей исключительной способностью схватывать, использовать, манипулировать. Возможно, на самом деле всё гораздо проще. У любого из нас разум рождается в осязающей руке, в соприкосновении или столкновении тела с чем-то еще.

Но если мысль зиждется на способности осязать, необходимо уточнить, углубить, а возможно, и пересмотреть то, что было сказано ранее. Пусть мысль возникает при восприятии общего в обычном предмете, на который чувство «натыкается», это не значит, что она отрешена от мира, безразлична к нему. Всё ровно наоборот. Осязание есть фундаментальная способность животного, позволяющая ему выживать, защищаться, оценивая во время перемещений, что для него полезно, а что вредно. Ощупывая что-то, животное-человек спасает себя. А это значит, что первая мысль, мысль-касание, мысль общего через соприкосновение, всегда по сути своей связана со спасением. Мысль усиливает защиту; она противоположна безразличию или незаинтересованности. Мысль рождается не из спокойного удивления в безопасном мире, в укрытии, под защитой от угрозы. Мысль возникает в момент касания предмета, и, каким бы ни был этот предмет, каждое прикосновение значимо. Мы движемся на свой страх и риск в мире, полном добыч и ловушек; и мысль возникает через осязание как сублимация наших атак и уклонений. Всякая мысль есть управление касанием, столкновением, влиянием, глотком. Мы думаем, все думают, потому что нам нужно пить, а вода может быть как источником жизни, так и ядом.