Читать книгу Ключи от понедельника - - Страница 3

Синибальдо Фиески, граф Лаваньи, пребывал в глубокой задумчивости: слишком много скорбей терзало его душу. Для одного человека, пусть даже принявшего на себя всё бремя духовной власти, этот груз был чрезвычайно велик, он сдавливал, парализуя тело и душу. Его мучило состояние кошмара, когда всеми силами пытаешься, но не можешь вырваться из затянувшегося страшного сна. Чувство постоянно сужающегося пространства, давящее снаружи, и душевные страдания, из-за которых мир вокруг видится искажённым, лишали разум ощущения реальности. Будто всё происходит не с ним, он только беспечный зритель в первом ряду драматической пьесы. Только это иллюзия, вызванная желанием немедленно прекратить мучения. Папа Иннокентий IV понимал это, но не мог исчерпать в себе тревогу надвигающейся беды. Враги внутренние и внешние пожирали устои его мира, такого понятного и любимого. Как могло случиться, что на долю одного человека пришлось столько испытаний?

Жизнь распоряжалась папой нарочито сурово. Конечно, можно было закрыть глаза на многие проблемы: принять в лоно церкви отлучённого Фридриха II, короля Германии и Сицилии, возлюбить еретиков-катаров, убедить греков в ничтожности православия, умолить сарацин не трогать гроб Господень и склонить голову перед татарами. Но это грех. Это малодушие, а оно самопервейшее зло, несущее ересь, умственное своеволие, смятение чувств и, наконец, крах духовный и физический. Бог наделил его властью, а значит, ответственностью, которой не стоит пренебрегать. Пренебрежение – один из способов привлечения внимания, то есть придания значимости злу. Все пять скорбей, как пять кровоточащих ран Христа, угнетали Римского первосвященника. И если зло, растущее внутри, поддавалось хоть какому-то контролю, то перед угрозами извне понтифик был бессилен. Это более всего удручало.

Резиденция Иннокентия IV находилась в Лионе. Именно сюда сбежала от произвола Фридриха вся папская курия. Быт в замке мало чем отличался от монастырского: везде царила простота, граничащая с аскетизмом. Церемонии, принятые этикетом владычествующей церкви, были упразднены, исключение составляли лишь ритуалы, связанные с исполнением богослужения. Папа сам распорядился уподобиться братьям францисканцам, чей образ жизни являл пример мира и благочестия. Иннокентию IV казалось, что в столь трудный для истинных христиан период неуместна роскошь, пышные застолья и иерархическая нарочитость отношений. Поэтому, когда постучали в дверь, понтифик сам пошёл её открывать. В дверях стоял его давний друг, францисканец Джованни дель Плано Карпини.

– Очень рад, что ты так скоро откликнулся на мой призыв, – сказал папа, знаком приглашая гостя войти. – Обстоятельства вынудили меня оторвать тебя от забот праведных.

– Благодаря Господу прибыл, как только смог, – ответил Карпини и, преклонив колено, поцеловал папе руку, тот благословил монаха.

– Прошу тебя, друг мой, собираться в дорогу. Возглавишь посольство к хану монгольскому в Каракорум, – продолжал понтифик, беря гостя под руку и увлекая его за собой. – Знаю, труден и опасен будет твой путь. Один Господь ведает, что ждёт тебя там, в землях диких, варварских, какие муки примешь ты, неся Глас Божий в средоточие тьмы и порока? Что узришь в облике племён безбожных? Псиглавцев? Горгон? Минотавров? Кто знает? Но миссия твоя священна, а значит, длань Господа укроет тебя от напастей адовых.

– Ваше Святейшество, – мрачно сказал Карпини, глядя под ноги. – Мне известны муки, терзающие вашу душу. Я готов спуститься хоть в преисподнюю, чтобы как-то облегчить страдания нашей матери Церкви.

– Именно этого и ждёт от тебя вся блаженная братия. Не думаю, что твоя поездка будет отличаться от сошествия в геенну огненную. Садись. Разговор будет длинным.

Вот два письма. Адресованы они хану Угэдэю и хану Бату. В этих посланиях я склоняю их оставить разорение христианских земель, принять веру Бога нашего Иисуса и вместе выступить против общих врагов – мусульман. Скажу честно. Крайне скудна надежда моя на благоразумие людей, поклоняющихся огню и кустам. Как в легенде про мощи Святого Мартына, которые проносили по улицам города, и толпы местных калек-попрошаек в ужасе бежали прочь, чтобы их не коснулась благодать целителя. Они боялись избавиться от хворобы, потому что это лишит их источника дохода. Но святой посылал благословение им вдогонку, безжалостно наказывая за злостное безделье. Так и варвары бегут от слова Божьего, предпочитая морок порока свету истинной веры. Только приблизившись к Христу, мы побеждаем грехи наши.

Монголы не одни в своём безумии. Писал я и русским князьям. Пустая попытка. Эти медведи непременно красноречивы, но всегда сдержаны в эмоциях. Их изворотливость поражает. Да что и говорить, они между собой договориться не могут. С каким-то диким упорством они отклоняют мои предложения войти в лоно католической церкви. Как не понять, что, только объединившись с Европой, можно противостоять орде? К сожалению, они нам нужны. Всегда полезно иметь земли, готовые первыми принять на себя удар врага. К тому же русские князья весьма опытны в военном искусстве. Их знание ратного дела придётся очень кстати, если не удастся заключить мир в Каракоруме.

– Наши рыцари не хуже киевских или новгородских, – вставил Карпини.

– Я осведомлён, как наши славные воины, ослеплённые собственной гордыней, выставили себя на посмешище перед всем миром, – раздражённо сказал понтифик.

– Это когда монголы ночью перекопали поле боя и тяжёлые рыцарские кони, спотыкаясь, падали, давя всё на своём пути? – аккуратно поинтересовался монах.

– Они даже не доскакали до противника, – с досадой воскликнул папа, указывая пальцем куда-то в сторону. – Монголы смеялись им в лицо. Воистину, коварство этих азиатов сатанинское. Только упёртость русских может соперничать с монгольской хитростью. Слава богу, у Святого престола хватит мудрости обратить их сильные стороны в слабость, а значит, в свою пользу. Письма – это только бумага, скрывающая от посторонних глаз истинный смысл вашей поездки. Самое главное ты должен передать на словах.

Иннокентий IV встал и подошёл к двери. Убедившись, что их никто не слышит, вернулся к столу.

– Ты будешь просить ханов отдать русскую церковь под опеку католиков, – сказал папа и опять посмотрел на дверь.

Карпини удивлённо поднял брови:

– Я не понимаю, какой интерес Святому престолу брать под крыло еретиков-отступников? Не очевиднее ли направить все усилия на переговоры с татарским императором, чтобы не допустить повторения набегов?

– Можно, конечно, и так. Вот только ханы меняются, а с ними – и их планы. Мы можем, пойдя на множество уступок, заключить мир с ордой, но где гарантия, что он будет долгим? Нужно смотреть далеко вперёд. Глядя под ноги, будешь довольствоваться малым. Русские князья хоть и родственники, но пропасть между ними великая. Каждый считает себя исключительным, отсюда и раздоры, и смута. Церковь Греческая не в состоянии положить этому конец, а мы, истинные слуги Бога, сможем сжать Русь в единый мощный кулак. Тогда и поговорим с ханами по-своему. Есть ещё одна польза от этого: мы раз и навсегда остановим продвижение ереси на север и восток. Греки останутся ни с чем.

– Мудрость Вашего Святейшества воистину не знает границ. Но если хан не откликнется на вашу просьбу?

– Нужно, чтобы откликнулся. Прояви всё своё красноречие в этом деле. Обещай лояльность всех дворов Европы, покровительство нашего Бога, удвоение податей с церковных земель. Не думаю, что русские церкви интересны язычникам, а вот золото Европы затмит разум любому варвару. И ещё. Чтобы твои слова имели вес, я принял очень непростое для себя решение: ты вручишь Бату-хану самое дорогое, что у нас есть, – главную реликвию.

– Нет. Вы не должны этого делать, – встрепенулся Карпини. – Монголы осквернят святыню. Для них это всего лишь золото!

– Нет, друг мой, – ответил папа как можно ласковее. – Не осквернят. Мне было видение: во время молитвы мне явился образ Богородицы. Она была прекрасна. Поверь мне, одного взгляда на неё достаточно, чтобы разбудить в самой тёмной душе самые светлые помыслы. Именно она велела мне так поступить. И не спрашивай, мой друг, что двигало ею. Божьи пути смертным неведомы. К тому же это подарок Бога. Ничто земное не разрушит созданное на небесах.

– Будет ли моя миссия эффективна? – мрачно спросил Карпини. – Я говорю это не от трусости или попытки снять с себя такой груз ответственности. Может, найти кого-то моложе и сильнее меня?

Понтифик посмотрел на монаха каким-то другим взглядом и задумался.

– Нет, – наконец ответил он. – Молодость – самая приятная, но не самая удачная человеческая благость. Мудрость и опыт, который приходит с немощью тела, делают ум свободнее, а смысл существования понятнее. Это гораздо ценнее для внутреннего равновесия. А тело? Тело охотнее переживёт физические муки, нежели страдания души. Мне нужен именно ты, Джованни. Вероятнее всего, миссия, о которой идёт речь, станет смыслом твоего существования на ближайшие годы.

– Жизнь приобретает смысл, если мы сами придаём его ей, – задумчиво произнёс Карпини…

* * *

Батый вертел в руках деревянную шкатулку, подаренную послами папы. Смысл её содержимого был понятен хану. Как человек практичный, он не любил злить чужих богов. Не потому, что верил в их могущество, скорее, чутьё зверя внушало ему мысли об осторожности.

– Что скажешь, Субэдэй? – сказал хан, когда они остались одни. – Не кажется ли тебе, что нас считают глупыми верблюдами?

– Хитрая лиса этот папа, – ответил полководец, поправляя раненую руку, – но твоя мудрость, великий хан, безгранична. Планы латинян понятны – подчинить себе урусские земли без войны. Не зря Иннокентий шлёт бесчисленные послания князьям. Далеко ли заведёт его настойчивость? А если часть князей согласится на уговоры? Влияние папы возрастёт. Там недалеко и до бунта.

– Смуту как-нибудь одолеем. Нужно показать Европе, что мы не только великие воины, любимцы Бога войны Сульдэ, но и кое-что смыслим в интригах.

В шатёр вошёл Арапша.

– Великий хан, – сказал сотник, становясь на колени. – К тебе Юлдуз.

– Пусть войдёт.

На пороге появилась любимая жена Батыя. Она была одета в дорогой парчовый халат, лицо было выбелено, а брови и глаза подведены сурьмой. На голове Юлдуз красовалась диадема с огромным бриллиантом, а прекрасные чёрные волосы были сплетены в толстую, длинную косу. Субэдэй при виде ханши заметно занервничал. Она спокойно прошла на свою половину и села слева от мужа. Юлдуз была самой молодой из жён хана и самой любимой. Несмотря на свой возраст, она быстро поняла, как снискать любовь и доверие Бату. Будучи почти ребёнком, она не стала стремиться взрослеть. Все её эмоции были настоящими: удивление – с широко раскрытыми глазами, радость – со звонким смехом, обида – с непременными надутыми губами. В детской своей непосредственности Юлдуз имела право на суждения, порой идущие вразрез с мнением мужа. Ей дозволялось всё, даже шалости, неподобающие замужней женщине. Стальное сердце хана не раз давало слабину от невинных проступков жены. В её обществе Батый отдыхал, забывая обо всём на свете, отдыхал даже от себя самого.

– Какая смешная шкатулка! – восхищённо взвизгнула Юлдуз. – Она такая… не золотая! Подари мне её?

Субэдэй нервно заёрзал, от чего доспехи начали издавать ровный скрип.

– Эта шкатулка – дар иноземного правителя и она должна послужить твоему народу, Юлдуз, – мягко отклонил просьбу жены Бату.

– Ты такой мудрый, мой хан. Не зря небеса выбрали тебя себе в помощь, – сказала Юлдуз и кротко склонила голову.

По лицу хана пробежала чуть заметная улыбка.

– Мой хан, – вмешался в разговор полководец. – Позволь слуге твоему сказать слово?

– Да, учитель. Ты всегда мне был как отец. Твоё мнение я высоко ценю.

– То, что папа не получит урусских церквей, вопрос решённый. Мне кажется, для укрепления твоих позиций среди божьих людей и прочего люда стоит отменить подати с церковных земель, церквей и всего имущества, которым они владеют. Доходы с них всё равно невелики. Этот величественный жест порадует христианского Бога и заставит латинян навсегда отказаться от своих планов.