Читать книгу Пещера - - Страница 1

Даже те, у кого была плохая память на лица, её обычно запоминали сразу. У Маши были глаза разного цвета – один светло-карий, почти жёлтый, другой – голубой. И родимое пятно на виске. Небольшое, в форме кошачьей лапки.

Женя звал ее Муркой. Она – Маша, Маруся. Разные глаза, как у кошки, метра на виске. От Маруси до Мурки недалеко. Но это было Женькино имя для нее, никто после его не повторил.

Оказывается, они жили в соседних дворах. Но немножко разминулись во времени. Всего десять лет. В зрелые годы – ни о чем. В детстве и юности – целая эпоха. Она была еще ученицей «началки» с пышными бантами в коротких толстых косках, когда он окончил школу и поступил в вертолетное училище.

Он знал, что все равно уйдет из дома – в их семье все мужчины были военными, и отец ждал, что сын поступит в военно-технический институт, до которого сорок минут общественным транспортом. А Женька хотел уехать на край света, потому что не мог смотреть, как отец бьет мать. Причем, даже когда Женька вырос, и мог бы скрутить отца в бараний рог, мать не давала за себя заступаться. Любила такой сумасшедшей любовью. И не было для нее минут слаще, чем те, когда отец, протрезвев, на коленях просил прощения.

Женька понимал, что рано или поздно или уб-ьёт отца, или сойдет с ума от этой больной жизни. Он и Достоевского потом никогда читать не мог, находя перекрестное эхо, в страданиях героев – и самых близких ему людей.

Окончив училище, он успел еще попасть в Афганистан, незадолго до того, как там всё кончилось. Вернулся оттуда без единого ранения, только много седины появилось, но он был светло-русым, и окружающим это в глаза не бросалось. Просто волосы будто немножко подернуты пеплом. Ну и душа тоже.

Его позвали преподавать в родное училище, и он согласился. А в соседнем городе открыли педагогический институт с особой направленностью. Тут вам и традиции старины, и духовность, и форма… И дважды в год непременно балы. Один Рождественский, зимой, другой – на Троицу. Факультативом, но обязательным, в институте шли бальные танцы. Занимались весь год – уж у кого как получалось, не взыщите. И на бал прийти нужно было непременно в платье «в пол» в перчатках, а некоторые девчонки еще и веера брали. Вы тоже сразу представили себе девушек? И правильно, юношей тут было – кот наплакал. Ну математики еще, физики… Но среди филологов – девчонки сплошь.

На занятиях бальными танцами они допрашивали преподавательницу:

– На балу мы будем танцевать друг с другом, да?

Наталья Николаевна пожимала плечами, но говорила:

– Наверное, ректор что-нибудь придумает.

И ректор придумал. Договорился и сделала «заказ» в вертолетное училище, потому что военный – он должен быть не только «красивый и здоровенный», но еще обязан был уметь танцевать хотя бы вальс.

Маша, она же Маруся, она же будущая Мурка, на бал идти не хотела вообще. Потому что неискушенные в старинных нарядах девчонки, не шили и не покупали себе платья вечерние, а как одна уцепились за свадебные. Вот это шик и блеск, лучше ничего быть не может. Кто-то одолжил такое платье у знакомых, кто-то взял напрокат, кто-то купил на Авито…Короче, только у них на курсе было двадцать четыре невесты, а место «фрейлинского шифра» можно было прикалывать надпись «Хочу взамуж».

Маша в ту пору вообще не любила подходить к зеркалу. Меченая, б—ин, или как Сережка Лобода говорил «в натуре, кабаны..». Сколько раз ей хотелось удалить это чертово родимое пятно, мама ее водила в больницу, когда ей было лет десять, но старенький дерматолог покачал головой и сказал: «Лучше не трогать. И вообще не загорать и не травмировать». У мамы вообще россыпь таких черных пятен шла наискосок по плечу, и мама боялась, что они переродятся. Мама всегда боялась какого-нибудь жуткого диагноза. И с Маши взяла обещание – знак, данный ей от природы – не трогать: «Никогда… сколько будешь жить на свете… ради меня»..

Значит, что мы имеем? Разные глаза как у кошки плюс черное пятно. Какие балы, вы о чем? Маша и на уроках танцев была худшая. И опять же мама настояла. Договорилась со своей знакомой, которая в доме культуры руководила театральным кружком. И та одолжила платье. Простое, голубое, шелковое, в пол. Настенька из «Морозко» носила, когда дошла до статуса «любимой невесты».

Но, оказавшись на балу, Маша чувствовала, что жених даже не посмотрит в ее сторону. Когда начались танцы, она постаралась скрыться за спинами преподавательниц. И уже оттуда глядела, как ее однокурсницы кружатся в объятиях курсантов.

А потом, чтобы немного передохнуть, затеяли игру в «Почту», и Маша взяла на себя роль почтальона – переносила записки от юношей девушкам и обратно. Было много смеха, девчонки порой краснели так, как когда-то их юные прапрабабушки. А Маша радовалась, что её это все минует – и ожидание записки, и разочарование, что тебе никто не написал. И уж совсем мельком она отметила командира курсантов – или как у них там называется этот дяденька, что их привез. Он стоял чуть поодаль и оттуда смотрел на своих воспитанников. Лицо еще молодое, а волосы седые.

Но когда заиграли вальс, и Маша вновь хотела ускользнуть в свой тихий уголок и сделаться незаметной, оказалось, что этот человек стоит перед ней и приглашает ее на танец!

Первое, что она готова была сказать:

– Нет-нет, я не танцую, я не умею…

Но рядом была Наталья Николаевна, которая мучилась с ними целых полгода, и Маша не посмела публично расписаться, что так ничему и не выучилась. И еще она хотела сказать своему кавалеру, что он намучается с ней, что она деревянная, и отдавит ему все ноги и вообще…

Но у него были такие сильные руки, и он так уверенно и просто вёл ее, безо всяких этих выкрутасов – типа «кружитесь дамы», что танец показался Маше настолько естественным, будто она выучила его с детства. Ей даже глаза хотелось прикрыть от облегчения – она могла танцевать с ним и с закрытыми глазами.

Это потом уже они выяснят, что оба – из одного города, и даже из соседних дворов, и окончили одну школу. И попытаются припомнить друг друга. Она вроде бы видела его вместе с другими мальчишками на пруду с удочкой, а он – кажется – запомнил ее с девочками на качелях. Или – прыгающей через скакалку. А может – в «классики». Были ли те качели и скакалка – это совершенно неважно.

А вот то, что он будет ждать ее, пока она окончит институт… И то, что среди однокурсниц со всеми их влюбленностями и романами, она знала, что изо всех шести миллиардов – или сколько там людей на Земле – она нашла того единственного, что ей предназначен. Вот это только и имело значение.

Она уехала к нему на следующий день после того, как получила диплом. В небольшой серый город, на три четверти деревянный, где не было ни театра, ни музей, а то самое училище являлось главной достопримечательностью.

Через год у них родился сын. Евгений мечтал о дочке, которая будет похожа на его жену – «две Мурки». Когда на свет появился мальчик, акушерка, принимавшая его, вздохнула:

– Ну вот, еще одна одинокая женщина…

– Что? – не поняла Маша.

– Вырастет твой сын и заберет его другая. Жена. А ты останешься одна. Так что давай, приходи еще за дочкой.

Но за дочкой Маша прийти не успела. Евгений погиб. Нелепо. Если смерть может быть такой. Новичок-шофер, из его же, военных, из училища, неловко сдал на своем грузовике назад, и прижал Женю к стене.

Его еще успели отвезти в больницу. Но шла какая-то плановая операция, никто из хирургов освободиться не смог, а медсестры – много ли могут сделать? Врачи подошли, когда все уже было кончено. Впрочем, они говорили, что шансов не было с самого начала.

Завешивая зеркала в доме, Маша взглянула на себя в зеркало, и подумала, что Женя оставил седину ей в наследство. Теперь у нее были такие же волосы, как у него.

И еще ей было жаль, что в свое время Женька не позволил назвать сына в его честь. Звучало бы в доме родное имя. А может быть, и к лучшему, потому что говорят – нельзя, чтобы в семье двое носили одно и то же имя. Один уйдет. Если бы было два Женьки, она бы себя сейчас винила – накликала. Судьба его отца – не погиб не небе, но погиб на земле. Пусть у Антона доля будет иной.

Маша воспитывала сына, как и прочие матери-одиночки. Тяжело, но каждое утро откуда-то отыскиваются силы, чтобы прожить еще один день. Для себя она решила, что у нее больше никогда никого не будет – это просто невозможно.

Она осталась в этом городе, где помнили ее мужа, и говорили, что Антон на него похож. Когда сын стал постарше и она вместе с ним ездила навещать маму. Антон познакомился во дворе с ребятами. Слово за слово, и он сказал им, что отец у него был летчиком и погиб.

Дети стали над ним ржать. Не смеяться, а натурально ржать, как над дурачком.

– Ты что, правда в такие сказки веришь? Да отец тебя просто бросил! Нафиг вы ему с матерью не нужны оказались! Или мать у тебя вообще не знает, чей ты сын!

…Антона отняли соседки. Он кинулся бить мальчишек, а они, естественно кинулись всей толпой бить его. Маша смывала кр-овь с разбитого лица сына, смазывала зеленкой синяки и ссадины и плакала.

– Ради Бога, не связывайся с ними больше, – просила она.

– А то еще кто-нибудь случайно ударит камнем в висок, – подхватывала бабушка, закоренелая оптимистка в больших-больших кавычках, – Они маленькие, им ничего не будет, а мы тебя потеряем…

– Но я же не смогу слушать, когда они так говорят про папу. Про тебя и папу, – Антон был непривычно серьезен, а Маша смотрела на его ресницы. Они были длинные-длинные. Совсем как у Женьки.

Антон не унаследовал судьбу отца. Женю тянуло в небо, его сына – под землю. Маша потом думала, что, может быть, страсть ко всяким «каменюкам» зародилась у мальчика, еще когда они ездили к морю.

Она работала в школе, вела русский и литературу, у нее был длинный учительский отпуск. Маша брала сына, и они отправлялись куда-нибудь в тихий приморский поселок, совсем не модный и «не раскрученный». Им мало было нужно. Море, горячий южный воздух, который пах хвоей и розами, и общество друг друга.

Если бы дать Антону волю – он не вылезал бы из воды. Маша понимала – так нельзя. Морские ванны, солнечные ванны – всё должно чередоваться. В здоровье сына заключалась ее жизнь.

Когда Антон был совсем маленьким, она говорила ему:

– Посиди немного на берегу. Посмотри, какие красивые камушки… Видишь, на них следы волн…. Построй замок из песка и камней.

Маша сама не заметила, как сын увлекся всем этим каменным миром. Даже больше. Для него это было каменное царство. К нему в руки будто сами собой приходили сердолики. Когда он научился хорошо плавать и нырять, он мог нырнуть за каким-то камнем, поманившем его со дна.

В школе, когда ребята ходили в походы, рюкзак Антона был гораздо тяжелее, когда он возвращался. И хотя Машу никогда прежде не занимала эта тема, все же она любила сидеть рядом с Антоном по вечерам, когда сын показывал ей отпечатки древних раковин, запечатленные в невзрачных с виду камушках, и прозрачный кварц, и другие диковинки, которые ему удалось отыскать.

И как у отца, у Антона после школы не было сомнений – геология и только геология. А еще с настоящей страстью, стал он заниматься спелеологией – изучать пещеры. Сначала это привел Машу в полный ужас. Ей казалось, что сын невероятно рискует – каменные своды над головой. Каждый раз, отправляясь с товарищами в пещеры, они будто играют в квест «Замурованы заживо».

Не всегда она осознавала, что Антон уже – высокий красивый парень, что он влюблен в свои пещеры так, как иные бывают влюблены в женщину. Он приезжал из института летом и зимой – на каникулы. И почти всегда с кем-нибудь из друзей. В квартире становилось весело и шумно. Маша стояла у плиты, ей казалось, что молодежь всегда голодна. Что они там едят, в своем общежитии. Она готова была кормить их непрерывно.

А по вечерам, они гасили в комнате свет и смотрели слайды. Это были запечатленные моменты подземный путешествий. Огромные залы, и тесные «шкуродеры», сталактиты и сталагмиты, светлячки на стенах, превращающие пещеры в подобия галактик, подземные озера и реки. И матери пришлось согласиться – это был завораживающий мир. И он навсегда покорил ее сына.

… В тот год сын привез с собой девушку, Майю. Неприметную пчелку, которая – похоже по всему – стала его спутницей в этих походах. Маша видела сына меньше, чем обычно. А она так ждала Антона! Каждый день с ним был для нее драгоценен.

Но теперь сын с утра отправлялся куда-нибудь вместе с Майей. То показать ей город, то на какую-то окрестную турбазу, то просто в кино или в кафе. И Маша плакала, засыпая по вечерам. Молодежь до полуночи пила в кухне чай, ребята смеялись, а Маша поворачивала подушку так, чтобы под щекой она была сухой, а не мокрой от слез. И вспоминала те, уже практически забытые слова акушерки: «Еще одна одинокая женщина».

Нельзя было мешать сыну – у него своя жизнь, но всё же, когда Антон сказал, что не приедет на зимние каникулы – отправится в очередной поход, куда-то в очередные пещеры, Маша спросила только:

– С Майей?

– Нас целая группа пойдет…

Тогда Маша думала, что ее боль – на пределе возможностей. Почти такая, как тогда, когда она потеряла мужа. Теперь стало ясно, что уходит и сын. А потом ей позвонили – случилось несчастье. В пещерах, куда отправились ребята – обвал. Есть погибшие. Антон жив, но в тяжелом состоянии. Лежит там, за тридевять земель от нее.

И, похоже, уже не встанет.

О Майе не прозвучало ни слова. Маша и не спрашивала. Ей было жутко. Хотела сына привязать к себе? Судьба сказала: «Получи». Ходить он больше не сможет.

**

В пещере жил дух. Нет, дух это не так страшно. В пещере жило некое Существо. В облике человека, но не человек. Майе казалось, что она узнала это в самый первый раз, когда ее привезли к бабушке в далекую сибирскую деревню. Сколько ей тогда было? Три года?

Мама была против:

– Зачем тащить Майку через полстраны, в такую глушь? Мало ли что случится…. Там еще, пойди, до врача доберись.

Хотя речь шла – минуточку – о ее маме, бабушке Майи.

– Ладно тебе, – папа, как всегда, был беззаботен, – Она крепкая девочка! Зато какое путешествие, сколько впечатлений!

И был поезд, в несколько дней пути. Маленький резиновый пупсик, чьи наряды Майя упаковала в спичечные коробки. Верхняя полка, плывущие за окном пейзажи, покачивающаяся подушка, и особые сны, когда из одного – чуть проснувшись – проваливаешься в другой. Никогда больше Майя не спала так крепко, как в дороге.

И год за годом родители привозили ее бабушке, несколько дней наслаждались воздухом – настолько чистым, что с непривычки кружилась голова. Шли на речку, но вода в ней была холодной, это вам не южные моря. Пытались собирать грибы, но безбожно путались в съедобных и ядовитых, бросали эту затею – и возвращались в свою городскую жизнь, пообещав Майе приехать за ней к концу лета.

Бабушка Анастасия не сдувала пылинки с городской внучке, не пыталась ей угодить. Майя мигом вливалась в компанию ребят – ее сверстников, что играли не деревенских улицах. И, набегавшись за день, жадно, как волчонок, ела и вкусную кашу, и грибную похлебку, и картофельные лепешки – всю эту нехитрую бабушкину еду. А, став постарше, даже научилась у бабушки готовить прозрачные леденцы на палочках, то грошовое лакомство. Которое так ценится детьми.

Но Майя едва ли не с самого начала стала осознавать, что жизнь в этой деревне отличается от привычного отдыха ребят – в селах, у бабушек. Во-первых, лес вокруг стоял такой густой, и тянулся на такие расстояния, что все – и дети, и взрослые – понимали: с ним шутить нельзя. В нем не составляло никакого труда заблудиться, а в холодную пору – и замерзнуть за считанные часы. Тут можно было провалиться в одну из рек, нешироких, но чертовски глубоких – с обрывистыми берегами и быстрым течением. Не выберешься без помощи. Да и с помощью еще неизвестно как обернется. Здесь реально было забрести в болото, никак не обозначенное на карте. Встретиться с медведем или другим хищником.

Но самым загадочным – в всяком случае для Майи – были пещеры. Одна из них особенно манила – как местных жителей, так и приезжих. Войти в нее можно было только с воды – и, как ни странно, кое-кому это сохранило жизнь, не каждый добирался на лодке до скалы над рекой. Вход в пещеру был лишь чуть выше уровня воды. Это – летом. Зимой в ту глухомань мало кто добирался, а весной пещеру полностью затапливал паводок.

Если же вы были достаточно уперты и обзаводились лодкой, то могли добраться до черной зияющей пасти, войти внутрь, и обнаружить там череду невысоких камер, которые соединяли меж собой – лазы. Этакие бусы наоборот, где вместо бусин как раз пустоты. Каждая следующая камера была меньше предыдущей, к поверхности тянулись узкие «колодцы», недоступные для человека, и «органные трубы», промытые водой. Было тут и немного сталактитов, но не особенно живописных – о них и говорить не стоило.

Но в шестой, предпоследней камере лежало подземное озеро, вроде бы совсем небольшое, метра четыре. Но не стоило пытаться пройтись по нему, как по луже. На дне озера ход резко уходил в глубь, в седьмую камеру, полностью затопленную. И вот там-то, согласно местным легендам, хранились сокровища.

Один раз сюда приезжали спелеологи, попробовали добраться до седьмой пещеры с аквалангом, но помучились, и решили не рисковать – слишком узок длинный ход, легко застрять в нём, слишком опасно.

– И вряд ли там есть что-то интересное, – говорили они местным ребятам, которые жадно из расспрашивали, и так надеялись, что в «семёрку» все же хоть кто-то да проникнет.

В легенды о сокровищах спелеологи не верили напрочь.

– Ага, – скептически сказал один из них, – Откуда им тут взяться, подумайте сами. Раньше ни телевизора, ни интернета не было, вот народ и придумывал разные клады, чтобы время убить, пока ищешь. А че? На халяву обогатиться совсем-таки неплохо. У нас тоже чего только не нагородили – на Волге я имею в виду. И клад Стеньки Разина в ста разных местах закопан. И инопланетяне геомашину запрятали в Жигулевских горах, которая может тебя в другие галактики перемещать. И ледяная пещера где-то есть, где мамонты стоят окоченевшие. И древняя амеба под Волгой лежит, и внутри нее есть подземный ход с одного берега на другой. Слушайте больше!

Местные были разочарованы донельзя. Спелеологи уехали, а на следующее лето Васька нырнул на дно Шестой – и неожиданно для всех достал обрывок старинного украшения. Четыре рубиновые подвески на золотой цепочке…Как они ему попались – Бог весть. Что золото и настоящие камни – это всё подтвердилось. Подвески вроде бы передали в городской краеведческий музей, а только в экспозиции их никто не видел. Исчезли.

Ну и, конечно, Васькина находка на короткий срок положила начало настоящему подводному паломничеству. Когда каждый надеялся чем-то разжиться на дне, а может – чем черт не шутит – добраться и до Семёрки. Но через несколько недель случилось то, что было неизбежно – Мишка Киселев утонул, зацепившись за что-то в подземном ходе, залитом водой.

И с тех пор, хотя Мишку давно уже похоронили, другие в этом месте нырять уже опасались, родилась новая легенда – что клад теперь сторожит утопленник. Сам погиб и других погубит. Что же касается самого клада – его приписывали то ли местным разбойникам, то ли тем, хитромудрым, кто скрывал часть растекшихся по миру драгоценностей Царской Семьи.

Бабушка Анастасия к разговорам про эту пещеру относилась снисходительно. Один лишь раз сказала Майе, глянув на внучку поверх очков.

– Ну, ты же у меня умная девочка, не пойдешь туда?

Майя закрутила головой, что значило «нет, конечно» – тем дело и кончилось.

Но вот в другой раз…. Тогда девочке нагорело сильно. Она впервые видела бабушку Анастасию испуганной.

Случилось это, когда ребята пошли за ягодами. Сопровождали их два наказа – на болота не забредать, и глядеть под ноги. Гадюки, знаете ли… Дети тогда забрели непривычно далеко, но влетело Майе не на это. Когда все поняли, что устали уже сильно, а до дому добираться еще несколько часов – решили сделать привал. Можно было только удивляться, что городская девочка оказалась более неугомонной и выносливой, чем деревенские ребята.

Три девочки и два мальчика – они устроились на отдых на берегу реки – на импровизированном маленьком песчаном «пляжике». Тут можно было и выкупаться – холодная вода точно смывала усталость, и перекусить. А потом все просто лежали, прикрыв глаза, подставив лица солнцу. Майю же заинтересовала – речка вьется, изгибается то туда, то сюда. Так что там – за следующим поворотом.

Она пошла, не сказав никому ни слова, да еще так, что ее уход не заметили. Майя шла по узкому бережку – завернула туда, потом сюда, скоро полоска берега стала почти исчезать – и девочка хотела уже было вернуться. И тут заметила, что чуть выше на берегу – засохшее дерево, напоминает человека, воздевшего в небо руки. А прямо за этим деревом – вход в пещеру – невысокий и узкий, полузаросший травой.

Майя решилась. Она подошла, раздвинула траву, и встала «на пороге». Сзади ее спину грело солнце, а тьма впереди – дышала холодом, сыростью – и даже вроде бы ветром, который приносило откуда то из глубин. Тьма была густой, плотной, как живое существо. А у Майи с собой – ни фонарика, ни даже спичек.

И тут девочка услышала, что ее зовут, причем голоса были испуганные. Майя отлично понимала почему. Она – маленькая, она – городская, она – даже не горошина, а маковое зернышко в этом лесу. Если она потеряется….

Поэтому она откликнулась сразу – закричала так громко, как только смогла, и поспешила назад к ребятам. Пока добиралась – они все время окликали друг друга. Но когда Майя вернулась – на нее накинулись все разом. То, что она «дура набитая», и ее больше никто никогда с собой не возьмет – это были самые мягкие выражения. Она пробовала оправдаться, рассказывая про пещеру, но ее никто не желал слушать.

На обратном пути старшая девочка, Зоя, демонстративно вела ее за руку, но при этом никто из ребят не желал разговаривать с Майей. Бойкот, все понятно.

Ну и, конечно, дома Майя не могла не рассказать обо всем этом бабушке. Главной была обида на ребят, и девочка плакала. Но про пещеру, и дерево с воздетыми вверх ветками-руками, она тоже не забыла.

Анастасия Николаевна ахнула, схватила внучку за плечи и встряхнула так что у Майи голова мотнулась

– Никогда! Никогда больше туда не ходи! Не приближайся к этому месту! Никогда! Лучше гадюки и медведи, Господи прости….

– Бабушка, – сказала потрясенная Майя, – У тебя у самой сейчас глаза светятся как у волка….

– Это от страха. И от слез…

Бабушка отпустила Майю, села, оперлась на руку, чтобы скрыть от внучки лицо. Но Майя заметила, что она действительно плачет.

Девочка немедленно забыла обо всем, забралась бабушке на колени, и попробовала силой оторвать ее руки от лица.

– Майка, слезь, у меня колени больные…

– Расскажи, чиво там такое страшное? – потребовала Майя.

– Ты не поймешь! Ты мне можешь просто поверить?

– Я пойму…

И тогда бабушка сдалась, и рассказала то, что было действительно похоже на страшную сказку. Может, другие и не знали ее. Но бабушкина семья жила в этих краях всегда. Прадеды и прабабушки, и их прадеды и прабабушки… Никто из их рода не помнил других мест. Мать Майи первая отсюда уехала. И вот все эти пра, и прапра, и прапрапра знали, что эта пещера как нить клубка – тянется далеко-далеко под землей. Никто не дошел до ее конца. Потому что там на пути – и обрывы, и обвалы, п подземные ручьи. Шестая и Седьмая пещеры это просто детская песочница по сравнению с этой. Но если кто-то доберется до самого конца – увидит там огонь. Огонь загорается, если там появляется живая душа, и белое его пламя возносится ввысь не просто так. Пока оно горит – живой может говорить с мерт-выми.

Предки не просто верили в это, они считали это столь же достоверным, как то, что по утрам встает солнце, а за зимой приходит весна. Но никто даже не пробовал добраться до огня. Это путь для особенных, для героев, куда уж простым смертным.

А потом одна из женщин решилась туда войти. Никто уже не помнит, как ее звали. Она была вдовой. Ее единственного ребенка украли, а может, он заблудился в тайге. И мать ринулась в эту пещеру, находясь в том отчаянье, когда уже просто мечтаешь наложить на себя руки. Но это грех, и надо, чтобы это сделал кто-то другой.

Женщина была уверена, что ее ребенка уже нет в живых, и хотела – если ей это будет позволено свыше – еще раз поговорить с ним перед собственной см-ертью.

Никто не сомневался в том, что женщина не выйдет из пещеры. Но прошло время, может год, а может, два – и охотники заметили у входа – высокую фигуру в черных лохмотьях – остатках траурного платья. Волосы у женщины были тоже черные – длинные и спутанные. Охотники решили, что увидели то ли призрака усопшей, то ли духа горы – и в испуге бежали.

Но позже Женщину видели еще многие, и кое-кто осмелился заговорить с ней. Она никогда не появлялась, если люди шли специально для того, чтобы увидеть ее. А потом снова стояла у входа в пещеру и смотрела прищуренными глазами на свет, от которого, наверное, давно отвыкла.

Как стало известно, что женщина теперь умеет колдовать? Она склонилась над стариком, который заблудился, и изнемог от голода и раны, полученной на охоте. Склонилась, и шептала что-то, и старик твердил, что это ему не привиделось – ее жесткие черные волосы, касались его лица.

И он встал, и обрел силы, чтобы добраться до людей. С тех пор ее так и звали – реже Колдунья, чаще – Черная женщина. К ней ходили, когда отчаивались получить исцеление другим способом, или если изнемогали от душевной тоски, так что жизнь казалось постылой.

Не всегда ее удавалось увидеть, и никто не стал бы искать ее в глубине пещеры, но когда Черная женщина выходила – она помогала. И люди жили еще долго после того, как она произносила над ними свои слова.

Люди старались отблагодарить ее. Кто-то нес ей одежду, кто-то вышитый цветной пояс, нож или что-то из еды. Но из рук в руки ей никто ничего не передавал. Она подходила лишь к тем, кто был на пороге смерти, чья душа уже витала между мирами.

Люди оставляли свои подношения на большом камне. Иногда они исчезали на другой же день, а иногда лежали долго – и тогда их забирал кто-то другой.

Но годы шли, и все понимали – что Колдунья, если она еще из плоти и крови – неизбежно состарится и сама уйдет в мир теней.

И тогда одна женщина принесла ей ребенка. Свою маленькую дочь, которую она родила от заезжего цыгана, и много претерпела от этого позора.

– Возьми мое дитя, – взмолилась она, – Все равно моя дочь не нужна никому, она отверженная. Пусть она со временем сменит тебя, и продолжает делать добрые дела.

Потом несчастная говорила, что это был единственный случай – когда Черная женщина вышла – и взяла ребенка у нее из рук.

Но страшное началось именно после этого.

– Бабушка, – Майя готова была умолять, – Расскажи, что было дальше!

– Не к ночи об этом вспоминать, – твердо сказала Анастасия Николаевна, – Завтра. Соберусь с силами и расскажу. Но ты обещаешь мне, что никогда-никогда больше не подойдешь к тому месту. Забудешь, что оно вообще существовало.

**

– Бабушка, так что там с колдуньей?

Анастасия Николаевна лепила пельмени. Она всегда готовила их сразу много, впрок. И Майе разрешалось помогать. Она уже научилась класть фарш ровно столько, сколько надо – одну чайную ложечку. А прежде шарахала столько, что не помещалась начинка в один кружок теста, и приходилось добавлять еще один, и еще…. Выходили пельмени-Голиафы. Но сейчас доски уже заполнились симпатичными маленькими пельмешками, на плите в кастрюле кипит вода, пахнет лавровым листом. Скоро они сядут обедать, а бабушка молчит. Раскатывает последнюю колбаску теста.

– Ну, – Майя ёрзала на стуле.

Анастасия Николаевна вздохнула. И, видимо, решилась покончить со всем этим, чтобы больше к разговору не возвращаться.

– В тех местах… недалеко от пещеры … стали находить останки животных. Растер-занных… ну просто зв-ерски. Извини. Находки такие случались нечасто, а может, люди не всегда их замечали. Что ж, природа жестока. Удивляло только одно – именно тут никогда прежде не встречали крупных хищников.

Прошло время, и Старую Колдунью уже никто не видел. Не появлялась она ни в прошлом году, ни в следующем. Что ж, у всего бывает свой срок, и, наверное, она ушла в Мир теней, с которым уже давно была «на ты», а теперь стала частью этого мира.

Но кто-то в пещере был. И люди, когда шли туда просить о своем, теперь брали с собой жертву. Ты еще не знаешь этого, но когда-то во многих религиях было распространено. Нужно было принести с собой хоть что-то, хоть живого петуха….Потому что новая Хозяйка пещеры считала, что желания людей сбываются лишь тогда, когда в дело идут не только те загадочные слова, что она произносит, но и кровь. А может быть, Хозяйка была просто голодна. И ей нужна была не просто еда, а еще и с-мерть живого существа, вот этот самый дух смерти. Он ее питал.

Все это было давно… и я знаю это только по рассказам тех, кто слышал… как ему рассказывали… Говорили, что если войти в эту пещеру, там можно увидеть тела не только животных… и все они точно высосаны пауком… И у того места есть своя музыка… Эолова арфа звенит струнами на ветру, ветер играет свою мелодию. И тут ветер тоже играет, только не струнами, а сухими костями, древними как белый огонь. Это – завеса, и никто не пройдет ее, не сойдя при этом с ума.

Я знаю лишь об одной женщине, которая на моем веку решилась войти в пещеру. Заметь, что шли туда только женщины – те, что потеряли своих детей или любимых. Никто не знает, удалось ли ей что-то увидеть, сбылось ли ее желание – поговорить с ус-опшим. А только все увидели, что она помешалась. Это было еще до того, как появилась на свет твоя мама. Эту женщину увезли в психиатрическую больницу, и назад она не вернулась.

С тех пор – ничего. Никто не знает, что происходит там, внутри. Может быть, хранительницы огня сменяют друг друга. Когда одна старится – на смену ей приходит другая. Или последняя из них превратилась в дикое существо и живет охотой. Кто об этом расскажет?

Тем, кто еще помнит всю эту историю – остается одно, радоваться, что пещера так далеко, что она почти неприметна постороннему глазу. Собственно единственный опознавательный знак – это дерево с руками-ветками. Кажется, он всегда было сухим – о нем рассказывали все, кто ходил к пещере. Ведь это дерево – дуб, а дубы живут сотни лет. Пещера скрыта в лесу, и очень мало шансов, что кто-то отыщет ее и шагнет внутрь. Но как же вы с ребятами далеко забрались в тот раз… Ты понимаешь теперь, почему я так испугалась?

У Майи будто холодок по спине прошел. И с тех пор на эту тему они больше никогда не говорили. Но теперь девочка знала, что в лесу, не так уж далеко от их деревни – за полдня дойти можно, где-то в глубинах пещеры, живет кто-то – может быть женщина, а может, некое существо, которое может связать живых с мертвыми, но берет за это страшную плату.

А позже Майе стало казаться, что она знала это всегда.

**

Геологический факультет она выбрала не потому, что интересовалась тайнами, которые хранит земля. А, если так можно выразиться, «за Наташей». Была у нее в старших классах подруга Наташа, на которую Майя смотрела восторженными глазами, ходила за ней тенью, и не представляла себе, что после школы они расстанутся и разъедутся в разные стороны.

Наташа, по мнению Майи, умела все. У нее тоже были деревенские корни, и золотые руки. Уезжая летом к своей бабушке, она помогала ей не только в традиционных женских работах – в доме, на огороде и на скотном дворе, но бралась за что угодно. Бралась переложить печь, помогала перекрывать крышу, копать погреб… И всё у нее получалось. Вернувшись в город, ходила в конный клуб, на одно время прибилась к уличным фокусникам, научилась у них разным штукам. Она никогда не проигрывала в карты, лучше всех – из тех, кого знала Майя – играла на гитаре и пела, могла сшить бальное платье, и заморочить голову любому принцу. Так что он плюнул бы на свое королевство – и ушел бы вслед за Наташей бродить с какими-нибудь фокусниками или шутами по городам и весям.

Наташа выбрала геологию, мужскую, в общем-то профессию, ее не пугала жизнь в экспедициях, жажда приключений переполняла ее, и уместить мятущуюся Наташину душу в обычную человеческую жизнь – было все равно, что попытаться море перелить – и уместить – в какую-нибудь чашу.

А потом как-то сам собой к учебе приплюсовался еще спелеологический клуб. И были пещеры Урала – Сугомакская мраморная, напоминающая чертоги Снежной королевы, и пещера Сказ – с ее волнистыми стенами и зеркальным полом, точно тут поработала фантазия великого Антонио Гауди.

И был Антон, который постепенно становился для Майи и важнее и роднее и ближе даже Наташи. У подруги своя судьба – черноокая Наташа очаровала без всякого труда одного из легендарных спелеологов их клуба, и путешествия свои уже планировала в формате «мы с ним», вспоминая о Майе лишь в те минуты, когда подруга обращалась к ней.

Но Антон и Майя понимали друг друга с полуслова. В общежитии они жили на одном этаже, и время для них неслось так стремительно, что день мешался с ночью, когда они мечтали, спорили, восхищались и строили планы. И если бы у них попросили подобрать сравнение для самой жизни – они бы, пожалуй, сказали, что это – огромная пещера сказочной красоты: стоишь, закинув голову, и слов подобрать не можешь. И эта жажда жизни, и восторг перед ней – тоже было тем, что их объединяло.

Но о той, самой страшной из слышанных ею сказок, а может, это была и не сказка вовсе – Майя Антону никогда не говорила. Она и других в это не посвящала, но тут другое – точно она боялась, что ее поднимут на смех. Что же касается Антона – у Майи был веский повод молчать. Она знала – заикнись она ему только о таинственной пещере, которую невозможно пройти до конца, как он загорится, и решит сделать это первым. И не успокоится, пока не поймет, что за тайну скрывает это место.

А тайна эта был – см-ерть, про то Майя точно знала.

Они еще успели побывать в пещере Орешной, вновь онеметь от могущества природы и почувствовать себя точно на другой планете. Полюбоваться искусными глиняными скульптурами, созданными теми, кто был тут до них И там, сидя на камнях, они в шутку слепили из глины кольца, и обменялись ими, будто само подземное царство скрепило их брак.

Они мечтали бродить по свету, и открывать разные уголки этого удивительного мира. А потом случился тот самый обвал. И что обидно, даже не в одной из пещер, а в старых штольнях. Их поход подходил к концу, когда местные ребята уговорили их побывать в штольнях, которые выходят к удивительному по красоте озеру – иначе, мол, туда не доберешься.

И они пошли, соблазненные простотой и доступностью маршрута, и его конечной целью. И оказались погребены под землей. Они могли поги-бнуть все, но кто-то свыше решил, что некоторые из них должны еще пожить.

Майя пришла в себя в маленькой местной больнице. Сложный перелом руки, сотрясение мозга… ей говорили, что произошло, описывали травмы, но она плохо понимала. Голова болела так, что Майя мечтала об одном – пусть бы все это кончилось скорее. Врачи вызвали родителей, и оба примчались тут же, после этого была и отдельная палата, обезболивающие и другие лекарства, от которых девушка почти все время спала. Когда боль и тошнота отступили, дав ей возможность что-то понимать, Майя спросила:

– Где Антон?

Мама держала ее руку, и Майя сосредоточилась на этом ощущении. Она снова ощутила себя маленькой и на какое-то время забыла обо всем. Но потом облизала губы и снова спросила:

– Где Антон.

– Он поги-б, – сказала мама.

И Майя уже ничего не слышала.

Позже, когда, благодаря усилиям врачей она все-таки стала поправляться, и лежала исхудавшая, бледная, но говорила уже связно и все понимала, Майя попросила рассказать ей, как все произошло.

Родители рассказали, что Антона достали последним, состояние его было совершенно безнадежным, санавиацией его все-таки оправили в область, а потом мать забрала его тело в родной город.

– Я…хочу… с ней… поговорить…., – голос Майи был чуть слышным, шелестел.

– Пожалуйста, – сказала мама мягко, – Не надо… Его мама хочет сейчас отстраниться от всех нас…Чтобы ей ничто не напоминало… Может быть, она считает, что в эти штольни Антон пошел не сам, его уговорили, те кто был с ним рядом.

Майе стоило закрыть глаза, как она представила себе мать Антона. Маленькую женщину с такими волшебными глазами. Ни у кого больше Майя подобных не видела. Она знала, что у матери Антона в жизни оставалось только одно – сын. А теперь она сделалась самой нищей из всех нищих. Как Иов.

Отец уехал – ему нужно было возвращаться на работу. Мама вывозила Майю в больничный сад, катала в инвалидном кресле по дорожкам.

– Я могу сама, – говорила девушка.

– Давай, ты сначала окрепнешь… Наберись сил. Тебе больше нельзя падать.

– Я не представляю, как я приду в институт, а там нет Антона.

– А ты туда не вернешься, – сказала мама. Тон у нее был странный, она то ли просила, то ли обмолвилась, как об уже решенном, – Никакой геологии больше, никаких подземных приключений. Хватит. Мы тебя чуть не потеряли… Да, я понимаю, что учиться тебе осталось один год. Наплевать.. на все амбиции, на все прочее. Окончишь какое-нибудь медицинское училище. Или педагогическое. Работа есть всегда и везде. Будешь рядом с нами. Мы не сможем жить без тебя. Когда ты окрепнешь, я увезу тебя домой.

– Я поеду к бабушке Анастасии, – сказала Майя.

– Что? – мама будто не расслышала, а потом повторила как о невозможном, – Что ты хочешь?

– Если Антона больше нет, я поеду к бабушке Анастасии, – повторила Майя, – И не нужно отговаривать меня. Это не поможет.

**

Месяц спустя, мама посадила Майю в поезд. Врачи удивлялись – молодежь обычно легче восстанавливается после травм. Майя же выглядела так, будто ее гложет тяжелая болезнь, и еще неизвестно, чем кончится дело. Одни глаза остались.

Девушка не знала, сколько раз за это время ругались ее отец и мать.

– Зачем ты сказала ей, что парень умер? – в сотый раз спрашивал отец, – Мы же этого не знаем наверняка, мы же даже не связывались с его родными.

– Потому что, если он жив, – яростно отвечала мама, – Он снова затащит Майку в какую-нибудь яму, в какую-нибудь беду, и оттуда она уже не выберется.

– А если он остался инвалидом?

– И в этом случае – тоже! Наша девочка поправится, станет прежней, но ты знаешь, какая у нее совесть… Она будет до конца жизни привязана к этому парню, станет горшки из-под него выносить…

– Ты что, не видишь, как она сейчас мучается?

– Это пройдет. Это как бинт с раны оторвать одним движением. Очень больно, но потом боль стихает. А ты хочешь, чтобы она мучилась год за годом? Слава Богу, что она хотя бы с институтом послушалась… Обойдемся мы без этого высшего образования. В трех остановках от нашего дома – медколледж – какая прелесть. Пойдем туда, я еще и отвозить Майечку на занятия буду, и назад ее забирать… Я ее больше из виду не выпущу…

– По-моему, ты сломала ей жизнь, – грустно сказал отец, – А если Антон жив, то и ему тоже.

– Чушь!

– Хорошо хоть, ты согласилась отпустить ее к бабушке. Может, там она немного придет в себя.

– Майя дала мне слово, что из бабушкиного дома – ни ногой. Будет дышать воздухом. И эти сибирские ягоды, травы… Моя мама понимает всё это очень хорошо. Она поставит Майю на ноги.

… Слово, данное родителям, теперь мало что значило для девушки. Для Майи теперь вообще мало что имело значение. Она появилась в доме бабушки, и Анастасии Николаевне потребовалось взять себя в руки, чтобы общаться с внучкой так просто, будто ничего не случилось.

Она поставила на стол ужин, свои несравненные картофельные лепешки – ароматные и горячие, налила Майе чаю. Не задавала вопросов. Сама рассказывала немудреные деревенские новости. Кто из знакомых девчонок вышел замуж, у кого родились дети. Многие уехали из этих мест. Несколько стариков умерло.

Анастасию Николаевну беспокоило, что дом ветшал, а поправить его – нужны деньги, не ее маленькая пенсия… Но об этом потом.

– Да, об этом потом, – подтвердила Майя, – Бабушка, скажи лучше, за том время, что меня тут не было, никто не видел Чёрную Хозяйку? Она еще жива? Или, может, кто-то слышал о ней?

– Я, – начала Анастасия Николаевна и осеклась.

Они взглянули друг на друга, и каждая поняла, что у другой на уме.

**

Маша лежала в больнице вместе со взрослым сыном. Денег на платную палату не было, бесплатная рассчитана на четверых. Но нередко другие койки пустовали. Антон – тяжелый больной, другим пациентам было некомфортно рядом с ним. Нередко ночью ему становилось плохо, приходилось включать свет, звать дежурного врача, начиналась вся эта катавасия.

Если оставалась свободная койка, Маша спала на ней, не раздеваясь. Не было место – дремала на стуле рядом с сыном, положив голову на кровать. Иногда медсестры пускали ее на топчан в процедурной.

Машу не гнали – она взяла на себя всю черную работу по уходу за Антоном – мыть, переворачивать, менять белье, выносить утку. Если была нужда – помогала и другим больным. Больше всего она боялась, что настанет день, и ей скажут- уходи. Она помнила, что в детстве ее клали в больницу одну, без родителей.

Но Антон умрет, если ее не будет рядом. Он жив ее уходом и ее энергетикой, которую она отдает ему все, оставляя себе только, чтобы хватило сил дышать.

Больше всего врачам не нравилось, что у Антона не падает температура. Ни от чего. Первое время они говорили: «Ничего удивительного. На парне живого места не осталось». Но время шло, а жар не уходил. Прогнозы становились все менее обнадеживающими.

С другими больными и теми, кто за ними ухаживал, Маша общалась, в основном, у окна, где раздатчица наполняла тарелки. Машу она кормила без слов – еда всегда оставалась. А вот уговорить Антона съесть хоть немного – была та еще задача.

Был здоровый, красивый парень. За считанные недели исхудал, нос заострился, мышцы растаяли. Не было сил держать на весу руку.

С родными «тяжелых» больных Маша чувствовала себя на одной волне. И у неё, и у них всё висело на волоске. Но рано или поздно пациенты начинали идти на поправку, Антон же – нет. И Маше становилось обидно до слёз.

Впервые за много лет накатила острая тоска по мужу. Хуже, чем после его смерти. Тогда она была как бы оглушена. До нее все плохо доходило. А сейчас ей больше всего хотелось поехать на кладбище, сесть на скамейку. Выть в голос. Тогда, наверное, Женька там, на том свете, услышит, и сделает что-то, чтобы сын выжил. Она верила, что у мужа, который пребывает в иных мирах, возможности для этого больше, чем у нее.

Антон путал день и ночь. Инстинктивно он страшился темноты, порою до самого рассвета лежал с открытыми глазами. А Маша боялась задремать хоть на мгновение. Пока она может говорить с сыном – это как подарок свыше. А вдруг его скоро не станет?

Больница сделалась ей домом. От страшного нервного напряжения она начала курить. И нередко ночами спускалась на первый этаж, стояла у того входа, куда «скорые» привозили людей. Знала уже, какой из двух душей в санузле работает лучше. Научилась отпирать и запирать дверь на маленький балкон в конце коридора – настоящее ласточкино гнездо. Но в солнечный день это была отрада – выбраться сюда на несколько минут, и постоять, глядя на лес, и реку, видневшуюся за ним. А еще в больнице было что-то вроде зимнего сада. В рекреации стояло несколько пальм в кадках, и мягкое кресло за ними. Подремать тут полчаса, если с Антоном всё более-менее – это самый настоящий кайф.

Иногда к ним забредали больные с пятого этажа. Вернее, не совсем больные. На пятом делали косметические операции. Дамы обычно ходили парами, обсуждали – кого устраивает новая форма носа или ушей, а кто недоволен результатом.

Как-то один из пациентов, примерно Машин ровесник, попробовал пофлиртовать с ней. Она посмотрела на него как на сумасшедшего. И он отошел смущённо.

Наконец, настал день, когда лечащий врач сказал Маше, что жизнь Антона вне опасности. Именно жизнь. Больше всего ей захотелось упасть, уснуть и проспать три дня, не просыпаясь. Но это было нельзя. За сыном требовался такой же тщательный уход, как и прежде.

Но Маша решила устроить себе отдых на вечер. Позвонила подругам, договорились встретиться в кафе. Оно было рядом с больницей.

Закадычных подруг у Маши было две. Варя и Лена. Маша запомнила Варину фразу: «В любой непонятной ситуации – вари суп и люби себя». На долю этой подруги выпало много испытаний. Слабые дети, которых, пока они не выросли, всё время приходилось лечить. Родители, что слегли один за другим. Муж, который с удовольствием играл вторую скрипку в семье – делал то, что Варя говорил. А сам, дай ему волю, не встал бы с дивана. Много лет Варе приходилось самой обо всём заботиться, за всё отвечать, и всё держать в голове.

И бывали периоды, когда она готова была почувствовать себя загнанной лошадью. И всегда за шаг до этого Варя успевала остановиться. Она словно шагала в сторону – и пусть жизнь течет мимо стремительным потоком. Варя вставала к плите. И не торопясь, отдаваясь полностью этому занятию, варила суп. Каждый раз – без рецепта, импровизируя. Томила овощи, клала их в золотистый душистый бульон, делала домашнюю лапшу, мелко резала зелень. И первую тарелку набирала себе, ела долго, наслаждаясь каждой ложкой. «Суп надо варить на любви», – говорила она, если кто-то оказывался рядом, присоединялся к ней за столом, и восторгался вкусом.

А потом – весь мир подождет, Варя брала книгу. Именно книгу с полки. Никакого интернета. Только шуршат страницу. Нет мира за окном, есть мягкая подушка, уютный свет льется от лампы, а вместо действительности – грезы и сон.

Маше жизненно необходимо было услышать сейчас от Вари эти слова: «Остановись. Переведи дыхание. Почувствуй, что ты сама еще жива. И тогда силы начнут прибывать».

Лена была – взгляд со стороны. Худенькая, высокая, она была вовсе не хороша собой, но в своё время удачно вышла замуж – супруг ее за несколько лет разбогател. Лена понимала, что вся семья держится на нем, и подчинялась безропотно. Даже дочку не посмела назвать тем именем, которое нравилось ей, и согласилась на вариант отца. Зато дом становился полной чашей, зимой Лена ходила в изящной норковой шубе до пят, а летом семья путешествовала по Европе. Лена удивительно ловила дух времени. Маша знала – когда подруга выскажет свое мнение, оно совпадет с тем, что будут думать о Машиной ситуации «приличные люди».

Маша еще не была в этом кафе. Она вообще редко заглядывала в подобные заведения – экономила деньги. Но Лена никогда не терялась, и через минуту рядом с ними уже стоял официант. Варя заказала мороженое, Лена – чизкейк и кофе, а Маша, голодная после больничной еды – спагетти.

– Главное – Антошка выжил, – сказала Варя, – Остальное – приложится.

– Какие перспективы? – спросила Лена.

– Ходить вряд ли будет, и уход – очень долгий и сложный, – у Маши не было сил скрывать это от подруг.

– Тебе надо поместить его в специальное учреждение для инвалидов, – сказала Лена, – Не работать ты не сможешь, вам не на что будет жить. Да и, скорее всего, потребуются дорогие лекарства. А тянуть учительскую лямку днем, а всё остальное время ухаживать за тяжелым больным – ты сама сгоришь очень быстро.

– Выпить хочешь? – спросила Варя, и не дожидаясь ответа подруги, заказала коньяк и закуску.

**

Антона выписали из больницы через полтора месяца. В это время уже примерно ясно было, через что им с матерью придется пройти. Дома надо перестроить под инвалида весь быт. А еще – на Антона неизбежно накатит депрессия, и нужно будет как-то справиться, сдюжить.

Маша вернулась в школу. Варя была права – не работать нельзя. И прежде было тяжело, но дело своё Маша любила. Засыпала в обнимку с тетрадями, которые не успела проверить, и в пять утра вставала, чтобы окончательно подготовиться к грядущему дню.

Невозможно было не привязаться к некоторым ребятам, и Маша, когда видела Игоря из пятого «А», или Олю из седьмого «Г», часто жалела, что у нее только один сын. Столько в них было жадного любопытства, так часто она улыбалась их смешным словечкам, так близко к сердцу принимала их работы – огорчалась или радовалась за ребят.

Маша понимала, что хотя русская литература – и подобна безбрежному океану, но мало его ребятам, и нужны авторы, которые говорят на том же языке, что и дети, и отвечают именно на те вопросы, которые волнуют их. Она не жалела времени на дополнительные занятия, ходила со своими ребятами в кино, могла пожертвовать уроком. Чтобы обсудить какие-то книжные новинки.

Дети скучали по ней и ждали, когда она выйдет – ведь учебный год уже давно начался. Но когда Маша появилась в учительской, и стала ловить на себе жалостливые взгляды коллег – она поняла, насколько изменилась. Встала перед большим зеркалом, что висело на стене, начала красить губы – и увидела серое, осунувшееся лицо, а глаза стали какие-то затравленные.

– Мы тут денег собрали, – завуч подошла к ней с купюрами в руках, – На лекарства, на памперсы, на что там нужно. Вот – хоть немного…

А еще недавно они все восхищались Антоном, и рассматривали фотографии, которые приносила Маша, и завидовали, что у нее такой сын. «На памперсы» – Маша закивала, спрятала деньги в сумку, а глаза ее наполнились слезами.

Еще более непосредственной была реакция детей. Хоть они и обрадовались, и обступили учительницу, а кое-кто даже кинулся обниматься, все же ребята замечали в тревогой:

– Вы такая худенькая стали!

– У вас сын заболел, и вы тоже, да?

– А он живой или умер?

Маше пришлось собраться с силами, чтобы начать урок и вести себя как обычно – говорить с теми же интонациями, не забыть ничего и по-прежнему принимать близко к сердцу то, что беспокоит ребят.

В первый же вечер, когда Маша вернулась домой, чуть не падая от усталости, ей позвонила самая скандальная из мамаш, которая не стеснялась набирать номер классного руководителя, даже если на часах было уже десять вечера.

– Я же не просто так звоню, – огрызалась она, если кто-то напоминал ей, что у учителей тоже есть рабочий день, – Значит, у меня вопросы какие-то имеются. Не затыкайте мне рот, я мать!

На этот раз мать жаловалась на то, что с ее дочери требуют деньги за питание, хотя Ира больше не будет есть в школьной столовой.

– Анна Сергеевна, я прекрасно помню эту историю, – Маша едва шевелила языком, – У Иры долг с прошлого года, тем, кто в столовой работает – им тоже надо отчитаться, не из своих же денег им возмещать недостачу.

– Там дают все невкусное! – возмущенный голос женщины отдавался у Маши где-то в глубине головы, – Ира никогда не могла это есть.

– А теперь ваша Ира просит ребят, которые питаются – принести ей из столовой куски хлеба! – Маша сорвалась едва ли не впервые.

Потом бросила телефон и заплакала. Не только у Антона могла быть депрессия. Маша просто не имела на нее права.

Через несколько недель с целым пакетом бумаг – карточка Антона, его рентгеновские снимки, медицинские заключения – Маша поехала на консультацию к профессору, о котором говорили, что он «первый после Бога»

За прием она заплатила баснословную для нее сумму. И в очереди у кабинета сидели люди, которые отдали такие же деньги. Очередь была большая, но двигалась быстро. Наверное, профессор был таким корифеем в своем деле, что ему десяти минут хватало, чтобы вынести окончательный вердикт.

Однако, когда через дошел до нее, и Маша начала было рассказывать, как Антон чувствует себя сейчас, и попыталась задать вопросы, которые ее волновали – профессор остановил ее жестом. Он листал выписки, что привезла Маша, просматривал результаты анализов, но делал это стремительно, будто тасовал карты.

– Вы уже, наверное, понимаете, – он бросил на Машу взгляд, – Ходить ваш сын не будет никогда. Более того, последствия травм со временем будут проявляться все сильнее и сильнее, и, если вы хотите знать прогноз – я могу вам его озвучить. Готовьтесь к тому, что ваш сын проживет лет пять.

– И ничего нельзя сделать? – у Маши задрожал голос, – А если мы соберем деньги, поедем лечиться заграницу….

– Не смешите! Что вы возлагаете такие надежды на эти зарубежные клиники? Недавно мать увезла туда мальчика, практически безнадежного. Только за то, чтобы расписать ему диету, там взяли примерно десять штук на наши деньги. А обследования, а лечение…. У вас столько богатых знакомых, что вы надеетесь собрать миллионы? А уми-рать парнишку все равно привезли к нам… Позовите следующего, пожалуйста.

Назад Маша пошла пешком. Она не представляла как с таким лицом сядет в общественный транспорт. Идти было трудно. Очень. Ноги не повиновались. Потом ее взгляд почему-то выхватил бомжа. Он был еще молодой. В этот на редкость холодный день, он приткнулся на своей тележке возле стены дома. На нем была одна тельняшка, ни куртки, ни даже свитерка. Маша достала кошелек, и положила купюру в фуражку, что лежала на земле рядом с его тележкой. До этого там были только мелкие монетки.

Но стоило ей отойти на несколько шагов, как бомж сказал ей в спину:

– Поезжай в деревню, которая называется…. Тебе там помогут.

Маша остановилась, и лишь потом медленно обернулась.

– Что вы сказали? – переспросила она

Он повторил название села.

– Откуда вы знаете, что я… что мне…, – она подбирала слова.

– Да от вас просто веет смертью, – сказал он, – Поезжайте. Другого выхода нет.

**

– Что ты задумала? – холодея, спросила Анастасия Николаевна внучку.

– Если она стирает границы между мирами, может быть, она не только разрешит мне поговорить с ним… Но и согласится обменять меня на него, – Майя говорила точно сама с собой, – Другой жертвы у меня для нее нет. Только я сама…

– И давно ты это надумала?

– Как только узнала, что Антона больше нет, – сказала Майя.

*

Девушка помолчала. А потом сказала, глядя бабушке прямо в глаза:

– Учти, у тебя я разрешения спрашивать не буду. И удержать себя не дам.

Анастасия Николаевна выдержала ее взгляд.

– В таких делах не остановить.

Майе показалось, что она ослышалась. Но бабушка сказала именно это.

– Я знаю, что туда идут те, кто иначе руки на себя наложит. Но подожди. Дай себе время. Потому что потом ничего поправить уже будет нельзя. Тебе всего-то… Чуть за двадцать… Ты что, не веришь, что кого-то еще полюбишь? И разве весь смысл жизни только в любви – больше ничего нет?

Они снова встретились глазами. И в голосе Анастасии Николаевны зазвучала бесконечная тоска.

– Я знаю, ты даже проститься не подойдешь.

– Подойду, – сказала Майя.

Она знала, прежде чем уйти совсем, ей надо побывать на этом месте, примериться. Душа должна прийти в такое состояние, чтобы н сожалений, ни колебаний… Странно, сейчас Майе казалось, что самым горьким для нее будет – если в пещере ничего не окажется, только каменные стены. Если вся эта история – чистый обман, легенда. И надеяться больше не на что. Только на то, что они встретятся с Антоном после того, как настанет ее собственный срок.

Майя встала рано, и до обеда вместе с бабушкой занималась домашними делами, стараясь этим успокоить старушку. Как бы говоря – не сегодня. Но после обеда, когда бабушка прилегла и задремала, девушка отправилась в путь.

Ей хотелось выйти из деревни незаметно, чтобы никто не стал расспрашивать, куда она направляется, не навязался в попутчики. И Майе это удалось.

Лес начинался почти сразу за деревней, и девушка вступила в него не без трепета. Но, хотя она так давно тут не была – Майя начала узнавать и знакомые тропинки, которые были столько раз исхожены в детстве, и даже отдельные деревья. Дикую яблоню, на ветвях которой было так удобно сидеть вместе с подружками. Густой кустарник, где они устраивали себе «дом». Пережидали тут дождь, и так любили рассказывать друг другу страшные истории. Майя была лучшей рассказчицей.

Девушка слегка усмехнулась, но усмешка эта была горькой. Вон, подальше растет дуб, а внизу ствола у него что-то вроде дупла. Они использовали его как почтовый ящик. Причем передавали не только записки, но и конфеты.

Все вокруг было таким мирным, освещенным дневным солнцем, что казалось – нет тут места потустороннему. Вот уже слышен шум реки. Каждый год весной вода так высоко поднимается, что не узнать эту мирную речушку. Там, где летом устраивал пикник – все залито, а если все же пройти вперед в высоких рыбацких сапогах, то дно резко оборвется, и глубина там будет еще та. И шурша, друг за другом, точно вагоны состава – выплывают из-за поворота льдины.

Сейчас, узнавая знакомые места, Майя боялась увидеть то, о чем говорила бабушка – какое-нибудь растерзанное животное. Чем дальше шла, тем страшнее становилось. А вдруг и на нее неожиданно бросится женщина в черных лохмотьях?

«Что за глупости! – твердила себе Майя, – Во-первых, этого тысячу лет уже не случалось. Во-вторых, ты же и хочешь встретиться с ней. И, наконец, она не может растерзать тебя просто так, даже если ты и готова принести себя в жертву. Черная женщина должна дать что-то взамен».

Жертвы… Она вспомнила деревенских животных. Когда Майя приезжала сюда на каникулы, она относилась ко всем четвероногим так, как у себя в городе относилась бы к кошкам и собакам.

Большим облегчением для девочки было то, что бабушка не держала ни кроликов, ни свинью, ни бычков, словом никого, кого потом можно увидеть на столе.

У Анастасии Николаевне в курятнике жили куры и петух, столь нарядно-пестрый, что он казался девочке сказочным. Кроме того, его звонкий крик будил Майю по утрам, но она за него за это нисколько не сердилась. А еще бабушка научила внучку собирать яйца, и малышке это ужасно нравилось.

Жила у бабушки и коза – белая, старая, безрогая, столь спокойная и мудрая, что в подружках она уже не нуждалась. Доилась коза не ахти как, но кувшин молока всегда стоял в холодильнике, и за лето на такой еде Настя буквально расцветала.

Один раз, когда по восточному календарю ожидался год козы, из города приехала корреспондентка с фотоаппаратом. Ей нужен был снимок на первую полосу. Девушку привели к Анастасии Николаевне, а потом все вместе пошли в хлев в Белке.

– Ресницы ты ей накрасить не забыла? – спросил у бабушки сосед, что сопровождал журналистку.

Для Майи же летом вся эта живность становилась друзьями. Непуганые куры позволяли брать себя на руки, можно было прижаться к теплому боку Белки и рассказывать ей свои секреты прямо в длинное ухо. Серый пес Волчок, который никогда не сидел на цепи – с восторгом сопровождал девочку на прогулках.

И если деревенские дети рассказывали о том, что в хозяйстве заре-зали козу, или отправили в суп петуха, Майя готова была заплакать, а ее новые друзья крутили пальцами у виска – городская, малохольная…

Разувшись, девушка шла по узкой полоске берега, порой оступаясь в воду, огибала поворот за поворотом. И вдруг сильно вздрогнула. Перед ней была та самая небольшая поляна, и засохшее дерево поднимало к нему руки-ветви, будто в жесте отчаянья

А вход в пещеру так зарос диким кустарником, что Майя не сразу его увидела. Даже испугалась, что его уже нет… Мало ли… Обвал… Ее передернуло. Но потом она заметила щель, черную щель, что вела вглубь скалы.

Майя должна была войти внутрь пещеры в первый раз после того, что с ней случилось. Но она вошла бы сюда уже не той робкой девочкой, что когда-то. Сколько было пройдено подземных дорог!

Решится ли она сейчас?

Майя пошла ко входу очень медленно. Нервы были готовы реагировать на любой шорох, на любую тень. Она готова была что-то увидеть. Может быть, если Хозяйка выйдет к ней – и сбежать уже не удастся? Майя готова была поверить, что существо, живущее в черных глубинах, повелевает силами природы. Забурлит за спиной река, отрезая путь к спасению, сомкнутся ветви деревьев… Что за чушь! Что за дичь!

Майя остановилась у входа лишь на миг – и шагнула внутрь. Она знала, что вот сейчас дневное тепло сменится на холод – так всегда бывает, когда над головой камень. Это нормально…

Серые каменные стены… Ничего особенного. Почти сразу подземный ход сворачивал влево и под небольшим уклоном уходил вниз. И там царила тьма. Майя не взяла с собой фонарика, а на мобильнике, как назло, зарядка была на исходе. Сейчас нельзя было идти далеко в глубины. Она еще не готова. И все же Майю поразил гладкий как стекло пол в этой пещере. Тут хорошо должны быть слышны любые шаги. А потом под потолком засветился мох, точно мягко зажегся свет, оповещая кого-то о ее прибытии.

*

Маша собиралась в дорогу. Конечно, главное было – найти человека, который станет ухаживать за Антоном. Причем не воспользуется тем, что парень беспомощен как ребенок, а хозяйка отсутствует.

Кроме того, надо было переделать еще тысячу дел. Потому что, если все пойдет так, как задумано, Маша уже не вернется.

Антону оформили инвалидность. Теперь, пока жив, он будет получать пенсию. Маша продавала все, что у нее могли взять. Оставляла лишь то, что нужно будет сыну. Чуть-чуть посуды. Постельное белье. Альбом с фотографиями… Драгоценности продала все. Хотя это смешно говорить, что у нее были драгоценности. Сережки, кулон на цепочке и два колечка, одно из них – обручальное. Все это было куплено еще при Жене, и теперь перекочевало в ломбард. Даже обручальное кольцо Маша себе не оставила. Все, что удалось выручить, она положила на счет. На имя сына. Оставила только деньги для сиделки.

Женщина, которая станет ухаживать за Антоном, отыскалась в последнюю минуту. Сестра соседки, оказывается, искала работу. Саму соседку Маша знала много лет, с тех пор как поселилась в этом доме. Знала и доверяла ей.

Самым тяжелым выдался последний день перед отъездом. Хотя все хлопоты были уже позади. Всё решено, подписано, собрано и увязано.

С утра Маша поехала на кладбище, на могилу Жени. Во время похорон ей было ни до чего, она сама была полумертвая. А потом пожалела, что н позаботилась, не купила места, рядом с мужем. Но напротив, через дорожку, возле одной из старых могил – место было. И раньше Маша все собиралась пойти, поговорить, купить его для себя…Чтобы когда-то они с Женей были снова рядом. Почти.

А теперь рядом им уже не быть. Или наоборот – они скоро встретятся?

Маша долго сидела на низкой деревянной лавочке возле памятника мужа. А потом припала к нему головой.

– Я так устала, – сказала она сквозь слезы, – Я так хочу к тебе…. Ты только Антошке помоги…

От сына она скрывала скорый отъезд так долго, как это могла. Но дольше тянуть было уже невозможно, и Маша представила ему Софью – улыбчивую полную пожилую женщину.

– Мама скоро вернется, – сказала Софья Антону, – А пока мы с тобой и вдвоем со всем справимся. Правда ведь?

Но сын что-то почувствовал.

– Куда ты едешь? – спросил он, и в голосе его звучала тревога.

– К знахарке, – сказала Маша самым спокойным тоном, каким только могла, – Традиционная медицина все, что могла для тебя сделала. Посмотрим, что сможет нетрадиционная. Мне дали адрес одной женщины, она ставит на ноги самых тяжелых…

– Ах, мама, мама, – похоже, Антону было горько от ее наивности, – Какие травы, какие заговоры… Ты только измучаешься в дороге. Я же знаю, как ты не любишь ездить. Это все глупости, брось…

Он не мог даже взять ее за руку, чтобы удержать.

– Я очень скоро вернусь, – беззаботно сказала Маша, – А может, мне наоборот, тоже надо ненадолго сменить обстановку. Вот сяду в поезд, заберусь на верхнюю полку и буду спаааать…

– От Майи ничего не было? – спросил Антон.

Маша понимала – сын скрывает свои чувства. Когда он узнал, что Майя жива и поправляется, он запретил матери окликать девушку. Антон знал, что теперь он – глубокий инвалид, и это испытание не каждая выдержит. Но, может быть, он надеялся, что Майя напишет или позвонит ему сама?

Маша только головой покачала.

– Она живет где-то там…Не знаю, родом из Сибири, – Антон закрыл глаза, то ли устал, то ли ему просто не хотелось больше говорить.

Поезд уходил рано утром, и этом было хорошо. Маша долго стояла над спящим сыном, а потом наклонилась и поцеловала его как маленького, не разбудив.

О том, что нужно бы взять с собой какой-то еды, Маша подумала только на вокзале. Но денег у нее с собой было в обрез, а тут все втридорога. Огромный вокзал в этот час, когда все окна в окрестных домах еще темные – вокзал жил своей жил своей жизнью, и Маша четверть часа сидела на мягкой дорожной сумке, рассматривала руки – такие старые, как будто ей уже сто лет – и слушала, как объявляют поезда.

У нее было неудобное место – верхнее боковое в плацкарте. А может быть, это было самое лучшее место… Маша застелила полку бельем, и сразу легла, отвернувшись от прохода – к окну.

…На следующий день к вечеру, сосед снизу, мужчина средних лет, обеспокоенно тронул ее за плечо.

– Вы там живы?

– Не знаю, – сказала Маша, не оборачиваясь.

**

«Завтра я пойду туда», – думала Майя. Вот странно, всегда, перед любым путешествием много времени занимали сборы. Нужно было продумать все, до мелочей, потому что в горах, в пещерах, этих самых мелочей, от которых порой зависела жизнь, неоткуда было взять.

А теперь, когда она уходила навсегда, ей решительно ничего не надо было с собой брать. Бабушка не догадывалась, что Майя уже назначила себе срок. А девушка незаметно для других подводила итоги, подбивала дела.

Позвонила родителям. Трубку взяла мама. Майя сказала, что у нее все хорошо, и у бабушки тоже. А мама спросила, когда дочка вернется назад.

– Не переживай, встретимся, – сказала Майя, – Я вас очень люблю

– Мы тебя тоже… Ой, у меня убегает варенье, – мама отвлеклась, – Минутку, убавлю огонь. Скажешь бабушке, что, если она передаст нам клюквы…. И грибов…

Майя слушала мамин голос, не вдумываясь в то, что она говорит, и кивала, кивала…

А вечером они с бабушкой долго сидели за столом. Анастасия Николаевна нажарила крупных семечек. И под это нехитрое развлечение хорошо шли разговоры. Они вспоминали детство Майи…

– Бабушка, ты, по-моему, одна тут держишь козу, – сказала Майя, – Вот я не помню, у Белки жених когда-нибудь был? Иначе… откуда молоко?

– Она порою просится пастись вместе с овцами. И, наверное, где-то находит приключения на свой хвост…Раньше я раздавала козлят. А сейчас Белка уже старая, и молока, наверное, скоро не будет…Новую козу не возьму. Мы уж вместе с этой состарились…

Перед тем, как идти спать, Майя крепко обняла бабушку, закрыла глаза, вдохнула родной запах…

Она проснулась на рассвете. Это было удачное время. В деревне еще все спят, но в лесу уже не придется плутать в потемках. Майя не стала отпирать дверь, выбралась через окно. Она зорко следила, чтобы за нею не увязался друг детства – Волчок.

Не хватало еще взять его с собой в качестве жертвы.

Последний поворот. Главное было – не колебаться. Майя глубоко вздохнула, и сжала кулаки так крепко, что ладоням стало больно от врезавшихся ногтей. Вот и поляна. И дерево.

И… Майя не верила своим глазам. И женщина. Но не тот страшный призрак в черном. Обычная тетка, в мятом жёлтом плаще. Она стояла у самого входа, спиной к Майе, и вроде бы не решалась войти.

Это что ж такое делается?! То сюда долгие годы никто не приходил, вон, вход аж травой зарос, то столкнулись сразу две желающие принести себя в жертву. Что же – Хозяйка будет выбирать из них двоих? Или спросит – кто первая в очереди? Или сожрет обеих сразу? Это был черный юмор от страшного нервного напряжения.

– Эй! – крикнула Майя, хотя была еще далеко. Она торопилась, чтобы женщина не вошла первой, – Я тоже сюда!

Женщина обернулась резко. Майя узнала ее в тот же миг. Это мать Антона! Маше, чтобы понят, что за девушка перед ней, потребовалось несколько мгновений. Так они и стояли, и были не в силах заговорить друг с другом. В театре это назвали бы «немой сценой».

Потом Майя облизала пересохшие губы и подошла. Ей пришло в голову, что войти в пещеру можно было бы и вместе. Держась за руки. В пасть к ведьме. Или на тот свет.

– Когда он умер? – спросила Майя.

Этот вопрос всё объяснил матери Антона.

– Он жив, – сказала она.

Майя медленно качала головой. Этого быть просто не могло. Она же чувствовала, что Антона уже нет на свете. И зачем тогда его мать приехала сюда, если он жив? Зачем она ей лжет?

– Он жив, но он безнадежен. И я здесь за тем, чтобы появилась надежда, – Маша точно прочла ее мысли, и спросила в свою очередь, – А ты?

И тут Майя поняла, что, наконец, может выразить словами то, что до сих пор ей сформулировать не удавалось. Все же она постояла, собираясь с мыслями.

– Я никогда не верила, что есть тот свет, – сказала она, – Но вот здесь, а этой пещере, он, может быть, и существует. Может, тут есть ход туда. Портал. Или не знаю что. Я пришла… Я хочу быть с Антоном. Если бы я ушла из жизни, где угодно в другом месте – ну уто-пилась бы, или с крыши спры-гнула – то меня бы просто не стало. А если я уйду тут, мы с Антоном, наверное, встретимся… Вот почему я…

Обе снова замолчали. Сейчас решалось то, что будет дальше. Маша усмехнулась. Потом пошарила рукой в кармане и достала ключ.

– Ты помнишь, где мы живем? – спросила она, – Не мучься дурью, нечего тебе тут делать. Поезжай к Антону, и выхаживай его, как сможешь. А я – туда.

Она кинула на вход в пещеру.

– Ну да, – сказала Майя, – А потом Антон мне скажет, что потерял вас – из-за меня. Что вы подставились. Это я должна быть.

– Тебе жить надо, ду-ра… Антон узнает, как все было, – теперь Маша в этом уверилась, – Держи ключ. Деньги на дорогу есть?

– Я ничего с собой не взяла. Пустой кошелек. Ни копейки. Зачем, раз всё равно… Но бабушка даст…

Маша не обняла ее на прощанье. Только положила девушке руку на голову, точно благословляя. Майя заметила, как изменилось ее лицо. Оно будто застыло. Девушке показалось, что у той, которая живет в пещере, тоже должно быть такое выражение лица. Древняя-древняя маска

– Иди, – сказала Маша.

Майя отошла не несколько шагов и обернулась. Она увидела, как мама Антона вошла в черную пустоту. Больше они не встретятся.

Но теперь Майя знала, что это все не легенда и не выдумка. Что-то такое было в самом воздухе. Он точно наэлектризовался. И сейчас должно произойти то – страшное, потустороннее – что теперь ее не коснется.

… Маша медленно шла по узкому подземному коридору. Она никогда не бывала в пещерах. Разве что когда-то ездила в Пятигорск, а там есть туннель к озеру Провал. Они с Женей были на курорте давно, еще до того, как в туннеле провели свет. Тогда они просто вошли во тьму, держась за руки, и боясь оступиться. Поддерживали друг друга. А где-то вдалеке слабо, голубым светом сияло озеро.

Здесь было не то. Маша сама не знала бы – куда надо идти. Но впереди, точно слабый фонарь то там, то здесь мягко начинал светиться мох на потолке. Призрачный зеленый огонь. Маша шла на него. И когда доходила до цели – огонь гас, и впереди разгорался новый.

Выхода отсюда Маша никогда не найдет. Это был путь в один конец. И очень долгий. Она забыла про время – зачем оно ей теперь? Но Маше казалось, что прошел уже не один час с тех пор, как она вошла в пещеру.

А потом, так же как тогда она вдали увидела озеро, угадала его по голубому сиянию, теперь Маша увидела странный свет. Да, он был белым, но каким-то…нездешним. Она не знала, как выразить это лучше. Неземной? Маша поняла, что ее путь почти закончен.

Она вошла в маленький зал. В центре его был выложен из каменных плит круг, и в нем-то диковинным белоснежным цветком поднималось вверх пламя. Не отвести глаз от его игры, от переливов его лепестков.

Но если всё же оглядеться вокруг… Нет, завеса из сухих костей, пройти которую нельзя, не сойдя с ума… это была выдумка. Но останки тут были, и Маша вспомнила Костницу в Чехии. Ни грамма плоти, только бережно сложенные в узоры – или символы, имеющие своей значение – кости. Людей. А может, и животных тоже…

Последней Маша увидела женщину. Старую, худую, словно живые мощи, женщину в черном балахоне. Она сидела и смотрела на огонь, подпирая голову руками. Похоже у нее уже не было сил встать.

– Я уже думала, что сюда никто не придет, – сказала женщина, – Но это происходит всегда.

– Я пришла тебя сменить.

– Это правильно, – старуха кивнула, но еле-еле, она берегла последние силы, – Огню нужна живая душа. Только тогда он будет гореть.

– Кто ты? – спросила Маша, – Кем ты была прежде?

– Разве ты действительно это хочешь знать? Здесь все становится неважным. Прежде у меня была жизнь. А теперь я берегу вечность. Видишь, как ярко горит огонь? Это значит, мой земной путь на исходе, и душа моя уже там, – старуха указала на пламя, – А когда ты меня сменишь, огонь станет маленьким, точно от свечи. Но с годами он будет разгораться все сильнее и сильнее.

– Но там, на земле, про тебя все забыли, много лет никто не приходит сюда. Так кому все это нужно? – Маша медлила перевести взгляд на пламя, чтобы оно опять не заворожило ее.

– Так всегда бывает. Та, что должна сменить – приходит в самую последнюю минуту. И я так пришла в свое время. Вон прежняя Хозяйка, – старуха кивнула в тот уголок у стены, где костей было немого, горстка всего. Мы сменяем друг друга и ждем. И те, кому это нужно, кому мы нужны – рано или поздно находят сюда дорогу, находят нас…

– И вы их уб-иваете?

Ни тени гнева не появилось на лице старухи.

– Я знаю, почему ты это спросила. Одна из нас превратилась в настоящего зверя. Но разве среди земных царей никогда не было безумцев?

Старуха вздохнула:

– Огонь при ней почти погас. А ведь ему дано воскрешать души…

– Вы берете на себя слишком много. Любая вера… В любой вере вас бы прокляли.

– Ты меня не поняла. Мы не боги. Мы не воскрешаем из мертвых. Но те, кто прежде не хотел жить, кому стало не для чего жить, посидев у огня, оживают душой, потому что понимают – смерти нет.

– Но зачем здесь ты? – спросила Маша, – Если этот огонь вечен, разве он не может гореть сам по себе?

– Его пища – не дрова, – старуха указала костлявой рукой на пламя, – Это моя душа. Пока еще. Совсем немного. А потом будет твоя.

Она взглянула на Машу из-под распущенных прядей седых волос. И неожиданно Маша представила ее совсем молодой девушкой. Очень сильной и очень страстной. Наверное, другим тут не было места.

– Не бойся, – сказала старуха, – Я знаю, что ты пришла сюда не просто так. За твою жертву я должна кое-что тебе дать. И я дам. Садись…Ведь это теперь твой дом.

Маша села рядом с ней, оперлась спиной о каменную стену.

– Теперь смотри, – разрешила старуха, кивнув на пламя, – И всё будет твое.

Огонь медленно, не неуклонно стал уменьшаться. Маша не сразу это заметила. В зале сгущалась тьма. Маша испуганно взглянула на Хозяйку – вдруг пламя погаснет совсем? Старуха уже не сидела, а лежала рядом с ней, мертвая птица, иссохшее тело.

Теперь делом новой Хозяйки было – смотреть на огонь, кормить его своей душой. Скоро она забудет всё, что было в ее жизни, всех, кто был ей дорог. И потекут годы – до того часа, как в пещеру войдет другая женщина. Молодая. И скажет:

– Я пришла тебя сменить…

Но пока Хозяйка еще помнила….

Маша увидела сына. Там, на земле, была ночь, и сын спал. Но она могла говорить с ним – в его сне.

Она видела, как белый огонь охватывает его. Но это не было жертвенное пламя, но напротив – исцеление. Все, что было изломано, искорежено в его теле, сейчас расправлялось, оживало, наливалось силой.

– Куда ты ушла? – спросил Антон.

Так горестно мог бы ребенок спрашивать мать, которая умерла. На кого ты меня бросила?

– Все хорошо, – сказала она, – И ты, и я – мы будем жить долго. И мы встретимся. Но там, где я сейчас, я нужна больше, чем тебе. Поверь… Спи…

И вот уже не было у нее перед глазами Антона, но в свете пламени она увидела Женьку. Он вздохнул радостно и облегченно – точно давным-давно ждал ее, и она, наконец, пришла.

– Ты тоже сейчас исчезнешь? – спросила она.

– Нет, я буду с тобой. Всегда, когда ты посмотришь на пламя…

– Что-то мне это напоминает, – она задумалась, – Фильм «Привидение». Белый свет…

Теперь она уже забывала всё. Забывала стремительно. Все долги были отданы, и даже, как ее звали – она скоро не будет знать. Но рядом с ней был тот, кого она любила. Чувство это осталось, нет, оно стало сильнее. И оно было спокойным, как это не обжигающее, ласковое пламя. Они – она и он – больше не расстанутся в той вечности, которая их ждет.

Время тоже переставало иметь значение. Пролетели ли часы, месяцы, или годы…Но знала она, что свой век, который она проведет возле этого пламени, не будет бесцельным. Скоро сюда придет уничтоженная горем душа, и здесь обретет силу жить…

Там, в конце этого бесконечного коридора зима пришла на смену осени. На поляне, на снегу, были только птичьи следы. Но настает день, когда протянется ко входу в пещеру свежая цепочка следов, и кто-то перешагнет порог.

**

Когда Майя вышла из леса, она встретила рыбаков, направлявшихся к реке.

– Куда так далеко одна ходила? – удивился один из них, – А если бы кабаны? Я вчера видел парочку.

– Да я уже никого не боюсь, – сказала Майя.

– Вот кабан тебе покажет, какой он добрый….

Анастасия Николаевна стояла у калитки и смотрела на дорогу. Лицо ее было серым, как та самая придорожная пыль.

– Бабушка! – издали крикнула Майя, – Всё хорошо! Иди домой. Я тебе сейчас накапаю твои капли. Ты совсем никакая…Прости меня!

Они крепко обнялись и так стояли без слов, чуть покачиваясь. Майя почувствовала, как промокает блузка у нее на груди от бабушкиных слез.

– Это все выдумки. – быстро заговорила девушка, – Выдумки и бред. Там ничего нет, в этой пещере. И мне ничего не грозило. И еще я сегодня поеду к Антону, потому что он жив.

Бабушка всплеснула руками:

– Откуда ты знаешь?

– Встретила его маму, она мне все рассказала, – Майя говорила, будто это было самое обычно дело, – Дашь мне денег на дорогу, ладно? Если я не достану билетов на сегодняшний поезд, то поеду автостопом, вот и все. Или пойду пешком. Или полечу.

– На метле? – уточнила Анастасия Николаевна и рассмеялась сквозь слезы.

Через пару часов, когда внучка с сумкой в руке уже готова была переступить порог, Анастасия Николаевна спросила ее:

– Что мне сказать твоим родителям?

– Что я их прощаю. Теперь мне легко прощать. А ведь всё все могло обернуться совсем по-другому. Но больше всего из тех, кто мне родной по крови, я люблю тебя, бабушка! Мы с Антоном приедем к тебе. Жди! Я тоже хочу остаться в этих местах, как все в нашем роду.

…Бабушка таки успела набить ее сумку соленьями, вареньями и травами, которые, по ее словам, были необходимы больному. Но Майя даже не почувствовала веса своей клади.

*

Антон не знал, зачем мама оставила его, и не верил ни в какую сибирскую знахарку из далекой деревни. Скорее всего, мама уехала к каким-нибудь известным врачам за «вторым», «третьим», «десятым» мнением. Отвезет им последние деньги. Антон видел, как из дома исчезают вещи, и догадывался – куда. Но ничего не говорил матери, потому что не смог бы помешать ей. Раз она решила…

И всё же сейчас он нуждался в ней, как никогда, потому что он был беспомощнее младенца, и страшно одинок. Никого, кроме мамы у него не осталось. А она уехала и неизвестно когда вернется.

Софья была добрая, веселая, и делала всё, чтобы ему было хорошо. Жарила пирожки, находила для Антона интересные фильмы по телевизору. И скрупулезно выполняла все медицинские назначения. Таблетки давала едва ли не минута в минуту. Сказано в два, значит в два. Среди ночи? Заведет будильник, встанет, нальет лекарство. Никогда не ленилась помыть больного, сменить ему белье, уложить поудобнее. Подходила к нему несколько раз по ночам, чтобы узнать – все ли в порядке.

Но Антон знал, как только приедет мама – Софья уйдет, не оглядываясь. И будет радоваться тому, что мама ей хорошо заплатила, а работа закончилась. Поэтому он был со своей сиделкой вежлив и немногословен – и только. Никакой искренности. Почти никаких жалоб. В больнице он привык терпеть боль, и теперь стал мастером в этом искусстве. Сил у него было еще мало, и Антон часто засыпал. Но почему-то происходило это все время днем, а ночами он лежал, глядя в темноту и старался бороться с тоской, которая, оказывается, ничуть не легче реальной физической боли.

Больше всего он боялся теперь, что мама умрет раньше него, а он останется и будет в тягость для всех, для чужих людей, которым придется заботиться о нем по обязанности. И в том состоянии, в каком он находится сейчас, он даже не сможет наложить на себя руки.

Софья будто услышала и тихо подошла к нему:

– Второй час ночи… ты чего не спишь? Больно?

– Больно, – ответил он, потому что от этой острой тоски у него сводило дыхание. Потом спохватился – сиделка бы этого не поняла, – Нет-нет, не то… не нужно мне никаких обезболивающих.

– Укол может?

– Не надо?

– Или, тебе хоть ВКПб дать?

– Что, простите?

– Смесь эту, для сна… ну вале-рьянка там, пус-тырник… пять компонентов, в аптеке ее ВКПб зовут. Кот у меня, подлец, ее очень уважает… Только куплю, солью из всех пузырьком в один флакон, так он отыщет даже на верхней полке, на пол сбросит, разобьет и ну давай в луже валяться…. Алкаш кошачий, право слово…

Софья присела на край постели.

– Может, что рассказать хочешь? Поговорить? Мама твоя сказала, что вы ночами разговаривали, когда в больнице лежали.

– А она не сказала, когда приедет? – надежда на это была слабая, но вдруг мама все же обмолвилась сиделке о сроках.

Софья только покачала головой. Потом, шаркая тапочками, она все же принесла ему свое «сонное лекарство»

– Покрепче тебе развела, право слово, как коньяк, – и она помогла ему выпить темно-коричневую жидкость из рюмки.

Вскоре его действительно стало клонить в сон, и он сам не заметил, как оказался в другой реальности. И вот тут он увидел маму.

Это была мама, и будто не совсем она. Мама сидела почему-то в пещере, у костра. Незнакомая пещера, он точно знал, что никогда тут не был. Лицо у мамы было такое строгое, что ясно – ее нельзя обнять, ее нельзя позвать, попросить вернуться. Она вся – там, погружена в свои мысли.

Говорят, те, кто уже умер, если привидятся во сне живым – не дают к себе прикоснуться. Неужели….

А потом между ними точно повисла завеса. Дымка. Заколебался воздух, точно над костром. Антон опустил глаза на свои руки и увидел, что они горят. Но никакой боли он не чувствовал. Уже давным-давно не было ни дня, ни ночи, чтобы у него ничего не болело.

Но у каждого чуда есть цена.

– Мама, вернись, – попросил Антон.

Она взглянула на него, и опять он подумал – мама ли это?

– Вернись!

– Теперь у тебя все будет хорошо, – услышал он, – Засыпай!

И последним, что он осознал, перед тем, как погрузиться в сон, это его вопрос – маме: «Ты будешь мне хотя бы сниться?»

…Антон проснулся и понял, что уже поздно. Всё тело ныло, точно он залежался, так бывает, когда сон глубок, и не шевелишься несколько часов подряд.

Антон сел и с наслаждением развел руки в стороны, потягиваясь так упоенно, как это могут делать, пожалуй, только кошки. До кончиков пальцев. Очень хотелось кофе. Они с мамой позволяли себе эту роскошь – покупали кофейные зерна, сами мололи их, потом ставили на огонь турку. Кофе получался таким крепким, что казался густым. Но сейчас сошел бы и растворимый.

Антон начисто забыл, что недавно самым большим его достижением было – приподнять голову от подушки.

Молотый кофе нашелся в той самой баночке, коричневой, жестяной, где хранился всегда. В холодильнике обнаружился сыр. Антон поставил на огонь сковороду, растопил кусок масла, разбил яйца…Накрыл всё крышкой, и она тут же стала запотевать.

Послышались частые шаркающие шаги – Софья почти бежала на кухню. Наверное, она подумала, что в квартиру ворвался кто-то чужой. Она застыла в дверях. Софья забыла, как надо креститься, но рука сделала все сама.

*

К счастью, Майе удалось купить билет на поезд. Последний билет. Плацкарт. Боковая верхняя полка у туалета. Сосед снизу настроился на то, что толком поспать ему не дадут. Возле уха кто-нибудь будет все время хлопать дверью.

Сосед вышел на первой же станции, где поезд стоял четверть часа, и вернулся с пивом и рыбой. Проводница сделала вид, что закрыла на это глаза. Дяденька, видимо, тихий, и сидел от нее далеко. Если что – можно сделать вид, что проводница знать ничего не знала, ведать не ведала.

Зато пассажиры, ехавшие напротив, поглядывали на мужика, который чистил чехонь и наливал себе пенное – с завистью, сожалели, что им это не пришло в голову.

По вагону пошла женщина с сетчатой корзиной, предлагая – соки, минералку, шоколад, печенье… Мерным голосом. Никто ничего у нее не брал.

– А шампанского у вас нет? – спросила Майя, резко садясь на своей верхней, и с опозданием понимая, что она сейчас стукнется головой, – Б-лин…

Она потерла макушку:

– Когда следующая станция? – спросила она.

– Через два часа, – откликнулся дяденька снизу, – Давай вдвоем рванем. Ты за шампусиком, я за пивасиком. Эту полторашку я к тому времени уже приговорю. А то ты больно скромная, так и на поезд опоздаешь. Рыбки хочешь?

Есть Майя не могла. На следующей станции они с попутчиком успели добежать до продовольственного магазина на привокзальной площади, дядечка прорвался к кассе с их покупками первый:

– Я шофер «скорой», меня в машине ждут… Скорее-скорее, сейчас с мигалками поедем…

– А шампанское для кого?

– Так для больного же…. Что б не мучился.

Хорошо, что их не побили.

Майя купила две бутылки игристого, то есть, того суррогата, что проходит под этим видом. Она пила его чашками, как лимонад, и проводница, в конце концов, забеспокоилась, не упадет ли она ночью с полки. Предложила пристегнуть ремнями, как маленькую

Ночью Майя стояла в тамбуре, потому что не могла ни спать, ни даже лежать. Денег у нее осталось – только на проезд в автобусе: от вокзала до дома Антона. Но в кармане у нее лежал ключ, самое главное сокровище. Она то сжимала его в руке, то отпускала, и лишь слегка касалась пальцами, но все время помнила о том, что он есть.

…Она была тут только один раз, но вспомнила и дом, и подъезд, и лестничную клетку. Казалось даже собака, что гуляла во дворе, узнала ее.

Тихо и легко повернулся ключ в замке…. В конце концов, даже если Антон никогда не встанет, они все равно вдвоем смогут все. Даже парить на парашюте. Она будет его держать. А парашют станет парить над ними, как расписные ангельские крылья.

….Живой и здоровый Антон стоял посреди комнаты. Укладывал вещи в сумку.

– О, – сказал он, как будто они расстались вчера, – А я к тебе собрался! Позвонил, понимаешь, твоим родителям. Говорят – тебя нет, гостишь у бабушки. Адрес мне почему-то не дают. Ты мне когда-то письмо оттуда присылала, искал-искал конверт….

– Нашел?

– Не-а. Зато вспомнил название деревни. Думаю – приеду, поспрашиваю, мне покажут, где бабушкин дом…

– Слушай, – сказала Майя, – Я страшно хочу есть. Двое суток только пила. В смысле бухала.

– Ты? – поразился он.

– Короче, я пошла ставить чайник.

В кухне сидела пожилая женщина и плакала. Майя прикрыла дверь и глазами спросила Антона – это кто?

– Она, понимаешь, жалела, что в жизни мало верила. А сегодня поняла, что Бог есть.

– Пойти, что ли, к ней присоединиться? – задумчиво спросила Майя сама себя, – Кстати, держи, это тебе от бабушки. Сама удивляюсь, как дотащила.

…Вечером они остались в квартире одни. Сидели, пили чай с вареньем из морошки.

Помнил ли Антон что-нибудь о прошлом? Майя знала, что не спросит его об этом, пока он не заговорит сам.

– Слушай, какой ветер за окном, – сказал он.

– Это что! – живо возразила она, – Вот когда такой ветер бывает там, где бабушка, мне всегда кажется, что он подхватит наш дом, ну как у Элли с Тотошкой и унесет куда-нибудь на край света

– А на краю света мы еще так и не побывали….

– Зато мы были на других планетах. Мне всегда казалось, что все эти пейзажи, которые мы видим под землей – это своего рода космос. Или вообще другое измерение… А может быть, совсем рядом – ад.

Среди ночи Майя проснулась. Ветер стих, и Антон рядом крепко спал. Они забыли выключить радио и где-то далеко, в глубине квартиры пела Ирина Богушевская:

…Ведь там опять зима с этим белым огнём.

Оставь меня в раю, средь любви, средь печали.

Я всё тебе спою, что узнаю о нём.