Читать книгу Записки блокадницы - - Страница 5

1927 год, Стрельна.

Из жизни в Стрельне помню лишь один эпизод по рассказам взрослых. Мне тогда было восемь месяцев. Гуляя как-то, я начала требовать:

– Лени, лени!

– Что это она хочет?

– Да она хочет сесть на оленя, – пояснила Ольга Редькина, которая была лет на семь-восемь старше меня. – Я сажала ее.

Когда взрослые увидели этого оленя, то ужаснулись. Мало того, что он был высоким для ребенка возраста Оли, он еще и помещался на каменном постаменте. Поэтому удивительно, как она меня не уронила. А где же были взрослые, когда Оля сажала меня?!

* * *

1928 год, Мартышкино.

О том, что мы провели здесь лето, я узнала в 1939 году, когда мы приехали сюда, чтобы арендовать дачу. Родители хотели снять ее в том же доме, что и раньше. Но место уже оказалось занято, и мы поехали в Новый Петергоф. Мне было жаль, что не удалось остаться в Мартышкино, поскольку там, открыв калитку, сразу выходишь на берег Финского залива.

* * *

1929–1931 годы, Красные Струги.

На даче в Красных Стругах мы жили три сезона. Сначала снимали у базарной площади, а потом у Надежды Савельевны. На базарной площади по воскресеньям устраивались ярмарки, на которые крестьяне из соседних деревень привозили на продажу свои продукты: молоко, сметану, творог, яйца, телятину, свинину, кур, кроликов, а также овощи. Все свежайшее, натуральное и вкусное. Мы перепробовали все, поскольку цены были доступные и можно было торговаться.

Особенно яро и занудно торговалась одна еврейка, снимавшая дачу по соседству. Обычно она торговала и покупала кур. Однажды она так достала продавца, что он схватил курицу одной рукой за обе лапы и стукнул ею еврейку по голове. Крику было!

У Надежды Савельевны жили две дочери – Ольга и Соня, уже взрослые. У меня был друг Алик, мой ровесник, который говорил:

– Я буду тебя защищать.

Но на деле это мне приходилось защищать его от местных мальчишек. Кажется, он приходился племянником Соне, которая его привозила на дачу. С местными мальчишками я дралась успешно, раздавая им подзатыльники и зуботычины. Иногда доставалось от меня и Алику, на помощь которому тогда приходила Соня.

Поскольку Красные Струги были далеко от Ленинграда, то родители на выходные не приезжали. Свой отпуск здесь проводил папа, а потом его сменяла мама. Во время пересменки, когда родителей не было, я жила в комнате у Сони. Продукты из города не завозили, а покупали на неделю на рынке. Хранили их в леднике, который был практически у каждого дома. Озер там было много, поэтому хозяева заготавливали на них лед, загружали в ледник и застилали соломой. Лед сохранялся все лето.

В жаркую погоду мы купались в озере. Папа оборудовал для нас свое место, которое никто не занимал. Песок был мелкий и мягкий. Окружал озеро молодой сосняк. Папа ловил рыбу, а по крутым склонам у озера росло множество белых грибов. Мы с папой собирали их в большую бельевую корзину с двумя ручками. Набирали целую корзину, и только одни отборные белые.

* * *

1932 год, Поповка.

Мы снимали помещение на втором этаже. Грудной братишка Алик так осточертел своим плачем и криком, что у меня возникло сильное желание выкинуть его в окошко. К тому же, когда мама уходила в магазин или еще куда-нибудь, мне приходилось сидеть с ним вместо того, чтобы гулять.

* * *

1933 год, Девяткино.

Папа устроился в Девяткино на работу, и поэтому мы провели лето там. В Девяткино была ненормальная женщина с очень маленькой головой, очень злая. Раз она почему-то погналась за нами, ребятами, и, спасаясь от нее, мы спрыгнули в песчаный карьер. А вылезти не смогли, поскольку стенки у ямы были высокие и крутые. Там мы и просидели до вечера, когда обеспокоенные нашим долгим отсутствием родители нашли и вытащили нас.

* * *

1934 год, Елизаветино.

На даче я жила с бабушкой Фаней, братом Аликом и няней Зоей. А через несколько домов от нас снимала дачу моя крестная Александра Павловна Редькина с дочерью и внуком Аликом. С ними мы общались каждый день.

В бывшей барской усадьбе разместилась опытно-селекционная станция Института растениеводства – место очень притягательное для детворы. Туда лазили за горохом, очень крупным и вкусным. Ели и горошины, и стручок. А когда полезли за яблоками, появился сторож с ружьем. Удирая, я спрыгнула с забора, но неудачно – зацепилась платьем и повисла. Платье было новое и крепкое, я задергалась и отцепилась, разорвав его. Платье мне очень нравилось, как было жалко его! Говорили, что на станцию приезжал сам Мичурин, поэтому яблоки там росли мичуринские.

Когда мы играли в прятки «Двенадцать палочек», я решила схитрить и пробраться по канаве, заросшей сверху крапивой. Чтобы попасть на дно канавы и не обжечься, я на голое тело завернулась в простыню и прыгнула через крапиву. Но на мою беду простыня зацепилась за забор, и я проломилась через крапиву практически голая. Увидев волдыри-ожоги, моя бабушка перепугалась, решив, что я подцепила какую-то заразу. Я успокоила ее, однако сама была не рада. Еще раз волдыри у меня, а также и у моей няни Зои появились после того, как нас покусали пчелы. Пострадали мы невинно, ни за что, просто проходили вблизи пасеки. Когда напали пчелы, то стали отбиваться, а напрасно – вышло еще хуже.

Александра Павловна решила покрестить внука Алика. Для этого пригласили батюшку к себе домой. Все приготовили для крещения – в ванночку налили воды, священник положил туда большой серебряный крест, вылил целую бутыль святой воды. Крестной была я, а крестным, заочно, муж тети Ани, Скакунов Андрей Мартемьянович по прозвищу Кока. Перед тем как окунать младенца в воду, крестная, то есть я, должна была обнести крестника на руках вокруг купели три раза под пение псалмов. А Алик успел в это время схватить меня за нос, а попа дернуть за бороду. После ритуала крещения отметили это событие за столом, обмыв черносмородиновой наливкой. И ведь и мне наливали! Тоже мне взрослые! Домой я возвращалась, держась за заборы, чтобы не упасть в канаву. Но дошла благополучно, представ в таком виде перед бабой Фаней. Та, конечно, высказалась в связи с этим в адрес Александры Павловны.

В выходной обычно собирались все члены нашего «колхоза». Приезжала тетя Аня с крестным Кокой, мама. Как-то раз устроили пикник на опушке леса. Моя крестная захватила много продуктов – выпечку, копченый окорок и прочее. Заводили патефон, веселились. Но внезапно набежала туча, единственная на небе, и пошел дождь. А когда мы удирали через луг, посыпал и град – крупный, с вишню. Сняв с себя одежду, укрыли ею Алика, я пряталась под простыней, но она не спасала и было больно.

Среди мальчишек я была своей и заводилой. Мы любили играть в «Попа-загонялу». Расстояние до станции составляло порядка трех километров, и мы могли загнать «попа» больше чем до половины этой дистанции. А потом бежали наперегонки назад кто с битами, кто с «попом». И нередко я прибегала первой, хотя и была упитанной. Также играли в городки, иногда вместе со взрослыми. Городки мне сделал папа.

Где-то на половине дистанции до станции находился цех по изготовлению бижутерии. Возле него стоял ящик, куда складывали брак. Я там себе набрала много разного и осенью дарила друзьям в Ленинграде.

Запомнилась одна бабка, жившая по соседству. Ей было больше ста лет, а она еще работала в колхозе, всегда была веселая, энергичная, совсем не похожая на древнюю старуху.

Говорили, что в тех местах был особый микроклимат. А леса отличались уникальными растениями. В них росли в большом количестве ночные фиалки, обладающие очень сильным и приятным запахом. Как и от черемухи, от большого букета ночных фиалок, поставленного в комнате, можно было «угореть». Мне посчастливилось найти орхидею «Венерин сапожок» желто-фиолетовой расцветки. Говорили, что этот цветок рос только там и нигде больше в Ленинградской области не встречался. В елизаветинских лесах я впервые увидела насекомоядную росянку.

* * *

1935–1936 годы, Мариенбург.

В Мариенбург мы попали следующим образом: Мартемьяныч вводил в строй завод Рошаля, не знаю, что он должен был выпускать, поэтому там находилась и тетя Аня, к которой мы приехали. Она жила вместе с хозяевами – Тарасовыми, хозяйку звали Наталья Даниловна. У них было двое детей много старше меня, Вася и Валя. Дом находился на берегу речушки, уходящей к заводу и летом пересыхавшей. На другом ее берегу располагался гатчинский аэродром. С соседскими ребятами я лазила на аэродром под проволоку, чтобы посмотреть поближе взлет самолетов. В доме стояла какая-то старинная допотопная мебель, а их умывальник я воспринимала как Мойдодыра.

Тот год запомнился двумя событиями. Хозяйская дочка Валя ухитрилась проглотить чайную ложку. И Кока на заводской машине в сопровождении Натальи Даниловны возил ее в ленинградскую больницу. Говорили, что врачи извлекли ложку с помощью магнита, но как – не представляю. И сейчас, когда давлюсь таблетками, поражаюсь проглоченной чайной ложке. Другой случай уже был со мной. Я шла по улице мимо стада гусей, миновала их, а гусак догнал меня и выщипнул сзади кусок из моей лодыжки. Так метка-шрам осталась у меня на всю жизнь. После этого мимо гусей я ходила с хворостиной.

Говорили, что наш хозяин во время войны при немцах стал старостой. Странно, ведь после войны его не трогали как предателя. И, кроме того, Вася воевал офицером в Красной армии, и Валя также была на фронте во время войны.

На следующий год мы сняли дом на Центральной улице у Дюковых, Анатолия и Любы. Одну комнату заняли мы, а вторую – крестная. Хозяева ушли жить в пристройку со стороны двора, а кухня была общей. Дом стоял на перекрестке, и к нему со стороны площади примыкал дом родного брата Анатолия – Николая, жена которого Полина была двоюродной сестрой Любы. Остальные углы площади занимали пекарня, продуктовый магазин и сельпо, где торговали хозтоварами.

Возле дома Николая постоянно стояла тележка с мороженым. Продавщица имела приспособу, в которую закладывался вафельный кружок с выдавленным на нем именем. На вафлю наносилось мороженое, закрываемое сверху вторым вафельным кружком, готовый брикетик выталкивался из приспособы. Маленький брикетик стоил 20 копеек, а большой – 40.

У «наших» Дюковых было двое сыновей – мой ровесник Валька и старший Анатолий. Мы с Валькой несколько раз приносили из лесу ежей. Но те обдирали обои, и тетя Люба заставила унести их обратно. У Николая же были две девочки – старшая Гуля и моя ровесница Вера, с которой мы стали подругами. Вера обычно ходила со мной на вокзал встречать моих родителей, приезжавших к нам на выходные.

Однажды, придя на вокзал, мы увидели на крыльце цыганенка Петьку. Он просунул голову между прутьями, а вытащить ее не получалось. Мы попытались раздвинуть стойки перил, чтобы освободить его голову, но куда там! Тогда побежали в дом напротив и попросили ножовку. Мужик, давший нам ее, вышел следом, чтобы посмотреть, что же мы собрались пилить. Увидел Петьку и сказал:

– Ага, цыганенок попался в капкан.

В благодарность за то, что мы его освободили, Петька сводил нас под платформу, где можно было найти деньги. Пассажиры второпях роняли монеты, которые проваливались вниз через щели платформы. Наиболее урожайным было место под кассой. Раз нашли даже бумажный рубль, непонятно только, как он ухитрился провалиться. Почти все найденное мы отдавали Петьке, оставляя себе на мороженое, с которым у нас в то лето проблем не возникало. И не имелось нужды выпрашивать у взрослых. Петька был приблизительно нашего возраста, но маленький и худенький, с рукой, поврежденной дверью электрички.

В Большой Гатчинский дворец мы с Верой ходили пешком. Во дворце находились детский сад и ясли, где работала мать Верки. Длинные дворцовые коридоры, в которых гулко отдавались шаги, навевали какое-то тревожное чувство.

Вдоль железной дороги со стороны Гатчины тянулась засаженная молодыми деревьями аллейка, упиравшаяся в здание вокзала. В то лето выпал удивительно крупный град, жестоко обрубивший все сучья у деревьев на этой аллейке. Остались лишь сиротливо стоявшие стволы.

За грибами ходили в смешанный лес, местные называли его «Ремиз», перед которым была поставлена изгородь. Нас больше интересовали губчатые грибы, а дядя Толя носил оттуда корзины белых груздей, он брал только их. Тетя Люба солила их в деревянном бочонке.

Дядя Толя ходил рыбачить на речку за железной дорогой. Нас с Верой он брать с собой не любил, поскольку мы лезли купаться и распугивали ему рыбу. Мы давали ему обещание, что в воду не полезем. Но купальник я надевала всегда. А раз есть купальник и речка, то как удержаться и не полезть в воду?!

* * *

1937 год, Зеленодольск.

В то лето Кока руководил стройкой Бумкомбината на Волге, и меня в сопровождении тети Ани отправили к нему. Точнее, стройка велась на берегу реки Волошка, короткого притока Волги. Волошка была довольно широкой, но мы с девчонками переплывали ее запросто. По ней для стройки сплавляли бревна, среди которых однажды запуталась огромная белуга. Такая огромная, что рабочие ее еле вытащили, оглушив каким-то плавучим молотом. А вот стерлядь ловили регулярно и, конечно, обеспечивали ею начальство – моего Коку, так что поели мы ее вволю. Такая вкусная рыба! На Волошке мы с ребятами развлекались тем, что прыгали с обрыва и по песку скатывались к воде.

А купаться мы обычно ходили на озеро, забывая при этом о времени. Крестный послал за мной свою овчарку Ллойда. Пес бегал по берегу и лаем вызывал меня домой, но я отмахнулась от него. Тогда Ллойд схватил мою одежду и утащил ее. Это сейчас девчонки появляются в общественном месте едва одетые, и ничего. А тогда это было неприлично. И пришлось мне со слезами на глазах идти по поселку в одном купальнике. Кока уверял, что это не он научил так пса действовать, а Ллойд проявил инициативу.

Жили мы на втором верхнем этаже, занимали комнату с балконом. Квартира была коммунальная, из трех комнат. В одной жил холостяк Николай, а в другой – молодая семья с маленьким ребенком, кухня была общая. Балкон мы делили с соседями по другому подъезду. На балконе я посадила цветочки в консервных банках, а соседский Иська, мой ровесник, сбросил их вниз. За это я его хорошенько отлупила. Он плакал и пожаловался своей матери. Марья Григорьевна упрекала меня:

– Галя, как же так?

– А что?! Мало того, что он не уважает чужой труд, мой труд, но он мог еще тяжелыми банками угодить кому-нибудь в голову.

Последний аргумент, впрочем, был левым, поскольку попасть кому-нибудь в голову надо было еще постараться. Иська пытался свалить все на Ллойда, говоря, что это пес сбросил банки, но я отрезала:

– Он не такой дурак.

Спали мы под пологом, так как комаров была туча.

Ллойд на балконе ждал хозяина с работы, положив лапы на перила. Издалека могло показаться, что это стоит человек. Когда Кока вступал на проложенные вдоль домов деревянные мостки, пес разражался радостным визгом.

Однажды мы отправились на Волгу. Купаться с нашего крутого берега было неудобно, поэтому Кока нанял лодку, и мы переправились на другой пологий берег. Пока мы купались, Ллойд направился к стаду коров и своим лаем довел их до того, что все стадо во главе с быком погналось за ним, а он, естественно, бросился удирать к своим хозяевам. Кока, увидав такое, скомандовал, чтобы все быстро садились в лодку, и, когда Ллойд также запрыгнул в нее, начал спешно выгребать на глубину. Так стадо, продолжая погоню, зашло в реку, и только глубина остановила его.

А когда мы купались с Тамарой Ухановой, моей ровесницей и подругой, то нас было не вытащить из воды. К тому же мы нацелились переплыть фарватер. И тогда Кока нарочно, чтобы испугать нас, крикнул:

– Смотрите, вон белуга!

Вид и размеры той пойманной белуги настолько впечатлили нас, что мы с Томкой как ошпаренные бросились на берег.

Когда мы во второй раз отправились на Волгу, то ловили рыбу, варили на костре уху. Но картину испортил наш сосед Николай – он чуть не утоп. Когда он начал тонуть, мы с Томкой сначала подумали, что он дурачится. Но, поняв, что дело серьезное, крикнули Коку. Тот незамедлительно бросился в воду и вытащил Николая. Он был синюшного цвета, его рвало водой, а потом еще долго трясло.

Тетя Аня ухитрилась подцепить малярию, долго лечилась хиной. Поэтому мне пришлось обеспечивать еду. Каждый день у нас было одно и то же – гоголь-моголь из желтков куриных яиц и салат со сметаной из зеленого лука и свежих огурцов, за которыми я ходила в буфет Дома для приезжих. Поначалу мне приходилось упрашивать, чтобы мне там продали огурцы, но потом, когда узнали, кто я, стали готовить требуемое заранее. Наш рацион дополняла буханка свежего белого хлеба, и, надо сказать, ели мы с удовольствием и нам такая пища не надоедала. На ужин я жарила картошку с луком, заливая ее оставшимися от гоголь-моголя белками. А также варила для Ллойда овсянку с костями. Тетя Аня с кровати давала указания.

Когда играли в прятки, я придумала трюк: войти в наш двухэтажный дом в одну дверь, пробежать по чердаку, спуститься и выйти в другую, соседнюю дверь. И вот на чердаке я неожиданно уткнулась носом во что-то мягкое и холодное. Приглядевшись в полумраке, я обнаружила какие-то висящие мешки. Это были летучие мыши. Признаться, встреча с таким природным явлением не доставила мне никакого удовольствия. Летучих мышей я увидела в первый раз в моей жизни.

Приближалось Первое сентября, надо было возвращаться и идти в школу, но тетя Аня решила остаться. Хорошо, что Марье Григорьевне надо было в Ленинград. Я отправилась с ней, ехали через Москву с ночевкой на даче в Подмосковье у каких-то ее родственников или знакомых. Дача находилась в сосновом мелколесье, где я набрала маслят.

– Зачем ты их принесла, кто их будет чистить?

– Я.

Почищенные мной маслята пошли в дело.

* * *

В 1938 году лето провели на Псковщине.

* * *

1939 год, Новый Петергоф.

Там с нами попеременно в отпуске жили мама и папа, а когда они отсутствовали, то нас с моим братишкой Алькой опекала жившая на той же даче крестная. Чтобы мне было веселее, крестная взяла с собой девочку немного младше меня, Томусю Следкову, свою соседку по городской квартире. Ее и ее брата обижала мачеха, а крестная их жалела. Томуся оказалась лунатиком и пугала всех своими ночными вылазками.

Раз у меня разболелся зуб, и хозяйка посоветовала крестной сорвать созревший мак, заварить коробочку без зерен и напоить меня этим отваром. Крестная последовала этому совету, а затем раскаялась и перепугалась, потому что с этого отвара я спала как убитая более суток. На упреки крестной хозяйка отвечала:

– Подумаешь, она просто спит, поспит и проснется.

Там на даче я в первый раз столкнулась с шаровой молнией. Во время грозы мы с кошкой увидели катящийся по дорожке светящийся шарик и наперегонки бросились схватить его. Кошка на свою беду и на мое счастье оказалась проворнее меня и первой схватила этот шар, который с треском лопнул, и кошка превратилась в обугленный комок. Как мне было жаль погибшей кошки, как я плакала над ней!

Хозяйский сын, кажется, Федька, был старше меня года на два. Когда ему на глаза попался большой зонтик, он придумал, что с ним можно прыгать, как с парашютом. Придумал он, а прыгнула с чердака я. После моего прыжка зонт восстановлению не подлежал – его вывернуло, а спицы сломались. Я же приземлилась довольно удачно, лишь слегка отбила ноги. Попало же за этот прыжок от матери только ему.

– Несправедливо, ведь прыгала она, а наказываешь меня.

– А затея твоя. Вот и получи.

Крестная была женщиной высокой, крупной, жизнерадостной, своей полноты не стеснялась. До того, как ее не убили слова одного встречного мальчишки:

– Вот это тетка! И какой же гроб ей нужен.

Эти глупые слова почему-то очень сильно задели и расстроили крестную.

Часто по выходным мы с родителями ходили смотреть петергофские фонтаны. Эти прогулки были очень заманчивыми для детей, поскольку в Петергофе гуляющим предлагались самые разнообразные угощения. В первую очередь – мороженое и лимонад. Кроме того, продавались козинаки: с семечками, маковыми зернами и со всевозможными орехами; ириски: «Кис-кис», «Золотой ключик», «Сливочные тянучки» и другие; сладости из слоистой карамели. Из тонких светлых трубочек слоистой карамели формировались разные подкрашенные фигурки: плитки, улитки, треугольники, кольца. Лотки, на которых выставлялись лакомства, были и переносными с ремнем на шею, и стеклянными на подставках. Продавались с тележек с установленными на них алюминиевыми бидонами и пирожки, сваренные в кипящем масле, как горячие, так и холодные.

Мы уходили гулять на целый день и возвращались на дачу вечером. Родители брали с собой еду, перекусить устраивались за выставленными летними столиками. Сохранилась фотография, сделанная во время одного из таких походов профессиональным фотографом.

* * *

1940 год, Мариенбург.

После четырехлетнего перерыва мы вновь решили провести лето в Мариенбурге, уже в третий раз. Дачу сняли у тети Клавы на окраинной улице, кажется, она называлась Лесная. У тети Клавы было двое сыновей – мой ровесник Женька и десятиклассник Леша. Как-то раз, когда Лешка спал, мы с Женькой разрисовали его. Он проснулся и собрался уходить, но мать остановила его вопросом:

– Ты куда?

– К друзьям.

– Ты в зеркало себя видел?

– Видел, и не раз.

– Ну, тогда иди.

Тем не менее в зеркало он посмотрел и начал кричать:

– Где они? Вот я им покажу!

Но мы предусмотрительно успели смыться.

В это лето выпал крупный град. Когда он кончился, крестная закричала:

– Собирайте скорее градины, если хотите, чтобы я сделала мороженое!

Конечно, мы с энтузиазмом откликнулись на это предложение. А вообще-то лед для мороженого добывался из колодца у соседей, где он все лето сохранялся на дне. Лед разбивали багром на длиннющей ручке, а затем вычерпывали ведром. Нам домашнее сливочное мороженое нравилось гораздо больше покупного.

На другой стороне нашей улицы находился стадион с футбольным полем, на котором играла взрослая молодежь. Я футболом не интересовалась и за их играми не наблюдала. Рядом со стадионом стояла пожарная каланча, в которой внизу работал небольшой цех по изготовлению заколок. А возле двери стоял ящик с браком, я из него набрала заколок, которые дарила осенью в школе подругам.

Наша дружба с Верой Дюковой не возобновилась, хотя мы виделись несколько раз. Чаще я видела ее старшую сестру Гулю, которая хороводила с хозяйским сыном Лешкой. А больше я водилась с Женькой, затевая с ним разные игры и шалости или ведя разговоры на скамеечке перед домом.

Ходила в «Ремиз» за грибами и с отцом, и с Женькой. А вот ежей больше не таскала. По просьбе бабы Фани или крестной одна ходила за черникой. Брала с собой стакан и очень быстро его набирала. Баба Фаня варила черничный кисель, который ели с рисовой кашей.

На пересечении нашей улицы с Центральной стояла дача одного светила, к которому зимой на консультацию ездил Кока, взяв меня с собой. Вероятно, доктор и посоветовал снять дачу у Клавы. Пока они с Кокой разговаривали, двадцатилетний сын доктора, по указанию отца, пошел меня фотографировать. Яркое солнце резало глаза, и Фимка ругал меня, что я их закрываю или щурюсь. А на тех карточках, где глаза мои открыты, на них слезы. Фимка провел целую фотосессию: на финских санях, в сугробе, под яблоней и в других местах.

* * *

1941 год, Вырица.

Там на даче мы провели лето, предшествующее блокаде.