Читать книгу Студенты - - Страница 1

Приказ ректора Ивановского энергетического института имени Ленина о зачислении нас на первый курс вышеозначенного ВУЗа был вывешен в институтском фойе 25 августа 1981 года, но особого ажиотажа приказ этот ни у кого не вызвал, поскольку к этому времени все и так уже знали, кто поступил, а кто нет. Накануне всех абитуриентов собрали в одной из аудиторий Б-корпуса института, там и зачитали списки поступивших. Причем сразу называли номер группы, в которой нам предстояло провести пять лет. Я услышал свою фамилию, когда перечисляли 12-ю группу. Номер группы нам тогда ни о чем не говорил, поэтому аплодисментов или криков разочарования никто не издавал. Потом заместитель декана по младшим курсам ПромТеплоЭнергетического факультета (ПТЭФ) Марк Романович Шингарев, зачитывавший эти списки, объявил, что студентампервокурсникам, нуждающимся в предоставлении общежития, нужно подать в деканат соответствующее заявление. Это выглядело странно, поскольку мы уже дважды до этого писали такие заявления, одно при подаче документов в приемную комиссию института, другое совсем недавно, с неделю назад… Ну, нужно, так нужно, напишем еще. Может, у них общежитие предоставляется в зависимости от количества поданных заявлений. Потом, позднее, мы выяснили, что общежитие предоставили всем, изъявившим желание там проживать. Правда, практически сразу после оглашения списков мы высадились в одном из колхозов Ивановской области для уборки картошки, и вселение в общежитие состоялось уже ближе к концу сентября, числа что-то вроде 25-го или 26-го. Кстати, занятия в институте начались не с 1 сентября, как в школе, а с 1 октября. Общага ПТЭФ находилась на проспекте Фридриха Энгельса, рядом с садом имени 1-го мая. Еще пару лет назад эта общага была хим-теховской (принадлежала химико-технологическому институту) и состояла из двух корпусов, соединенных тамбуром-переходом. Наш институт каким-то образом оттяпал у них один корпус, и в тамбуре-переходе выложили кирпичную стенку, которая закрепила автономию каждого общежития. На входе в общежитие висел стенд с текущей информацией, вроде графика дежурств вахтерш, которых у нас было четыре. Самой покладистой из них была баба Нюра, которая никогда не вмешивалась в студенческую жизнь и всегда открывала дверь припозднившимся гуленам, возвращавшимся в пенаты после 12 часов ночи (в полночь дверь закрывалась на навесной чудовищного размера замок). А самой вредной была Полина Сергеевна. На вахте она принимала неприступный, как цитадель, вид и всю свою смену неутомимо воевала со студентами. Речи не могло быть о том, чтобы впустить в общежитие кого-либо после того, как радио на вахте пропищит «В Москве полночь, в Петропавловске Камчатском 9 часов утра», и приходилось кому-то (бывало, и мне) лезть в окно на первом этаже. Это бы еще полбеды, влезть в окно не так уж и трудно, и Полина Сергеевна не из-за этого имела репутацию зловредной особы. Беда, что она шпионила по всей общаге, выявляла нарушителей тишины и порядка. После 11 вечера в ее дежурство лучше было даже не кашлять. А уж если где-то звякнул стакан, разубедить ее, что это не обязательно пьянка, было невозможно. Когда она сидела за своим столом на вахте, категорически нельзя было позвонить по телефону, потому, что этот телефон «не для развлечения тут поставлен», а для передачи ей важных сведений от … от кого надо. Ну и что, что этот «Кто надо» ни разу не звонил! Позвонит, когда будет нужно. Да что там телефон… Мимо нее вообще нельзя было пройти, чтобы она проходящего не отсканировала и не спросила, куда тот идет. Она не просто спрашивала, но требовала сообщить ей маршрут и цель перемещения по вверенному ей на 12 часов общежитию. Месила она, конечно, в основном первокурсников, потому, что ребята вторых-третьих курсов ее просто посылали далеко, а четвертый и пятый курсы внимания на нее обращали не больше, чем на кактус в кадке, стоявший там у окна. Нам бы тоже так поступать, но мы, первокурсники, Полину Сергеевну побаивались. Все нарушения, которые она выявляла за дежурство, отражались в докладной записке на имя коменданта общежития Белкиной О. Н. и в копии декану факультета Пыжову В. К.. Хорошо еще, что особых последствий ее полицейская деятельность никогда не имела, потому что до декана эти докладные, скорей всего, не доходили, а комендантше Белкиной и без Полины Сергеевны было чем заняться. Она успевала за год дважды выйти замуж, и ей не хотелось ни на что больше не отвлекаться, чтобы не потерять ритм… …Что-то меня не туда потащило. Я всего лишь хотел сказать, что на стенде, который висел недалеко от входа в общагу, вывесили списки студентов по комнатам. Я, держа в руках свой скарб в виде чемодана и сумки спортивного типа, нашел свое имя в этом списке в пятой комнате. В фойе общаги стояла такая кутерьма, что спрашивать, где тут пятая комната, я не стал и наугад побрел по коридору, в то крыло, что было слева от входа. Потом сообразил, что даже если я найду комнату, без ключа мне в нее не попасть. Вернулся к вахте и пробился к вахтерше. Дежурила Мария Николаевна (это я потом узнал), бабушка внешне лет за восемьдесят. На мой вопрос, как мне попасть в пятую комнату, она бросила взгляд на щит с ключами, висевший на стене справа от нее, и голосом тридцатилетней женщины ответила:

– Ключей нет. Значит, взяли.

– А где она, пятая комната?

– Там, – она кивнула в сторону коридора, куда я и шел.

– Спасибо, – сказал я и пошел в свою комнату. Моими соседями по комнате оказались два Андрея, Германсон и Мирнов. Андрюху Германсона я уже знал, мы с ним жили в одной комнате на абитуре. С Андреем Мирновым познакомился уже в пятой комнате. По праву зашедших первыми они уже разобрали кровати, оставив мне ту, которая была ближе к входу. Особой разницы я не увидел. Комната была квадратной, где-то 3,5 на 3,5 метра. Стол, три кровати, три стула, полированный бельевой шкаф, настенная застекленная полка. Грязноватый потолок, стены с наполовину отслоившимися бежевыми обоями, деревянный пол, крашенный еще в ту пору, когда Иваново было Иваново-Вознесенском. Большое трехстворчатое окно, цветастые шторы на кривых металлических гардинах. На потолке висела лампочка без абажура. Кажется, ничего не забыл. Хотя нет, забыл. На подоконнике лежали шахматы. Деревянная коробка с черно-белыми квадратиками, сильно исцарапанная и в красноватых брызгах, как разделочная доска после помидора. Но все же это была шахматная доска, выглядевшая в общаге инородным телом, как микроскоп в яранге. Я взял коробку в руки и встряхнул ее. Внутри глухо бренькнуло.

– Чьи шахматы? – спросил я.

– Местные, – пожал плечами Андрей Мирнов. – Видно, забыли жильцы… Из бывших. Сейчас выбросим…

– Не спеши, – возразил ему Андрей Германсон. – Шахматы не помешают. Придется мне их просто по фамилии называть, раз и тот и другой назвались Андреями. Они оба были из городка Мантурово Костромской области и знали друг друга с детства. Поскольку третьего человека из Мантурово в нашем институте не нашлось, Германсон, парень очень ловкий, уговорил комендантшу Белкину третьим жильцом в пятую комнату вписать меня. Причем, как сказал Андрей, ему даже не пришлось на ней жениться. Когда он успел это провернуть, если все были на картошке? В том и дело, что не все. В том и дело, что ловкий парень Германсон, в отличие от нас, других первачков, попал не на картошку, а в небольшую студенческую бригаду, трудившуюся на строительстве нового В-корпуса института. Чистое везение, конечно, потому что никакими строительными специальностями Андрей не владел и весь месяц, который мы провели в Южском районе в борьбе с картофелем, он носил кирпичи и раствор с первого этажа на третий. А жил в нашей общаге. Только не в пятой комнате, а где-то рядом. Пятую комнату долго не хотели освобождать бывшие пятикурсники, прикипевшие к ней душами и телами. Все это Германсон рассказал, пока я обживался в комнате и распределял свое имущество по вешалкам и полкам.

…Занятия начались, как я уже упомянул, с октября. Не помню уже, всегда они так начинались в нашем институте или в тот год что-то их задержало, но в аудитории мы попали не 1 сентября, как другие учащиеся, а 1октября, в четверг. Как и все нормальные первокурсники, первые дни мы ошалело носились по институту, изучая расположение аудиторий, кабинетов, лабораторий. Запоминали, где находится наш деканат и где в случае чего можно отыскать нашего куратора Светлану Ивановну, которая изо всех сил старалась видеть нас пореже. Первый учебный день начался с общего собрания в актовом зале института, что в А-корпусе на 3-м этаже. Всех первокурсников собрали к 9 часам утра, и мы сидели там до 10. Потом, когда всем сидеть уже надоело и свежеслепленные студенты стали легким гулом выражать недовольство затянувшимся ожиданием неизвестно чего, пришел некий человек. Сразу после него вошел еще один человек. Весь зал поочередно разглядывал вошедших, определяя на глаз, кто из них ректор Бородулин. Кроме нашей 12-й группы. Мы сразу правильно идентифицировали в вошедших ректора, и не только потому, что второй был значительно моложе первого. Просто мы узнали во втором Витьку Мырсикова, студента нашей группы, который еще до учебы приобрел некоторую известность своей способностью опаздывать везде и всюду. Мы, правда, даже предположить не могли, до каких границ может распространяться эта его способность. Судя по всему, его возможности в этом отношении границ просто не имели. Витька окинул взглядом зал и скромно присел в первом ряду между двумя профессорами. Профессора сразу же стали что-то жужжать ему в оба уха, возможно, сообщая, что это место для ректора. Следить за Витькиными приключениями было значительно интереснее, чем за ректором. Витька, передвигаясь исключительно по профессорским ногам, судя по их дергающимся телам, перебрался во второй ряд и на время угомонился. Ректор поздравил нас с поступлением в славный Ивановский энергетический институт и пожелал успехов в учебе. Уложившись в одну минуту, он торопливо ушел, словно более длительное нахождение в одном месте с 800 первокурсниками чревато для его здоровья. В следующий раз я увидел ректора через пару лет, когда мы с Витькой сидели на скамеечке на втором этаже Б-корпуса, ели мороженое и лениво спорили, нужно ли тащиться на лекцию по тепломассообмену (ТМО) или не тратить два часа своей жизни на эту муть. Да и не спорили даже, а так… Вяло обсуждали. Витька был то за, то против. И, вроде, надо бы – экзамен же будет, но делать там было абсолютно нечего, поскольку препод посещаемость своих лекций студентами никогда не проверял, а прошлогодние конспекты лекций и у Витьки, и у меня были. Я придерживался примерно такого же подхода, расходились мы только в тактике. Совсем сваливать было нельзя – после лекции шел какой-то хищный семинар, и я предлагал пойти на второй час пары, подремать там за девчоночьими спинками (из ребят на эти лекции ходили только сильно отмороженные ботаны). Когда я договаривал эту фразу, дверь перед нами открылась. Мы мельком бросили взгляд, кто там из нее вывалился, и чуть не подавились мороженым. Это был ректор. Он подозрительно глянул на нас, насупился, словно понял, что мы тут замышляем, но ничего не сказал и, закрыв дверь, пошел куда-то по коридору. Проводив его взглядом, мы посмотрели на табличку над дверью, откуда он появился, и прочитали: «Приемная ректора». Мы встали и рысью понеслись на лекцию. А в третий раз я его видел, когда через пять лет он нам вручал дипломы инженеров… После общения с ректором организационная часть дня для перваков нашего факультета продолжилась в аудитории Б-316. Там нас приветствовал декан ПромТеплоЭнергетического факультета Валерий Константинович Пыжов. Его ждать не пришлось, поскольку он пришел из актового зала вместе с нами. Валерий Константинович тоже пожелал нам хорошо учиться, чтобы не расстраивать пап и мам, а в недалеком будущем и жен с мужьями. Декан говорил чуть дольше, чем ректор, но и он скоро ушел. Его мы видели чаще, но праздниками эти встречи никто бы не назвал. Обычно мы, студенты, имели дело с замами декана, на первых курсах с Марком Романовичем Шингаревым, а на 4-ом и 5-ом курсах – с Евгением Николаевичем Гнездовым. А встречи студентов с деканом, если, конечно, не наткнуться на него в коридоре, как мы с Витькой на ректора, как правило, бывали накануне их отчисления из института. Ну или для вручения какой-нибудь награды, вроде почетной грамоты обкома комсомола одному нашему студенту-общественнику за то, что его дядя занимал в обкоме партии серьезный пост. Шучу. За большой личный вклад в укрепление дружеских связей между городом Иваново и побратимом из Польши городом Лодзь, куда наш общественник съездил по поручению комсомола. А завершился первый учебный день походом в институтскую библиотеку за учебниками. Каждому студенту-первокурснику полагалась стопка умных книг высотой почти в рост человека. Подозреваю, что, если бы абитуриентам на стадии подачи документов в приемную комиссию показали комплект учебников для первокурсника, конкурс в наш институт несколько бы усох. Или даже не весь комплект, а один только учебник по начертательной геометрии. То, что учебник был толстым и тяжелым, это еще ничего – они все там были такие, что сваи забивать можно. И то, что там шрифт был мелкий, вроде перла, тоже терпимо, хотя я не очень люблю мелкий шрифт. Раздражает он меня. Помню я, будучи школьником, даже «Трех мушкетеров» Дюма с иллюстрациями в мелком шрифте читать не стал. Хуже, что этот толстый с мелким шрифтом фолиант был написан таким высокоумным языком, что для того, чтобы понять, чему он учит, нужно сначала институт окончить, а потом читать. В «Трех мушкетерах» я хотя бы на картинки полюбовался, а тут… Тут, правда, тоже картинок хватало, но это были не те картинки, на которые хочется глянуть дважды. Врать не буду, учебник я, конечно, открыл и даже полистал, но читать – Боже упаси. Пока мы с Витькой, с которым спаялись, будучи в колхозе на картошке, угрюмо косились на груду учебников, которую, сгибаясь от тяжести, с мученическим видом протащил мимо нас один из студентов, стоявших впереди километровой очереди, прошелестел оптимистический слух, что учебников на всех не хватит, поэтому будут выдавать одну книгу на двух студентов. Стало полегче. А потом ко мне подошел Мирнов и предположил, что нам и на трех человек из пятой комнаты достаточно одного комплекта. Я не задумываясь, согласился. Торопливо подбежал Германсон, очередь которого уже приближалась к финишу, и мы стали распределять, кому что брать, а Витька (он жил с матерью в частном доме в районе Иваново под названием Воробьево) пошел искать себе напарника. Нашел в лице Юры Кулешова, жившего в районе автовокзала. Потом я потерял его из виду, поскольку подошла очередь Андрея Германсона брать книги, и мы, получив свою стопку, стали думать, как эту стопку телепортировать в общагу. Знали бы, что будет выдача книг, взяли бы с собой сумку, а так… Пришлось искать что-нибудь вроде веревки, чтобы сделать эту библиотеку транспортабельной. Мне веревка не попалась, а Мирнов нашел где-то красную атласную ленту – вроде тех, чем обматывают подарки. Мы обвязали три стопки этих кирпичей и собрались было на остановку трамвая №2, но нас остановил проходивший мимо сосед из шестой комнаты нашей общаги Серега Керенкер. Он, ставший с этого дня второкурсником, проинспектировал наш набор первокурсника и уверенно сказал:

– Из этой лабуды оставьте только вот эти три книги (он потыкал в стопку пальцем), остальные верните.

– Почему? – хором спросили Мирнов и я. А Германсон, выстоявший в очереди за учебниками два часа, посмотрел на Керенкера так, будто узнал в нем старого, давно разыскиваемого врага.

– Поверьте кадровому студенту, – веско сказал Серега и кивнул огромным носом. Нос у него был действительно большой. Нос как аргумент в пользу обоняния, если бы органы чувств решили бы выяснять, кто из них шестерых важней.

– Вы же в общаге живете, так? – спросил Керенкер, будто не к нам он заходит в комнату каждые два часа. То за сахаром к чаю, то за чаем к сахару, то ко всему этому за стаканом. А если ни сахара, ни чая нет, то просто потрепаться.

– Ну так, – вынужден был согласиться я, а за мной признались и Андреи. – Значит, через неделю-две от этой стопки у вас останется половина.

– А другая половина куда денется? – спросил Мирнов.

– Понимаешь, братан, – проникновенно ответил Керенкер, – наука пока внятно не объясняет этот феномен. Они просто растворяются.

Мы с Андреями помрачнели.

– И ладно бы просто растворились, да и ну их в заратустру, – продолжал Серега. – Так нет! В этой же библиотеке, куда вы в конце семестра придете сдавать чудом сохранившуюся пару книг, за остальные растворившиеся с вас взыщут 10-кратную стоимость. Есть мнение… – он понизил голос и оглянулся на библиотеку. – Есть компетентное мнение, что книги выдрессированы и возвращаются в библиотеку сами. Как почтовые голуби. – Ладно, Серег, серьезно, – хмыкнул Германсон, – куда деваются?

– Знал бы – сказал, – отрезал Серега. – А пока слушайте папу, он плохого не посоветует. И другой бесплатный совет, карапузы. Пишите лекции, и тогда эти сокровищницы человеческой мысли вам никогда не понадобятся. Кроме тех трех, что я вам указал. Аста маньяна, мучачос…

Он ушел, а мы стали думать, как быть. Несмотря на некоторые сомнения, мы решили последовать его совету и, как показало время, угадали. Недовольная библиотекарша долго упиралась, говоря, мол, приходите завтра, а то она уже и так переработала и немедленно закрывает лавочку, но все же книги обратно у нас взяла. А Витька… Он же без приключений не может. Он получил свою заветную стопку и попросил меня помочь ему отвезти их к нему домой. Юра Кулешов, с которым они, вроде, должны были разделить тяготы, связанные с перевозкой учебников, как-то неслышно пропал, и Витька, скрежеща зубами и обещая Кулешову завтра цирк с конями, запряг меня. Поскольку у меня книг не было – все три учебника унес Германсон в обмен на обещание, что сдавать обратно будем мы с Мирновым (как мы их сдавали, напишу потом, если не забуду), – пришлось запрягаться. Когда я взял свою стопку и прикинул ее вес в руках, обратил внимание, что все книги как близнецы.

– Да, они тут все как близнецы, – задумчиво ответил Витька на мои сомнения, – квадратные и толстые. Автору чем букварь толще, тем жирнее гонорар, вот они и стараются…

– Ты хоть смотрел, что тебе выдали? – спросил я, когда мы вышли из института.

– Ага, спроси еще, не прочитал ли я их, – отмахнулся Витька и зашагал к остановке трамвая. Я догнал его, и мы пошли вместе. Через некоторое время Витька, искоса кидавший мрачные взгляды на мою стопку (свою ему было не видно), притормозил. При дневном уличном освещении ему тоже стало казаться странным, что все книги идеально ровными кирпичами висели в моей стопке. Мы добрались до уличной скамейки и развязали мою стопку. Затем его. После вскрытия стопок минут пять я молча слушал, как Витька ругал библиотеку и Кулешова. Все восемь книг у него были по высшей математике, а у меня все шесть – по физике.

– Твою ж медь, что за день! – злился Витька. – Как утром разбил чашку, так и пошло все боком! Еще этот бабуин Кулешов сбежал… Пошли обратно.

А бабуин Кулешов, оказывается, не сбежал, а сидел у гардероба на первом этаже с двумя девушками из нашей группы – Леной Ваниной и Светой Долотовой и развлекал их анекдотами. Ванина и Долотова скооперировались насчет учебников, а Юра взял подряд (вот только немного народ рассосется) на доставку их книг к месту назначения. Не знаю, как мы с Витькой их не заметили, когда выходили.

– Что вы носитесь туда-сюда? – дружелюбно спросил Юра, когда Витька навис над ним…

…В первую неделю шли одни лекции, было интересно и даже немного весело. Все старательно записывали лекции в тетради, которые (стыдно вспоминать) в то время были отдельными для каждого предмета. Потом начались семинары и лабораторные занятия, и стало не так привольно. Преподы непринужденно обвешивали нас двойками, а двойка – это вам не обычная пара в школе. Двойка первокурсника в институте – это такая пакость, которую нужно было исправлять, и не когда-нибудь в светлом будущем, а сразу. А сразу преподу обычно было некогда. Он назначал какой-нибудь день, когда тебе больше всего неудобно, или, что было еще хуже, приглашал к себе на занятия с другой группой. И ты сидишь там, что-то считаешь или решаешь, а эта другая группа смотрит на тебя, вроде бы, с сочувствием, но и с опаской, мол, не заразный ли. Правда, так, в одиночку, мы отрабатывали свои двойки редко. Обычно почти всей группой. Что и говорить, в нашей 12-й группе были собраны одни профессора и академики, и мы обрастали двойками, как бараны шерстью, быстро и качественно. 13-я группа, где числился Мирнов, по успеваемости была еще хуже, а 15-я с Германсоном в составе – чуть лучше. Наиболее «продвинутой» по качеству студентов была 16-я группа, которая на занятиях частенько была представлена одними девчонками. А девчонок в энергетическом институте тогда было немного. У ребят учеба часто совпадала с другими, более важными событиями. «Если пьянка мешает учебе, то брось ты на хрен учебу свою», – пели ребята из 16-й группы. Да и не только из 16-й… Рассказывали, что наш деканат, зорко следивший за успеваемостью первачков (причем нам казалось, что старшими курсами они вообще не интересовались), даже удивлялся: откуда у них в этот год столько идиотов? Начинала наша 12-я группа свой пятилетний полет с 26-ю студентами на борту, а закончила с 16-ю. Причем на второй курс через год перевалилось только восемнадцать студентов, восьмерых потеряли, а за остальные четыре года только двух, и то по причинам, не связанным с учебой. Учеба припекала, но все же основная драма первых студенческих дней и недель у нас с Андрюхами разворачивалась не в аудиториях. В общаге она разворачивалась. Наша пятая комната прослыла в ней как образец… Как бы так сказать, чтобы звучало толерантно? В общем, нас приняли за образец того, как не должна выглядеть комната советского студента высшей школы. А чтобы понять, почему так получилось, надо, делать нечего, добавлять в рассказ Сашку Хасидовича. Сашка – личность многогранная, в своем роде талантливая, ему отдельный рассказ надо бы посвятить. А то и повесть. Может, когда-нибудь соберусь – напишу. Познакомился я с ним в то же время, что и с Германсоном, на абитуре. Все мы – я, Германсон и Сашка – будучи абитуриентами, жили в одной комнате. Не втроем, конечно… Утрамбовали нас, восьмерых абитуриентов, в эту комнату размером с собачью будку в общаге электроэнергетического факультета, там мы с ним и сдружились. К сожалению, Сашка даже с его талантами не прошел по конкурсу. Конкурс, кстати, на наш факультет был невелик – всего-то полтора человека на место, в институте он был самым маленьким. Проходной балл был 20.0 с учетом школьного аттестата, но Сашка их не набрал. Я бы отстегнул ему от своих, у меня было 22 балла, но такая благотворительность приемной комиссией не засчитывалась. Саня зачислился на заочный факультет и стал ждать повестку в армию, причем ждал ее в основном в нашей пятой комнате. А ожидание скрашивал бутылочным пивом. Мы особо не возражали, иногда помогая ему скрашивать, а чаще он и без нас справлялся. Сашка настолько примелькался в нашей общаге, что вахтерши были твердо уверены, что он живет в нашей комнате, и без возражений выдавали ему ключи, даже с утра, когда студентам, вроде бы, как они слышали, полагалось быть в стенах института. Если бы мы все разом пришли за ключом, они бы, конечно, сосчитали, что нас почему-то четверо, а не трое, как в других комнатах, но до этого как-то не доходило. В остальном пятая комната ничем не отличалась от остальных. Бардака в ней было не больше, чем в любой другой комнате нашего крыла, паутина в углах потолка тоже была не толще, чем у других. Ничего, что отличало бы нас от других обитателей общаги. Кроме Сашкиных бутылок. В первый раз, когда студенческий совет общежития застукал нас с пивной бутылкой (мы настолько свыклись с таким натюрмортом, что не обращали на нее внимания), нагло стоявшей посредине стола, Германсон отбрехался тем, что бутылка осталась еще от тех… И у нас используется для воды.

– А графин чем вам не подходит? – спросил председатель студсовета Алик Симонян. Мы посмотрели на графин, потом на Германсона, мол, давай, выкручивайся, раз взялся.

– Графин мы только получили, – соврал Германсон и только после вранья заметил стоявшую позади всех Белкину. Она легко могла его разоблачить, но лишь усмехнулась и ничего не сказала…

– Саня, ты достал своим пивом, – сказал я Хасидовичу, когда комиссия, сделав нам строгое внушение, ушла, а Сашка, наоборот, гремя свежими бутылками, пришел.

– Да, хорош! – поддержали меня оба Андрея. – Вот турнут нас из общаги, где ты будешь скрашивать ожидание?

– Плюньте! – посоветовал нам Сашка, вынимая бутылки. – Лучше попробуйте это «Жигулевское бархатное» пиво.

Мы попробовали «Жигулевское бархатное» и остались довольны. К мерам предосторожности мы добавили закрытую (чего раньше не делали) Мирновым на ключ дверь. Чем, кстати, был особенно недоволен Керенкер, который привык шляться по комнатам общаги, как кот, без стука. Придет, усядется за стол и, если в комнате что-нибудь едят или пьют, обязательно поможет. Если ничего не едят и не пьют и нет признаков, что это случится в ближайшее время, посидит три минуты и пойдет дальше… Через неделю студсовет накрыл нас с бутылками на столе во второй раз. На этот раз бутылок было уже три – две пивные и одна водочная. Сашка к водочной бутылке отношения не имел, на его совести была только пивная посуда. Он водку вообще не особенно любил, предпочитая пиво, неважно, разливное или бутылочное. Странно только, что пиво он любил, а человеком был не толстым, скорей даже, худощавым. А водку пил, конечно, но без любви. У Мирнова накануне в пятницу случился день рождения, и он разорился на бутылку «Столичной» за 4 рубля 12 копеек. Мы с Германсоном подарили ему складной туристический нож за 1 рубль 70 копеек и купили закуски в 23-м гастрономе, который располагался через дорогу от нашей общаги. Ну, если считать это закуской… Буханку хлеба, банку ставриды в масле, брикет холодца и четыре (знали, что будет Сашка) сырка «Дружба». Не посчитали только Керенкера, который со своим носом не мог не пронюхать о предстоящем событии и, конечно же, примкнул к нашей компании. От него отделаться не было никакой возможности, потому что он начал поздравлять Мирнова еще дня за три до дня рождения, а в сам день с утра густо клубился возле нашей двери. Сашка, поджидавший нас в нашей комнате, подарил Мирнову кипятильник и трехлитровую банку пива. Кипятильник, понятное дело, очень быстро, в стиле дрессированных учебников, растворился на общажных просторах. Мирнов, кипя возмущением и без кипятильника, оббежал всю общагу и принес откуда-то два других кипятильника, неисправных. Они долго потом валялись у нас на столе, пока кто-то не выбросил. А тот, новый, так и пропал… …Если бы студсовет проверил нашу комнату в пятницу вечером, то в субботу мы уже паковали бы чемоданы. А так… В субботу утром мы проснулись и пошли на лекцию. Какая-то сволочь придумала лекции в нашем институте начинать в 7:30 утра, поэтому просыпались трудно, хотя вечером кто-то из нас завел будильник. Эти будильники… Вечером, заводя этот механизм, мы убеждены, что будильник – очень полезное устройство, а утром, когда он звонит, бьем по нему кулаком, жалея, что под рукой нет молотка. В субботу ненависть к будильнику, который добросовестно старался отправить нас на учебу, достигла пиковых значений. Германсон, на прикроватной тумбочке которого стоял этот звонарь, не открывая глаз, зверскими ударами пытался попасть по кнопке будильника, но не попал даже по будильнику, не говоря уж о кнопке. Лупил по тумбочке. Ни в чем не повинная тумбочка затряслась под этими ударами, а будильник – со страху, наверное, – свалился на пол и звонил оттуда, но уже каким-то не своим голосом. Германсон, страшно ругаясь, но по-прежнему не открывая глаз, принялся шарить по полу, нащупал будильник и прихлопнул его, как муху. Будильник что-то там у себя повредил при падении, и с тех пор стал звонить не в то время, которое мы устанавливали, а когда ему вздумается. Раза по три за сутки, из них не реже двух раз ночью. Выбросили мы его, по-моему, в одно время с кипятильниками. Или нет, кажется, сначала Керенкеру подарили, а уже он его через неделю выбросил…

В общем, проснулись мы с чувством глубокой неприязни к окружающему миру, и то потому, что Сашка, ночевавший в Керенкерской комнате (там кто-то уехал на выходные домой), долго барабанил в дверь. Через дверь он утверждал, что у нас есть две бутылки пива, которые он специально вчера оставил на утро, чтобы его опухшая голова вернулась в свой обычный объем. Разбудить он нас разбудил, но вставать и идти открывать дверь никому не хотелось. Поэтому, не вставая, Германсон крикнул ему, что никаких бутылок вчера не было вообще, а была только банка пива, которая уже не только высохла, но даже успела покрыться изнутри паутиной. Обычные пауки такую паутину ткали бы дня три, а наши Ивановские уложились за ночь. Текстильный край, знаете ли… Сашка, как дятел, продолжал долбить дверь, и пришлось вставать. Сашка ворвался в комнату, залез в наш шкаф и вытащил оттуда две бутылки пива. Потом с тихим стоном открыл одну из них зубами и заглотил содержимое, будто прибыл к нам прямиком из недельного пешего тура по Сахаре. Хорошо еще Германсон успел вырвать у него вторую. Мирнов на бульканье попытался открыть глаза, не смог и тогда звуком трущихся друг о друга железяк проскрежетал:

– Подайте глоток бывшему имениннику. Это в расшифровке так, а скрежетал, конечно, он неразборчиво. Германсон посмотрел на меня, на бутылку и, добрая душа, протянул бутылку Мирнову…

Может показаться странным, что нас, пятерых здоровых парней, так развезло с бутылки водки и банки пива, но потом, когда разрозненные эпизоды (один одно вспомнит, другой другое) начали понемногу складываться в картину, то стало понятно, что бутылка водки – это было только самое начало. Сколько их всего было, бутылок водки и вина, сосчитать оказалось невозможным делом. Они каким-то образом оказывались на нашем столе, хотя никто не помнил, чтобы кто-то ходил в гастроном за добавкой. Самым неприятным в нашем банкете было то, что, похоже, к ночи размах празднования перерос наше крыло и выплеснулся на сопредельные участки общаги. Тревожно мы перебирали в памяти наиболее звонкие моменты прошедшего вечера, стараясь понять, пронюхал ли студсовет про наш праздник и, если да, то как нам себя вести. Покаяться, свалить все на Сашку или идти в отказ, мол, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Бывший именинник Мирнов так и не поехал на лекции, а мы с Германсоном с раскалывающимися головами поехали. Отоспались там на верхних рядах, часам к 11 ожили и к обеду вернулись в общагу. Наши оптимистические ожидания, что, может, не все знают про вчерашний праздник, не оправдались. Часов в 9 утра в комнату нагрянула комиссия студсовета с его председателем Аликом Симоняном и комендантом Белкиной. Кроме бутылок, выросших числом с прошлого раза до трех, комиссия зафиксировала блаженно спящих Мирнова и Сашку, благо дверь в комнату была не заперта… Надо отдать должное Сашке. Даже не пришлось валить все на него, он сам все взял на себя. Да, день рождения был у Мирнова, который понуро сидел на своей кровати, но пил он, Сашка, один. Почему тогда у Мирнова вид как у привокзального бомжа и шлейф от него в радиусе трех метров бьет такой, что нельзя спичку зажечь – вспыхнет? Так он простудился и только что выпил микстуру. Потому и в школу не пошел. Те двое, Германсон и Семенов, в школу пошли, а Мирнов болеет. А он, Сашка, за ним ухаживает. Наше крыло вчера вибрировало? Не, не слыхал. Кто я вообще такой? Друг комнаты. Никого он, понятное дело, не растрогал, хотя, как заметил Мирнов, наезжал один только Симонян, остальные молчали. Впрочем, эти молчуны у него вышколены, свистнет – через обруч прыгают. Как бы то ни было, нашу комнату вызвали на внеочередное заседание студсовета на ближайший понедельник…

…Итак, понедельник. Инквизиция собралась в красной комнате, в которой в обычные дни стоял телевизор, а по субботам его куда-то выносили и устраивали дискотеку. Время было вечернее, 19:00. Мы опасались, что этот трибунал устроили только для пятой комнаты, но и кроме нас там было комнат шесть-семь, причем пара женских. Пока общались с другими изгоями, ожидая вызова студсовета, узнали еще одну неприятную новость. Вроде бы, декан факультета Пыжов потребовал изыскать в нашем общежитии две комнаты. Причины назывались разные: то ли для вселения в них каких-то блатных, то ли для хозяйственных нужд. Эта новость никого не вдохновила… Нас вызвали первыми. Это опять немного напрягло, что-то в этом было намекающее на нашу неисправимость, но потом Германсон, включивший логику, предположил, что просто среди разгильдяев наша пятая комната по номеру идет первой. Мы зашли в комнату, огляделись. У телевизора стояла пара столов, за которыми сидели члены студенческого совета во главе с Симоняном. Их было пять или шесть. Симонян, с виду злой, как медведь-шатун, сидел в центре и злодейски (на наш взгляд) хмурился. Сбоку одного из столов сидел замдекана Марк Романович Шингарев и улыбался. Он всегда улыбался. Говорят, что с этой улыбкой за 30 лет он выгнал из института больше студентов, чем там училось на текущий момент. Ходили байки, что целые подразделения Советской Армии комплектовались отчисленными Марком студентами, и если бы боеспособность армии хоть сколько нибудь зависела от умения солдат вычислять интегралы, эти подразделения были бы наиболее боеспособными. Рядом с Марком сидела Белкина и задумчиво смотрела мимо нас. Не хмурилась, не улыбалась, просто смотрела сквозь. Возможно, в ее жизни намечалась очередная перемена, а тут мы со своими детскими проблемами…

Перед столами стояли три пустых стула, и мы сообразили, что эти стулья для нас. Стулья уже неплохо, а то ведь могли предложить нам и постоять. Но со стульями было как-то цивилизованней, что ли.

– Присаживайтесь, – хмуро предложил нам Симонян. – Разговор будет непростой.

Честно говоря, на простой разговор мы и не рассчитывали, и устремились к стульям. Минута нам потребовалась, чтобы на них угнездиться. Может показаться, что это многовато, но нас никто не подгонял. Кроме того, некоторое время мы на этих стульях ерзали, будто под ними развели костер. Дождавшись тишины, Симонян открыл заседание. Коротко, но емко и убедительно он охарактеризовал присутствующих здесь жильцов пятой комнаты как злостных рецидивистов. Они (мы), возможно, думают, что их вызвали первыми, потому что номер их комнаты идет первым среди других приглашенных комнат, но они ошибаются. Первыми они вызваны потому, что они первые бяки общежития. Если в общежитии где-то что-то происходит плохое, в трех случаях из четырех это устроили они (мы). Они и сами по себе крайне опасные типы, но у них еще есть жуликоватый дружок по имени Сашка, который, ожидая почему-то в их комнате повестку в армию, приобрел здесь сомнительную славу пивного короля. С первых дней они (мы), пользуясь доверчивостью деканата, проникли в общагу, ни на минуту не прекращали своей подрывной деятельности, разлагая личным примером наименее устойчивые в психологическом отношении студенческие массы. То, во что мы превратили комнату, которая хоть и раньше никогда не была среди лучших образцов жилых помещений, но все-же считалась пригодной для жизни… «Да… о чем это я?.. Да…» То, во что мы превратили комнату, нужно прямо признать вертепом. Потому что назвать этот вертеп комнатой для проживания советского студента язык не поворачивается. Пьянство, дебоши, попрание норм студенческого общежития – это наша повседневная деятельность, которую необходимо пресечь, и как можно скорее. И не только по причинам, вышеизложенным, но и… Тут Симонян сделал мхатовскую паузу и сообщил присутствующим, что в настоящее время стоит вопрос о предоставлении 2-х комнат данного общежития 2-м молодым специалистам, закончившим наш ВУЗ и принятым на работу в качестве преподавателей. А поскольку общага не резиновая, то комнаты можно только у кого-нибудь отобрать. Лучше, если у таких, как мы.

– А вы нас ни с кем не путаете? – раздался голос Мирнова.

Тишина, наступившая вслед за этим заявлением, напугала нас самих. Все изумленно уставились на нашу троицу, словно мы перед расстрелом потребовали застраховать нас от наводнения.

– А вас можно с кем-то спутать? – холодно поинтересовался Симонян.

– Значит можно, если вы рассказываете про нас эти небылицы, – сказал Германсон. – Ясно, что в нашем отношении вы просто пользуетесь устарелыми стереотипами. Несколько недоразумений превратили нас в монстров. А на деле мы обычные студенты, не лучше, но и не хуже остальных. Кстати, насчет комнаты… Вы, вероятно давно к нам не заходили, раз пользуетесь такими клише, как «вертеп»…

– А что нам мешает зайти к ним прямо сейчас? – спросил Марк, оборачиваясь к членам студсовета. – Я полагаю, времени это займет не больше минуты.

– Марк Романович, – Симонян сверкал черными глазами. – В общежитии нет другой комнаты, в которой мы бывали бы чаще, чем у них!

– Возможно, – согласился Марк. – Но мы здесь ставим вопрос об их дальнейшем проживании в этом общежитии, давайте учитывать все факторы, в том числе и те, на которые они ссылаются. Если это обман, то через минуту разговор с ними закончим. А если нет…

– У нас просто нет времени заново обходить те комнаты, которые мы вызвали на это заседание, – упирался Симонян.

– Это плохо, – огорчился Марк. – Комнаты нужно было обязательно обойти перед заседанием. Симонян побагровел.

– Я сейчас опишу вам пятую комнату, а потом мы пойдем и сравним то, что я вам рассказал, с тем, что вы увидите. Уверяю вас, что в моем изложении комната будет гораздо привлекательнее, чем на самом деле. Значит, так. Пойдем сверху вниз. На окнах, гардинах и шторах у них висит живописная паутина, метр на метр, толщина выдержит бегемота, не знаю, что там у них за пауки, но удивляюсь, как они сами в нее не попадаются. На потолке лампочка Ильича без плафона, от грязи практически комнату не освещает. Да, еще к потолку. Он у них черный, будто эти студенты ходят не по полу, а по потолку. Как мухи. Обои у них полуободранные. Цвет обоев еще летом был бежевый, а теперь это целая палитра цветов. Так, полки, стол, шкаф и стулья они, конечно, не успели разрушить, но использование этих предметов мебели у них ориентировано не на учебные или бытовые принадлежности, а на складирование пивных бутылок. Это если вкратце…

– Насчет лампочек и плафонов, – уточнил я. – Это наша проблема?

– Лампочки подлежат замене по мере их перегорания, – Белкина сфокусировала взгляд на нашей тройке. – Плафоны закупим и, где их нет, установим.

– Я не об этом, – недовольно сказал Симонян. – Никто не заставляет вас покупать плафоны и лампочки, но следить за комнатным оборудованием вы обязаны.

– Мы ходим по кругу, – заметил Марк. – Пошли в эту легендарную комнату. Пятая, кажется.

– С вашего разрешения, я не пойду, – отказался Симонян. – А то еще скажут, что я предвзято к ним отношусь.

Марк с некоторым удивлением посмотрел на него и поднялся.

– Как знаете, – сухо сказал он. – Я думаю, что достаточно будет одного-двух членов студсовета. Ну, и я взгляну…

Ключ от нашей комнаты был у меня, поэтому я поднялся со своего стула и вышел первым в коридор. Марк и два студсоветника, имена которых моя память не сохранила, вышли следом. Бяки помельче, чем мы, томящиеся в коридоре в ожидании своей очереди, встрепенулись, увидев выходящую процессию. Встрепенулись и испуганно вытаращились на нас. Возможно, они решили, что теперь «выпинывают» из общаги по одному, и меня повели собирать манатки. А конвой – чтобы не сбежал…

Шли недолго. Что там идти? В другое крыло этажа. Открыл дверь, сам вошел первым и зажег свет. Делегаты зашли за мной и остановились у входа. Ну, а если бы не остановились, я бы их остановил, а то куда с нечищеными ботами… У нас ковровая дорожка, как в Кремле, все блестит и сверкает. Я притормозил у большого настенного зеркала, взял расческу и причесался. Потом обернулся и посмотрел на Марка. Он с удивлением разглядывал комнату, в которую, по моему разумению, не стыдно было бы заселить даже принца Уэльского, забреди он в наши края. Я дождался, когда взгляды Марка и подручных Симоняна упадут на вазу с тремя малиновыми георгинами, которую мы поставили на прикроватную тумбочку Мирнова, и дружески им улыбнулся. За этими георгинами я вчера специально ездил к Витьке, и в нашем плане психологической войны против Симоняна они должны были сыграть роль контрольного выстрела в голову. Жаль, что Симонян улизнул. – Добро пожаловать в вертеп, – радушно сказал я. Улыбка Марка несколько потускнела, хотя и не исчезла совсем.

– Я вижу, ваш руководитель студсовета общежития несколько преувеличил масштабы разрухи в этой комнате, – медленно сказал он. – Во всяком случае, я и сам бы не отказался пожить здесь тридцать лет назад. Это обои такие?

– Не совсем, – пояснил я. – Листы бумаги, выкрашенные акварелью… – Понятно, – Марк повернулся к двери и пошел обратно.

Ребята из студсовета защелкнули обратно отвисшие челюсти и уставились на меня.

– Слушай, а когда вы успели все это провернуть? – спросил один из них. – Ведь еще в пятницу тут можно было снимать фильм о последствиях ядерной войны.

– Тут какая-то путаница, – пожал плечами я. – Давно уже. Даже немного надоело, подумываем сменить интерьер.

– Угу, – пробурчал второй. – Когда припрет, и не такое провернешь… Когда мы вернулись к месту аутодафе, у Симоняна был вид человека, который только что достоверно узнал, что в нашей общаге живут пришельцы с Альфы Центавра.

…Теперь отмотаю пленку обратно к субботе. Поскольку нам и без гадалки стало ясно, что ситуация не просто подгорает, а горит, как пионерский костер, нужно было что-то предпринимать, чтобы пятую комнату не заселили другими жильцами. Мы разработали план, который принялись претворять в жизнь немедленно, ведь обратный отсчет времени был уже запущен… В плане единственным пунктом стояло создание нового облика комнаты. Вчетвером (трое плюс Сашка) мы выдраили комнату, включая паутину над гардинами, которая, как упрекнул нас Керенкер, висела там с хим-теховских времен, никого не трогала и уж точно не устраивала пьянки. Он зашел к нам за кипятильником, на что Мирнов трагическим голосом сообщил ему, что новый кипятильник исчез, но он может предложить любой из двух неисправных. Отклонив это в высшей степени любезное предложение, Керенкер уселся на мою кровать и принялся наблюдать за процессом преображения комнаты, сопровождая его своими советами, которые мы пропускали мимо ушей. Вечером в субботу мы покрасили в комнате полы, поэтому ночевали где придется, в том числе и в шестой комнате у Керенкера. Он не сильно обрадовался и даже возражал, но его возражения во внимание приняты не были. Там ночевали Андрюхи, а я на 4-м этаже в комнате, где жили ребята из нашей группы, Серега Калакин, Славка Крылов и Андрей Кудряшов. Все они разъехались по своим Вичугам, и комната досталась мне целиком. Позвал Мирнова и Германсона к себе, мол, ну его, этого нытика Керенкера, но у них там сложился преферанс, и до утра они резались в карты. В воскресенье мы переклеили обои. Вернее, вместо обоев Андрюхи предложили другой вид интерьера. Мы купили три пачки бумаги стандартного формата А-4, покрасили ее с одной стороны в красный цвет и наклеили поверх обоев. Комната сразу приобрела вид пыточного застенка, но что-то, берущее за душу, в этом было. Потом пошли в универмаг на проспекте Ленина, что напротив кинотеатра «Центральный», и купили там зеркало, гардину и два настенных коврика, один из которых повесили над моей кроватью, другой над кроватью Мирнова. Ну, а над кроватью Германсона висело окно. Сашка тоже внес лепту в комнатные обновы, он принес небольшую ковровую дорожку, которую мы расстелили на полу, когда пол высох. Благодаря ей комната сразу приобрела вид апартаментов. Это еще не все. Там же в универмаге мы разорились на репродукцию картины Шишкина «Утро в сосновом лесу» в рамке из красивого багета. Довершала новый интерьер комнаты люстра. Ну, люстра не люстра, но плафон, хоть и незатейливый, теперь висел вместо голой лампочки. Лампочка, кстати, вполне чистая была, это Симонян приврал. В ночь на понедельник ближе к полуночи мы принялись приколачивать зеркало, гардину, коврики и картины на отведенные им места. На стук прибежал Керенкер и, затравленно глядя на наш трудовой энтузиазм, простонал, что только сейчас осознал, как счастливо прожил первые 19 лет своей жизни. Потому что нас в его жизни до этого не было.

…На какой-то период пятая комната стала самой популярной в общаге, причем популярность эта приняла формы паломничества. Народ под правдоподобными и не очень предлогами принялся ходить в нашу комнату. В день бывало до 10 человек, пришедших одолжить кипятильник. Мы уже подумывали написать на двери объявление, что кипятильника у нас нет, котенка нам не надо, а время можно узнать по часам на вахте. Или, может, установить приемные дни и часы? А то за неделю у нас перебывала вся общага. Удивляло, что некоторых посетителей мы принимали даже не по разу. Что они рассчитывали у нас обнаружить, приходя во второй раз? Не был у нас только один человек – Симонян. Такая идиллия продолжалась с вечера понедельника до ближайшей субботы, и идиллией нашу жизнь я назвал отчасти из-за того, что всю неделю у нас не было Сашки. А в субботу он пришел. Пришел не обычным способом, через дверь, а постучал в окно. Мы только проснулись и, как осенние мухи, бродили по комнате, собираясь на лекции. Сашка побарабанил в окно, и Мирнов, выглянув за штору, открыл одну створку. Сашка ловко вскарабкался на подоконник и спрыгнул на пол. – Полина не пропустила, – пояснил он усложненный способ своего появления в нашей комнате, – сказала, что меня велено не пущать ни под каким видом, – он поставил на стол свою звякающую сумку, уселся на стул и достал из кармана куртки небольшую бумажку белого цвета.

– Вот она, зараза! – он шлепнул бумажку на стол и засмеялся. Мы подошли к столу и стали рассматривать заразу с разных ракурсов. Это была повестка из военкомата о том, что призывник Хасидович Александр Николаевич обязан прибыть на призывную комиссию 2 ноября 1981 года.

– Дождался, значит, – Германсон взял повестку в руки, повертел ее и вернул Сашке. – Сразу заберут, что ли?

– Точно не знаю, но вряд ли, – Сашка засунул повестку обратно в карман куртки. – Ребята говорят, после призывной еще будет время, – он помолчал немного, глядя, как мы одеваемся.

– Сегодня гуляем! – вдруг объявил он. Потом, глядя на наши вытянувшиеся лица, добавил: – Да не тряситесь вы так. В кабаке гуляем, не здесь…

Вечером в ресторане «Россия», который располагался в гостинице «Советской», что на проспекте Ленина, мы провожали Сашку в армию. Нас было человек десять, Сашкиных друзей. Из студентов были только мы с Адрюхами и Паша Балин из нашей 12-й группы. Я не стал уточнять, откуда он знает Сашку, и не скрашивал ли и у него Сашка ожидание призыва в армию. Ничего особенно интересного в этих проводах не было. Кто хотел пить – пил, кто не хотел – не пил. Посидели чинно и благородно. Всего пару раз дело доходило до драк с другими отдыхающими. Сашка устраивал, конечно. Ему стало казаться, что в этот прощальный вечер все девушки должны быть с ним по первому зову. Ребятам, с которыми эти девушки пришли в ресторан, это не понравилось, и, если бы не мы, Сашкина физиономия сильно бы отличалась от фото в военном билете. Впрочем, ничего серьезного…

В воскресенье утром… Ну, как утром? Часов в 11 – нагрянул Симонян со своим дрессированным студсоветом. Невероятно, но опять с ними был Марк Романович Шингарев, наш замдекана по младшим курсам. Нам стало казаться, что он вообще из общаги не уходит. Интерьер нашей комнаты на момент появления комиссии выглядел так. Все валялись на своих кроватях. Я читал библиотечную книжку, ясное дело, не учебник, по воскресеньям учебники читать – это перебор, но интереса она у меня не вызвала, и я собирался швырнуть ее в сторону. Германсон читал недельной свежести «Советский спорт». Мирнов то дремал, то начинал ругать Сашку, что он своим грохотом не дает ему спокою. Сашка сидел за столом и играл сам с собой в Чапаева. Напомню, что игра нашего детства «Чапаев» игралась шашками. Нужно было щелчком по своей шашке снести как можно больше шашек противника. У кого на доске шашки остались, тот выиграл, у кого не осталось – проиграл. Но шашек у нас не было, на что Сашка мудро сказал: «Хоть шашки, хоть шахматы, хоть домино – один хрен». И стал играть в Чапаева шахматами. Щелкнет по королю белых, потом по ферзю черных – тем и развлекался. К появлению гостей у него на доске оставались по три фигуры с обеих сторон, причем нигде не было королей… Ну, и главное: на столе, конечно же, стоял, можно сказать, опознавательный символ нашей комнаты – бутылка пива. Только на этот раз не пустая, а неоткупоренная еще бутылка «Жигулевского». Теперь представьте, что вы входите в чужую комнату. Представили? На кого или на что вы взглянете в первую очередь? На обитателей комнаты или, может, под ноги, чтобы не споткнуться в незнакомом месте? А может, как настаивают дизайнеры, вы первым делом кинете взор в правый верхний угол? Вариантов много, но эти четверо, Марк, Симонян и два его подручных, немедленно уставились на эту бутылку и, даже если бы Сашка был игуаной, а бутылка мошкой, он все равно бы не успел незаметно слизнуть бутылку со стола. Хотя игуанам, говорят, доли секунды хватает…

«Откуда она там взялась, эта бутылка?» – думал я. Утром, когда ходили на завтрак, ничего там не стояло, когда вернулись – тоже. Потом, когда пришел Сашка, мы растеклись по кроватям и были уверены, что у нас на столе ничего нет. Кроме шахмат и Чапаева.

– Я знал, что они попадутся! – торжествующе воскликнул Симонян. – Пятая комната и пиво – слова-синонимы! Мы поднялись со своих лежбищ и тоже вытаращились на пивную бутылку.

– Это и есть их легендарный товарищ? – спросил у кого-то Марк, кивнув на Сашку.

– Он самый, – подтвердил Симонян, – ждет здесь армию, только армия его что-то не зовет.

– Через три дня иду служить, – рявкнул Сашка, взял бутылку и спрятал в карман своей куртки, – бутылка моя, – после этого встал и, не прощаясь, вышел из комнаты.

Гости, толкаясь, бродили по комнате и поглядывали на нас. Теперь, когда призрак бутылки исчез, мы задышали свободней. А что? Мы были трезвые, следов бытового пьянства в комнате не наблюдалось. Даже шахматы – признак некоторого интеллекта – стояли на столе.

– Вы играете в шахматы? – спросил Марк. – На каком уровне?

– Сейчас я докажу вам, что эти пивоманы к шахматам никакого отношения не имеют! – крикнул Симонян. – Вы знаете, что я немного играю в эту игру. Не очень хорошо, но достаточно. Предлагаю пари. Я играю партию с любым из этих ребят и, если будет хотя бы ничья, сниму перед ними шляпу. А если выиграю, вы поймете, что шахматы у них – просто муляж! Идет?

– Идет, – ответил Германсон и подошел к столу. – Нам тоже интересно, муляж наши шахматы или нет.

Гости сгрудились возле стола, который пришлось выдвинуть на середину комнаты, чтобы участники партии могли сидеть друг напротив друга. Германсон быстро расставил фигуры, Симонян чуть медлил, больше поглядывая на Андрея, чем на шахматы. Видно, у него стали возникать какие-то смутные подозрения насчет муляжа шахмат. Андрею по жребию достался белый цвет, и он двинул пешку е2-е4. Симонян ответил движением своей пешки – с7-с6.

– Защиту Каро-Канн играешь? – хмыкнул Андрей. – Ну-ну.

– Чего? – упавшим голосом отозвался Симонян. Марк, стоявший рядом с Андреем, внимательно посмотрел на него, потом на Симоняна и покачал головой.

– Такой дебют называется защита Каро-Канн, – добродушно пояснил Германсон и двинул коня на с3. Симонян думал минут пять и ответил пешкой d7-d5. Андрей немедленно выдвинул второго коня на f3. Симонян «съел» своей пешкой пешку Андрея на е4, который в свою очередь забрал пешку Симоняна конем с3-е4 и, улыбаясь, похвалил Симоняна.

– Неплохо, прямо по учебнику.

Симонян, не отвечая, напряженно смотрел на доску. После еще пятиминутного размышления он двинул своего коня с в8 на d7. Андрей с той же доброй улыбкой выдвинул ферзя на е2 и посмотрел на соперника. Тот, обхватив голову руками, сверлил глазами шахматную доску. Капли пота появились у него на лбу, хотя у нас было не так уж и жарко. Прошло несколько минут, а Симонян никак не мог сделать следующий ход.

– Альберт, время, – недовольно сказал Марк.

– Да-да, – пробормотал Симонян и двинул второго коня с g8 на f6. Андрей засмеялся и послал коня с е4 на d6.

– Вам мат, сэр, – сказал он. Симонян, ставший багровым, хмуро смотрел на доску. Марк и остальные гости склонились над доской, словно на тех позициях, с которых они смотрели игру до этого, мат было не разглядеть.

– Это ловушка Алехина на шестом ходу, – сообщил Германсон, вставая, – он впервые применил ее в 1935 году в игре с Монером, а потом достаточно часто использовал, когда черные играли защиту Каро-Канн. Понятно, что против не очень сильных противников.

Симонян угрюмо молчал. Остальные, включая Марка, сдержано улыбались. – Может, еще партию? – предложил я. – Со мной?

Не дожидаясь ответа, я уселся напротив Симоняна и принялся расставлять фигуры.

– Наверное, вторая партия не обязательна? – тактично спросил Марк. К этому моменту Симонян уже успокоился, поднялся и нашел в себе силы сказать:

– Я был неправ. Приношу свои извинения.

– Ты сильный шахматист, – вынес вердикт Марк, улыбаясь своей знаменитой, шириной с километр, улыбкой.

– Не очень, – пожал плечами Германсон. – Средний. Всего лишь первый разряд. Симонян вздрогнул и пошел к выходу. Марк пожал нам руки и пошел за ним. Остальные тоже…