Читать книгу Судьба со словарем - - Страница 14

Какой-то домик скособоченный,

опад, древесная труха.

Коры кусочек на обочине

с узором мха.

Как ценишь самое простое,

когда направишься к дверям!

Я гость. Пора. Иду в Другое —

в Одно где слиты Мир и Храм.

Куда лететь душе,

когда она расстанется

с телесной оболочкой,

в те два последних дня

земного пребывания?

Окраина, окраина.

Бабушкин барак.

Длинный коридор.

И восемнадцать комнат

налево и направо.

И перед каждой комнатой

с внешней стороны

кроха огородик:

овощи, цветы.

А кое-где смородина.

И в бабушкиной комнате

мебель: стул, кровать.

Вешалка с одеждою.

В три полки этажерка.

Лекарства. Хлеб. Вода.

Зданья, в камне… Видно, мы

в каменном всё веке…

У сумы и у тюрьмы

каменные веки…

Ну, а бабушки глаза…

Подхожу я к месту,

где жила она… Слеза

здесь моя не к месту.

Деревянный был барак,

старый, ветхий, скромный,

общей кухни овощ, злак,

говорок негромкий…

Здесь отель теперь. Фасад

в лампах весь… Лоснится…

Ну, а бабушки глаза…

Что вам там приснится?

Резок «прогрессивный» свет,

бабушка, у нас.

Помнишь? – Нёс тебе букет…

Как несу сейчас…

Камни, камни… Видно, мы

в каменном здесь веке.

У сумы и у тюрьмы

каменные веки…

Осенью на Весеннюю

иду я не торопясь.

Таким иду, каков есть и я.

Как есть, ни во что не рядясь.

Ни в показуху гламурную.

Ни в забытьё напрокат.

Прохожу аккуратные урны я.

И остановки в ряд.

Сесть не могу я на транспорт:

закончились деньги совсем.

Есть ещё ценная радость —

со всеми быть сердцем, со всем.

Со связкой крылаток ясеня,

что на асфальте лежит.

С простой продавщицей ласковой,

что местом своим дорожит.

С булочками и сочниками,

что за стеклом пекарен.

С детками в пёстрых песочницах.

Богу за всё благодарен.

Кроны голые. Почти.

Кое-где ещё листочки.

Папку с мамкою почтить

едут на могилки дочки.

Есть тарелочка кутьи.

Куплены с утра цветочки.

Папку с мамкою почтить

едут на могилки дочки.

И всё-таки, важную ноту

я в жизни расслышать сумел?

Ещё продолжаю работу,

прислушиваясь к судьбе.

Я проповеди Нагорной

слушатель. Слушатель сна.

И в ночь с понедельника

на вторник[18]

пошумливанья огня,

который страницы закручивал

в спирали и рассыпал,

как будто смиренно заучивал,

что сам же и пожирал,

слушатель.

Засаленный бархат дождливого утра.

Кто помнит о Боге – тот сердцем поймёт:

Есть в мороси осени – цвет перламутра.

Есть в ржавчине осени – солнечный мёд!

Зреет и зреет в сжатых до боли

створках моей головы

верного хлеба бескрайнее поле

под необъятным шатром синевы…

Эту жемчужину в час предрассветья

я благодарно, в ладони, приму.

Если на свете есть поле и дети,

если из сердца восходит «Люблю»,

так разветвлённо светло разрастаясь

то ли в жасмина куст, то ли сирени, —

легче мне будет со всеми расстаться,

тихо расстаться, расстаться смиренно…

Бережно помня каждую малость —

штрих, полглотка, завиток…

Кажется, скоро… Дочкина шалость

тает пушинкою… И на восток…

Кажется… Нет, не кажется, точно,

путь мне держать куда-то к нему…

Смолкла и стала серьёзною дочка…

С календаря большеглазый лемур

смотрит потешно… Далёкая смолка

из детства откуда-то требует срочно

сердцу откликнуться… Резвая дочка

разом притихла, резвая дочка…

С лодкой отчалю, с такою, какую

сам заработал, трудливо ленясь…

Стылую площадь, довольно пустую,

листьев укрыла последняя вязь…

Что мне связать тебе в утешенье,

маленький мальчик, взрослым не ставший?

Как в прятках из детства – пропал на мгновенье.

Как в салках из детства – на миг отбежал ты…