Читать книгу Сверхсекреты семьи Шиллер - - Страница 2

Сауина стояла в рыдающей толпе женщин, поддерживаемая с двух сторон за руки тетками со стороны матери.

Мужчины по обычаю выстроились в несколько рядов и стояли спиной к женщинам, лицом к носилкам с покойницей, которые были покрыты темно-бордовой плюшевой тканью.

Мулла, статный мужчина средних лет в чапане1, накинутом поверх легкой куртки из плащевки и в белой высокой тюбетейке, единственный из всех стоял спиной к носилкам и окидывал присутствующих умеренно суровым взором, призывая плачущих на время смолкнуть.

Наконец, стихли последние стоны. Мулла начал читать молитву, его приятный и достаточно громкий голос обладал какой-то гипнотичностью, он погружал в состояние временной нечувствительности, даже ступора. Это была альтернатива смирению, никому в тот момент не доступному, но которое могло стать лучшим вариантом на будущее. На краткий миг люди смогли примерить чувство покоя.

Тетки, крепко обнимая девушку за руки с обоих боков, продолжали сдавливать локти Сауины своими тяжелыми полными руками, хотя, в этом не было никакой необходимости. Девушка вполне держалась на ногах и выглядела достаточно стойкой и мужественной несмотря на слезы, которые обильно заливали ее лицо.

Чуть повернув голову в сторону, Сауина остановила взгляд на матери. Две немолодые женщины, старше тех, что были возле Сауины, какие-то дальние родственницы, стояли возле матери, также вплотную, с двух сторон. Они не держали ту за руки, но время от времени поворачивали к ней головы, следили, чтобы женщина ненароком не упала в обморок или не случилось еще чего худого.

Найля, так звали мать, была не в себе. С утра ее накачали успокоительным, от которого она ничего не чувствовала, ни с кем не разговаривала и бессильно моргала сухими глазами. Она то смотрела в одну точку перед собой, зависнув словно дисплей компьютера, то медленно обводила глазами присутствующих, будто не понимая, зачем они тут. Лишь глаза-щелки, опухшие от бесконечных слез, пролитых за два дня до этого, выдавали в ней человека, у которого случилось нечто страшное.

Мулла закончил молитву, ряды мужчин снова превратились в толпу, которая тут же слилась с женщинами, среди которых было несколько плакальщиц с громкими душераздирающими голосами.

Как только мужчины взялись за носилки, женщины исторгли первые, самые пронзительные звуки плача, сливавшиеся в один безутешный хор. Самые черствые в эти минуты ощутили царапающую сердце тоску, самые чувствительные зарыдали в голос вслед за остальными.

Мужчины-носильщики с сосредоточенно-хмурыми лицами, не мешкая, погрузили носилки в салон ритуального автомобиля и сами уселись туда же. Остальные быстро разошлись по другим машинам и все они отправились на кладбище.

Женщины, как это принято у мусульман, остались у дома покойницы, там же были и немногие мужчины. Плач постепенно стихал. Люди чувствовали себя подавленными и уязвимыми, но эти похороны были особенно мрачными, потому что умер ребенок – сестренка Сауины, которой через месяц должно было исполниться тринадцать.

Сауина со слегка обветренным лицом, что было неудивительно, ведь она столько раз утирала его от слез на прохладном ноябрьском воздухе, неподвижно сидела на лавке перед домом. Кругом толпились женщины, но тетки, что сдавливали ее локтями, отошли от нее и на скамье, кроме Сауины никого больше не было.

Внезапно все оставили ее в покое. Женщины, стоявшие перед лавкой, повернулись к ней спиной, невольно закрыв ее от людей, другие, что были там же, но в отдалении, и вовсе не смотрели в ее сторону. Они приходили в себя после тягостных минут прощания с умершей девочкой.

Для этого они заводили тихие разговоры, повторяя одни и те же, не дающие никакого утешения и, по большей части, бессмысленные вещи. Например, все повторяли, что случилось невообразимое горе, кошмар.

Так они восстанавливали себя. Эмоциями, диалогами напоминали друг другу о том, что они-то живы и, невзирая ни на что, надо жить дальше. Им это удавалось – не трудно вернуться в нормальное состояние, если до этого ты лишь на время притих, наполнившись всеобщей мимолетной скорбью.

По-настоящему тяжело было лишь одному человеку – сестре покойной.

Сауина ощущала свою боль как невидимый кокон, который все туже и туже стягивался вокруг нее. А еще временами накатывала необъяснимая тревога и трудно было усидеть на месте – хотелось вскочить и бежать прочь, или, хотя бы, ходить кругами, как бы странно это не выглядело.

Она изо всех сил боролась с этим желанием. Сауина хотела вырваться из ужасного кокона и ей казалось, что нелепый бег спасет ее. Девушка на мгновение прикрыла глаза, заставляя себя удержаться на месте.

В эту секунду кто-то неслышно уселся рядом. Сауина разомкнула веки и увидела Лолика.

Лолик, она же Каролина Шиллер, выглядела как обыкновенный подросток с красивыми, несколько иностранными чертами лица, и теперь, волей судьбы она стала для Сауины самой близкой душой.

Едва ли кто-то еще в этот момент был бы так же уместен и выносим, как Лолик. Она была единственной, кто всегда чувствовал Сауину на расстоянии, но особенно сильно вблизи. Это особый дар, которого так часто не хватает тем, кто нас любит.

– Можешь впиться ногтями, если надо, – тихо произнесла Лолик и тыльной стороной вверх положила свою ладонь Сауине на колени.

Печальная улыбка на секунду возникла на устах Сауины и сразу исчезла, а подрагивающие уголки губ снова стали скорбно смотреть вниз. Одной рукой обессилевшая от горя Сауина даже попыталась крепко сжать ладонь подруги. Ничего, конечно, не вышло. Лолик вздохнула – она все еще не могла привыкнуть к некоторым вещам, которые изменились после даты номер два (так она предпочитала называть одно событие, перевернувшее ее существование).

Желание Сауины внезапно сорваться и бежать затихло. Единственное, что облегчает минуты сильной боли – кто-нибудь, кто может ее разделить и выдержать. Лолик молчала и не убирала руку.

Сауина закрыла ладонями лицо и заплакала. Лолик погладила подругу по спине, приобняла. Той стало легче. Она отняла руки от лица, кончиком шарфа утерла слезы и погрузилась в очередное оцепенелое ожидание, в котором мысли кружились на одном месте и многократно повторялись.

Сознание опасалось мыслей и особенно новых, необычных. За ними неизбежно пришло бы беспокойство. Иногда в этот хоровод ничем не примечательных дум врывались, просачивались воспоминания – как не особо желанные, но все же знакомые гости, от которых знаешь, чего ожидать.