Читать книгу Второй шанс - - Страница 1

– 911, что у вас случилось?

– Ребёнок в соседней квартире плачет вот уже несколько часов. На звонок в дверь никто не открывает. Думаю, что он новорождённый.

– Ну вот скажи мне, Ник, что происходит с нашим миром? Все словно с ума сошли. Ну если не готов ты становиться родителем, то зачем до этого доводить? Прояви ответственность что ли, позаботься о предохранении, в конце концов, а в крайнем случае сделай аборт, но ни за что не рожай, – управляя машиной, говорит мне Гэбриел, при этом продолжая смотреть исключительно на дорогу и прямо перед собой. Ехать не так уж и далеко, ведь при поступлении звонка в диспетчерскую мы оказались ближе всех остальных патрульных экипажей, курсирующих по городу, но время ответить у меня ещё есть. Как итог, я пожимаю плечами, прежде чем обратиться к своему не просто коллеге по службе в полиции и постоянному напарнику по дежурствам, но и лучшему другу ещё со времён совместной учёбы в полицейской академии пять лет назад:

– Будь добр, не суди, ладно? Мы же пока не знаем, что конкретно там случилось. Вдруг кому-то стало плохо, и он вообще без сознания, а рядом никого нет?

– Как тебе это удаётся? – бросив в мою сторону короткий и мимолётный вопросительный взгляд, после чего снова вернув всё своё внимание полосам дорожного движения, на полном серьёзе спрашивает меня Гэбриел, но я совершенно не понимаю, о чём идёт речь, и пребываю в полном недоумении относительно природы его вопроса. Такого прежде никогда не случалось. То ли сегодня я или даже мы оба встали не с той ноги, и, по крайней мере, я плохо соображаю, то ли до этого момента нам не доводилось вести столь сложные и вдумчивые разговоры. Скорее всего, дело точно так и обстоит.

– Что именно? О чём ты говоришь?

– Как после всех этих лет тебе удаётся оставаться таким наивным? Будто тебя и не было вместе со мной на местах преступлений, куда мы выезжали не иначе как вдвоём. Ну сам посуди.

И, недолго думая, я понимаю, что он прав. Бывший полицейский, которого среди ночи переехала уставшая после рабочей смены женщина, но, как выяснилось впоследствии, устранённый насильственным методом ещё до того и скинутый с дорожной развязки вниз из-за личного расследования прежде нераскрытого убийства, в ходе которого он почти подобрался к разгадке произошедшего. Девушка и парень, чьи смерти некоторое время принимали за убийство и самоубийство, пока не открылась ужасающая правда, что её отец был против их брака и хотел поговорить с ними обоими, но при этом зачем-то прихватил с собой пистолет и, случайно убив собственную дочь, выстрелил и в её жениха. Сотрудница службы опеки, которая лишь хотела заботиться о людях и детях, но в результате была убита матерью-наркоманкой, снова начавшей принимать, когда дала ей понять, что всё знает, и что если та не прекратит, то навсегда потеряет ребёнка.

И на самом деле это лишь малая толика того, что мы повидали за эти годы, а не совершенно полный перечень. Но каким-то образом, невзирая на то, что, возможно, это стоило бы сделать, тем самым последовав примеру многих более опытных сослуживцев, кто таким способом предохраняет себя от внутреннего выгорания и знает, что говорит, я не ожесточился. Я не делаю преждевременных выводов относительно той или иной ситуации, не выстраиваю дистанцию между собой и чужими бедами и не вырабатываю в себе сугубо равнодушный подход.

– Я не наивен. Просто и равнять всех под одну гребёнку вряд ли правильно и допустимо.

– Ну как по мне, так здесь всё очевидно. Ты ведь знаешь, что это не самый благополучный район? Наверняка эти двое просто загуляли и бросили своего ребёнка на произвол судьбы. И это в то время как многие люди годами о нём мечтают, но по какой бы то ни было причине у них ничего не выходит. Но больше меня удивляет не это, а то, что кто-то удосужился набрать трубку и позвонить. Сейчас мало кому есть дело до другого человека и его проблем.

– Ну хватит, Гейб. Давай просто поднимемся наверх и во всём разберёмся. Благо, что мы уже приехали.

– Слушай, сходи-ка ты один. Знаю, это не по правилам, но…

– Что но?

– Я всё ещё не очень хорошо себя чувствую. Ну ты понимаешь.

– Пить надо меньше накануне дежурства.

– Сколько можно повторять? Я просто отравился дурацкими суши.

– А что же Эвелин?

– У неё были другие, да и вообще она едва к ним притронулась.

– Ладно, оставайся здесь. Но будь на связи. Я возьму рацию.

Я поднимаюсь на третий этаж, и поскольку я всё-таки не склонен отрицать, что мы живём в ту эпоху, когда каждый человек преимущественно зациклен лишь на себе и ничего вокруг не замечает, меня несколько поражает и обнадёживает скопление переговаривающихся и шушукающихся людей у одной из квартир с правой стороны. Оно доказывает, что доброта всё-таки по-прежнему в ходу, а ещё служит более чем красноречивым ориентиром относительно направления, в котором мне необходимо двигаться. Но мы, в конце концов, не в цирке, и здесь абсолютно не на что смотреть.

– Так, все, пожалуйста, расходимся. Это дело полиции. Прошу вас, возвращайтесь в свои квартиры. Мы со всем разберёмся.

Возмущаясь и споря, толпа, тем не менее, удивительно легко редеет и рассасывается, и, оставшись в одиночестве в опустевшем коридоре, я скорее неосознанно, чем в надежде на успех нажимаю на дверную ручку. Но дверь внезапно открывается, и моя рука инстинктивным движением, превосходно отточенным за годы службы, выхватывает пистолет из набедренной кобуры.

– Гейб? Ты меня слышишь?

– Да, что такое?

– Дверь не заперта, и я вхожу. Будь готов вызвать неотложку.

– Понял. Будь осторожнее.

– Как всегда.

Я делаю шаг вовнутрь, согласно внутреннему регламенту и незыблемым правилам чётко и ясно говоря, кем являюсь, и упоминая жалобы соседей на плач ребёнка, как причину своего вторжения, но никакой реакции абсолютно не жду, ведь меня молниеносно охватывает буквально гробовая тишина. А ещё почти кромешная темнота из-за закрытых плотных занавесок, затхлый и удушливый ввиду того, что единственную комнату, сочетающую в себе и спальню, и кухню, очевидно давно не проветривали, воздух, и атмосфера нищеты и убожества. Здесь царит противный запах разбросанного повсюду мусора, испортившихся продуктов и грязных тарелок в такой же немытой мойке, и от всего этого в совокупности возникает неприятное ощущение остановившей свой ход жизни. Если где-то здесь и плакал ребёнок, то сейчас я его не слышу, и мне вовсе не хочется думать, почему. Не наблюдается у меня и желания проходить дальше, ведь вся эта квартира-студия вместе с ванной комнатой и прихожей настолько мала, что превосходно поместилась бы в моей гостиной, и ещё осталось бы место. Но деваться мне некуда, и я нервно сглатываю, чего раньше за собой никогда не наблюдал, прежде чем, максимально тихо ступая по деревянному покрытию, которое кажется минным полем, с каждым шагом начать приближаться к чуть белеющему во мраке матрацу, служащему кроватью. Поскольку ванная комната пуста, это единственное место, которое ещё может дать ответы на все вопросы, и мои глаза, уже привыкшие к скудному освещению, благополучно различают нечто такое, что заставляет меня опустить пистолет, всё это время удерживаемый мною двумя руками.

Женский силуэт, частично скрытый непривычно тёплым для начала лета одеялом без пододеяльника. Спутанные тёмные волосы, конкретный цвет которых не позволяет определить царящий сумрак, раскиданные по подушке без наволочки. Явно давно не мытое тело, по крайней мере, в части неопрятного лица со следами размазанной косметики и нуждающихся в увлажнении рук и шеи, не спрятанных ни под какими материями и кое-где покрытыми засохшими пятнами непонятного происхождения. И совсем ещё маленький человечек, которого я бы и не заметил, если бы его крохотные ручки не торчали из-под одеяла рядом с вздымающейся в такт уловленному мною дыханию правой грудью девушки. Я вполне допускаю мысль, что когда-то она была красива, привлекательна и молода, но сейчас она отвратительна и выглядит намного старше, чем, вероятно, является на самом деле, и это единственное заключение, которое я позволяю себе сделать о ней прежде, чем сосредотачиваюсь на малыше. Возможно, и ей тоже необходима помощь, и по совести решать это никак не мне, но я выделяю его, и всё то, о чём я говорил Гэбриелу ещё в машине, теперь кажется мне далёким и несущественным, и вообще сказанным не мною. Да, я был не так уж и неправ, но перед лицом открывшихся обстоятельств это фактически забыто, и сейчас я ощущаю лишь гнев, злость и ярость, ведь лучше вообще не появляться на свет, чем расти нежеланным ребёнком, до которого даже родной матери нет никакого дела. Я никогда не думал, что буду осуждать, но пока мои руки набираются смелости и готовятся коснуться ребёнка, чтобы проверить, жив ли он ещё или уже больше никогда не будет пахнуть детской присыпкой, смесями и молоком, именно этим я и занимаюсь. Я осуждаю и обвиняю, а уже в следующее мгновение вздрагиваю всем телом, когда, затрещав, о себе совершенно некстати напоминает рация. Чтобы достать её из переднего кармана брюк, мне приходится выпрямиться, и вызванное этим промедление заставляет Гэбриела повторить свой вопрос:

– Ты в порядке, Ник? Что там у тебя? Нашёл ребёнка?

– Да, нашёл. Ещё не успел проверить, дышит ли он, но в любом случае нам нужна скорая помощь. И хотя об этом пока ещё рано говорить, при необходимости придётся связаться со службой опеки.

– А родители?

– Не знаю, где отец, если он вообще есть, но мать здесь. Тут царит просто ад, поэтому, как только свяжешься с медиками, поднимайся-ка сюда. Ты мне нужен.

– Понял. Считай, что я уже иду.

– Отлично. Отбой связи, – договариваю я и только собираюсь снова наклониться к ребёнку, как посредством всего лишь вскользь брошенного взгляда мгновенно оцениваю изменившуюся ситуацию и то, что под сбитым вниз одеялом девушки больше нет. Всегда наблюдательный к деталям, отвлёкшись на переговоры, я словно оглох, но едва уловимое кряхтение со стороны матраца приводит меня в чувство, и, ощущая странное облегчение, будто там находится мой ребёнок, всё своё внимание я направляю на него, но тут на мою спину обрушивается удар. Не сильный, не лишающий сознания и не сопровождающийся хрустом костей, но, оборачиваясь, одновременно с этим я вооружаюсь снова. Но бита, а именно этот предмет девушка и держит в своих неожиданно воинственно настроенных руках, выбивает пистолет из моих ладоней, которыми я не успел ухватить его достаточно крепко, а когда она сама прижимает меня к первой попавшейся стене, частично перекрывая мне доступ воздуха, куда-то прочь отлетает и рация. Приставленная к шее бита невольно затрудняет дыхательный процесс, но это всего лишь девушка, и даже если бы её не оттащил от меня так удачно появившийся Гэбриел, я бы и сам с ней отлично справился.

Потому что уже чувствовал, как изменяет ей адреналин, полностью сходя на «нет», а его место вновь заполняет в действительности никуда не девшаяся слабость. Но всё равно, откашлявшись и сделав глубокий вдох полной грудью, первое, что я делаю, это благодарю своего друга. А потом всё-таки беру ребёнка на руки, грязного, в памперсе, который давно пора сменить, и голодного, ведь новые пятна, представшие моему взгляду на поношенной женской кофте ещё в пылу борьбы, в силу своего расположения могут быть только от молока. От молока, не данного младенцу и не сцеженного, и потому в прямом смысле вылившегося из более не справлявшихся с этой нагрузкой молочных желёз, но, тем не менее, этот беспомощный маленький комочек жив, и я прижимаю его к себе, накрывая единственной пелёнкой, оказавшейся в поле моего зрения. Полный решимости как можно скорее унести мальчика отсюда, я начинаю двигаться на выход, но, вырвавшись из рук, скорее всего, не особо и сдерживавшего её Гэбриела, эта девушка кидается ко мне, когда моё тело уже почти оказывается в дверном проёме:

– Нет, пожалуйста… Я умоляю вас, не забирайте его у меня, – бросаясь буквально в мои ноги, взывает она к моему сердцу со слезами на глазах, но всё это абсолютно бессмысленно и безнадёжно, и я не верю ни им, ни ей. Она не любит своего малыша, а я словно лишился самого главного органа, без которого невозможно существование всего остального организма, и, в поступающем из общего коридора свете глядя в оказавшиеся шоколадно-карими глаза, я не чувствую ничего, кроме глубокого омерзения. И её прикосновения, которые ощущаются даже без непосредственного контакта, и она сама мне невероятно противны, ведь если она не в состоянии заботиться даже о самой себе, как можно оставить и доверить ей ребёнка? В одночасье всё, в чём я был уверен на протяжении всех сознательных лет, перевернулось с ног на голову, и мне плевать, сколько же составляет её возраст, и что в её жизни пошло не так, и в результате каких именно событий она оказалась там, где сейчас находится. Мне не жаль, и сочувствие это последнее, что я испытываю, и хотя я знаю, что меня могут отстранить и наказать, я не останавливаю свою ногу, словно зажившую собственной жизнью, обрётшую отдельную от всего остального тела волю и отпихнувшую девушку прочь. Она предпринимает попытку подползти обратно, но вся столбенеет и застывает, когда, вибрируя, мой крик заставляет дрожать стены, потолок и окно:

– Нет, и думать об этом не смей. Не приближайся, – с этими словами я покидаю эти страшные четыре угла так быстро, будто за мной гонится дьявол, и даже ни разу не оборачиваюсь. Как я уже говорил ранее, здесь не на что смотреть, а она… Она виновата сама. Ей стоило цепляться за ребёнка и отстаивать его намного-намного раньше. Перед лицом судьбы, а никак не у оказавшегося в квартире лишь с благими намерениями незнакомца.