Читать книгу Второй шанс - - Страница 6

Глава 6

Знаю, что надо либо хорошо, либо никак, но не все такие, как Алекс. Может быть, со стороны и виднее, и мне стоит не иначе как прислушаться к Гэбриелу, но моя история такова, что, невольно и даже вряд ли осознавая это, женщина, на которой я мог бы быть сейчас женат, в некотором роде паразитировала на мне. Глубоко в душе я и хотел расстаться, оборвав все нездоровые отношения и покончив со всем, что нас ещё связывало, и не мог этого сделать, и в результате не любил ни себя, ни уж тем более Алекс. А теперь я пригрел у себя на груди новую змею. Змею, которая не выглядит опасной и ядовитой и за время моего отсутствия не только никак не навредила моему дому, и уж точно не сделала его внезапно грязным, но и приготовила ужин. Будучи голодным, я не был рад, думая о том, сколько пройдёт времени прежде, чем я что-нибудь соображу и смогу сесть за стол, а он встречает меня полностью накрытым, но сейчас ничто во мне не способно оценить даже сам жест, как таковой. Я знаю, что пожалею об этом очень и очень скоро, но, когда Кензи появляется в дверях, я, даже не видя её, но прекрасно слыша её приближающиеся за моей спиной осторожные шаги, выхожу из себя резко, жестоко, бессовестно и необратимо. Просто потому, что сдержанность не совсем мой конёк, и если уж эмоции выходят из-под моего контроля, то с недавних пор я автоматически становлюсь бессилен с ними совладать.

– Пошла вон, – я не узнаю собственный голос, настолько чужеродно он звучит. Мои руки, упёршиеся в столешницу разделочного стола, напряжены до такой степени, что даже в тусклом свете клонящегося к концу дня, поступающем из окна, я вижу побелевшие костяшки и благодарен хотя бы тому факту, что Кензи вроде бы умная. Потому что не переспрашивает, слушает и подчиняется, даже если не доверяет, и не лезет на рожон. Но, возможно, с выводами я всё-таки поспешил, потому что сегодня и сейчас она другая:

– Что-то случилось? У вас проблемы?

– Пожалуйста, просто иди к себе, – цежу сквозь зубы я, не молясь, но нуждаясь в том, чтобы она прекратила всё это и просто отступила. Я уже ударил её один раз, и тот момент был исключительно вопиющей, но всё же случайностью, которая не должна повториться. Второй же эпизод будет считаться уже закономерностью и, думаю, заставит её возжелать быть где угодно, лишь бы не под одной крышей со мной. А сейчас я никак не могу ручаться за себя на все сто процентов.

– Но я хотела…

– Иди к себе, я сказал! Что тут неясного? – оборачиваясь, повышаю на неё голос я. В ответ на это, пока я едва начинаю обдумывать содеянное, а она тем временем продолжает стоять без единого движения, лишь ошеломлённо и, кажется, разочарованно взирая на меня, в её комнате с криком просыпается ребёнок. Именно это и приводит её в чувство, побуждая развернуться и уйти.

Она исчезает с глаз долой, а я, разжимая сжатые кулаки, ругаю себя на чём свет стоит. Потому что вчера я чуть ли не предложил перейти ей на «ты», чтобы она стала обращаться ко мне совершенно неформально, что здорово бы всё окончательно упростило, а минуту назад она смотрела точно в мои глаза, даже если и не осознавала этого, но я всё и испортил. Мне бы хотелось думать, что она нарвалась сама, не услышав меня, как обычно, прямо сразу же, но попался здесь лишь я, потому как искреннее сожаление толкает меня на нечто невиданное и импульсивное. Стоимость возмещения ущерба зачастую превышает размер нанесённого вреда или, по крайней мере, сопоставима с ним и уроном от действий, совершённых в состоянии повышенной моральной возбудимости и в условиях аффекта. Но я не думаю об этом и на следующий же день вместо того, чтобы после окончания дежурства сразу же направиться домой, заезжаю в ещё работающий детский магазин. Гэбриел бы наверняка припомнил мне свои же слова о том, что чувства всегда найдут дорогу и пробьют себе путь, но я-то знаю, что приобретаю детскую кроватку отнюдь не из-за его романтической чуши счастливо женатого человека. Не потому, что ребёнок не может вечно спать в одной кровати с матерью, когда это чревато тем, что она может его задавить, или и вовсе падением с высоты. Просто если вчера Кензи и выходила из своей комнаты после моего эмоционального выброса и всплеска отрицательной энергии, то происходило это уже тогда, когда я ушёл к себе, а сегодня утром я и подавно её не видел, и это меня гложет. Так сильно, что, загнав машину в гараж и принеся детали мебели непосредственно к двери гостевой комнаты, я тут же стучусь в неё, и тот момент, когда это не проходит бесследно, ощущается, как заочное вознаграждение.

– Привет.

– Извините, но сегодня ужина не будет, – эта фраза заставляет меня поморщиться от явной обиды, содержащейся в ней, но я не должен этому удивляться, как и тому, что Кензи вновь на меня не смотрит. В конце концов, я причинил боль, а такие вещи никогда не проходят бесследно. Они всегда сказываются.

– Я здесь не за этим, Кензи, – отвечаю я, тщетно пытаясь рассмотреть хоть что-то во мраке позади её фигуры в халате. Я больше не думаю, что ребёнок в опасности. Не после того, как быстро и стремительно она вчера поспешила на его несчастный зов. Но, быть может, я хочу на него взглянуть. Подержать на руках. Позаботиться. Внести в воспитание свой вклад. Стоит ли говорить о том, в какое ужасное смятение я погружён? – Ты вообще не обязана мне готовить.

– Мне просто хотелось сделать для вас хоть что-то. Но это было ошибкой, и больше я её не повторю, – если принять во внимание явно не укрывшийся от неё тот факт, что я даже не притронулся к пище, потому как, мгновенно потеряв всякий аппетит, просто убрал всё в холодильник, то, конечно, с точки зрения Кензи ей кажется, что она перешла черту, но в действительности из нас двоих поступил несколько дурно и неправильно лишь я один. И теперь нуждаюсь в прощении? Но в таких вещах и в том, чтобы просить о нём, я явно не силён. Я никогда ни перед кем не извинялся, даже когда на определённом этапе своей жизни чувствовал себя действительно обязанным это сделать, а вместо этого просто сбежал, и понятия не имею, как вообще к этому подступиться, и что при этом надо говорить, чтобы произвести впечатление искреннего и истинно раскаивающегося человека.

– Я так не думаю. Ты не совершила ничего плохого.

– Просто скажите, что вам надо.

– Клянусь, ничего. Только собрать кроватку. Так будет комфортнее и лучше вам обоим. Я могу войти? Это не займёт много времени, – я ожидаю, что она посторонится и пропустит меня, ведь это исключительно ради её блага и в интересах и Эйдена в том числе, но к чему я оказываюсь не готов, так это к односложному ответу и трём буквам.

– Нет, – это словно пощёчина, хотя она не только не поднимала руку, но и, кажется, опустила голову ещё ниже, чтобы совсем спрятать от меня свои глаза, но мой последующий напор делает с ней что-то такое, из-за чего Кензи храбро выступает чуть вперёд, одновременно сосредотачивая свой взор на моём лице.

– Что нет?

– Нет это нет. Оно означает то, что сверх необходимого мне ничего не нужно.

– Но это необходимая вещь.

– Для чего? Чтобы я молчала и не задавала неудобных вопросов? Хотите меня купить? Да, я бедна, но я не продаюсь.

– Кензи.

– Вы сказали, что мы начали не с того, но вы и продолжаете не так.

– Я просто хочу, чтобы Эйдену было комфортно и уютно.

– Да бросьте. Вы и на меня-то едва смотрите, а его вообще толком в глаза не видели. Вам совершенно всё равно. Согласно вашим собственным словам, я не заложница, но без выхода из этого дома на главную улицу именно ею я и являюсь. Мы недостаточно знакомы, чтобы вы непременно должны были дать мне ключи от двери и позволить ту ситуацию, при которой я оказываюсь не только на заднем дворе, где вы решили меня прятать, но и предстаю перед глазами ваших явно респектабельных и нормальных соседей, но давайте не будем притворяться. То, о чем идёт речь, вы захотели лишь после того, как наговорили лишнего. Думаете, я настолько не образована, что не могу сложить одно с другим? Может быть, у меня были и не самые лучшие оценки, но я далеко не глупа. Я только не знаю, за что вы меня так ненавидите, – снова потупив взор и особенно сильно сжав руку вокруг дверного полотна, едва слышно вопрошает она. Мне кажется, что недоумение и непонимание моих действий и реакций можно буквально пощупать рукой и ощутить их физическую оболочку, будто эти чувства словно вещи, и она у них тоже есть. Но от того, что в действительности её нет, мне не становится легче, ведь слова Кензи совершенно справедливы. Она поняла всё абсолютно верно. Полноценно бок о бок мы ещё не провели вместе и дня, хотя она и находится здесь уже третьи сутки, но меня уже раскусили, проникли если и не в самую мою суть, но всё равно достаточно глубоко, и я виноват. Сильно.

– Я не…

– Я больше не хочу говорить. Пожалуйста, давайте закончим, – не дав договорить, перебивает меня она и почти сразу же закрывает дверь перед моим носом. Я судорожно пытаюсь понять не что мне теперь делать с кроваткой, а куда подевалась та кроткая и погружённая в себя Кензи, которую, давайте посмотрим правде в глаза, всё это время я лишь подавлял, топтал и всячески принижал?

Может ли быть так, что некоторые производящие впечатление жертв люди черпают из унизительных ситуаций исключительно силу и, обретя её, в самый неожиданный момент ставят тебя на место? Как бы то ни было, Кензи именно это и сделала. Восемнадцатилетняя девушка дала отпор мужчине на девять с небольшим лет старше неё, в рабочее время носящего при себе пистолет, дубинку, электрошокер и наручники, а единственным её оружием при этом было слово. Возможно, этот эпизод запомнится мне на всю оставшуюся жизнь.

******

– Ник? Ты хоть знаешь, который сейчас час?

– Одиннадцать. Прости, что так поздно, – шепчу я в трубку сонному Гэбриелу, рядом с которым отлично слышу также разбуженную находящуюся на шестом месяце беременности Эвелин. Из-за них мне становится реально стыдно и неприятно за самого себя, ведь они оба уже, очевидно, спали, пока мой наглый и в высшей степени эгоистичный звонок не вмешался в их благополучный и безмятежный мир.

– Да ничего. Только дай мне минуту, я выйду в другую комнату, – до меня доносится, как Гейб просит Эл спать дальше, стук прикрываемой двери, шум шагов, звуки дыхания и наконец возвращающийся к микрофону голос. – У тебя что-то случилось? Ты в порядке? У вас ничего не произошло?

– Нет, всё хорошо.

– Тогда что?

– Кажется, я облажался. Ещё вчера на самом деле. По-крупному.

– Но сегодня ты ничего не сказал.

– При свете дня я посчитал это не таким уж и значительным, и к тому же у меня всё равно был план, как всё исправить.

– Позволь, я угадаю. Он не сработал, ведь так?

– Именно.

– И это не может подождать до понедельника, когда мы снова встретимся на работе?

– Нет, думаю, что нет.

– Ну, тогда выкладывай, – тяжело вздыхает Гэбриел. Я чувствую себя благодарным за то, что он мой друг, и за то, что он вообще у меня есть, и выкладываю краткую версию последних произошедших со мной событий, не утаивая ни одной важной детали о том, как добра и великодушна была Кензи, и чем я ей отплатил. И как теперь она серьёзно обижена и не желает принимать мой дар, считай его платой за вовсе не нужное мне молчание, от которого меня лишь колотит и трясёт. Долгое время я жил в тишине и покое, и по идее именно за них я и должен цепляться, как умалишённый, но они резко стали мне противны, и теперь я хочу исключительно движения и жизненной искры.

– Я не собираюсь возвращать эту кроватку обратно в магазин, но и не хочу собирать её, если она нежеланна.

– Пойми, что дело не в кроватке, Ник, а в том, что всё гораздо-гораздо глубже, чем ты себе это представляешь. Если ты ещё сам не понял, то твои демоны снова пробудились, и на данный момент они контролируют тебя. А дальше в твоём распоряжении есть лишь два варианта. Либо ты изменяешь эту ситуацию и обретаешь над ними власть, либо, если тебе это не кажется возможным и осуществимым, рассказываешь про них девушке хотя бы в общих чертах. Чтобы в случае твоего очередного срыва она помнила, что лично с ней это вообще-то совершенно никак не связано. Не считаешь, что она заслуживает знать?

– Тебе стоило бы стать психотерапевтом.

– Ну тогда ты бы точно не смог обратиться ко мне среди ночи, и даже моя дневная консультация не была бы для тебя бесплатной.

– И то правда.

– Спокойной ночи, Ник.

– И тебе, – взаимно желаю я, но в трубке уже звучат гудки. Опуская телефон вниз в сжимающей его руке, я откидываю голову на стену огибающей заднюю часть дома террасы и, не веря в то, что вижу, снова и снова осматриваю свой собственный двор.

При необходимости я всегда кошу газон, но поскольку я часто не бываю дома, и в моё отсутствие поливать его некому, трава стала совершенно жёлтой и сухой. На улице вот уже несколько недель царит буквально удушающая без единого дождя жара, в прямом смысле выжигающая из травы все сочные зелёные и изумрудные оттенки. Но сейчас даже в абсолютно кромешной темноте я различаю почти до конца обновившийся покров, а это значит, что на протяжении этих двух дней Кензи более чем основательно заботилась о моём газоне. Скорее всего, достаточно обосновавшись здесь, она и обнаружила, как включить воду в форсунках, углублённых в грунт и зонально размещённых по всему участку с целью равномерного распределения живительной влаги, болезненно необходимой для травы, и теперь в отношении самого себя в моей голове обитают лишь сплошь нецензурные слова.

Лучше бы я сюда совсем не выходил. Ощущая глубинное недовольство, я бью левой рукой по поверхности, на которую опираюсь, когда через стекло в двери, ведущей на террасу, замечаю тёплый и яркий поток электричества, отбрасываемый на пол под моими ногами. Это только что включённая подсветка над разделочной зоной кухни. Вдохнув, я отыскиваю внутри себя мужество и смелость, которых, объективно говоря, мне вообще-то недостаёт, после чего, собравшись, возвращаюсь в дом, где обнаруживаю Кензи держащей в руках чайник и наливающей себе воду в стакан. При звуке моего появления, выражающемся в паре шагов и скрежете повёрнутой защёлки запертой на ночь двери, тело в халате нисколько не подскакивает, как будто его владелица знала или просто чувствовала, что я снаружи, и потому ни в коей мере и не испугалась. Но в то же время Кензи не производит единого движения, чтобы дать мне понять, что моё присутствие вовсе не секрет. И, возможно, именно отсутствие явной заинтересованности и толкает меня на невиданную доселе откровенность.

– Я тебя не ненавижу. Вернее, ненавижу не тебя. Ты просто попадаешься под руку.

– О, вот как? Думаете, я рада это слышать и быть грушей для битья? Впрочем, не стесняйтесь, продолжайте. Я всё равно здесь временное явление. Кого волнует, что я чувствую? – отвечает Кензи вопреки тому, что я и не надеялся на грядущий обмен репликами. Её слова полны сарказма, на который она не казалась мне способной, но я не зацикливаюсь на этом и говорю то, что вроде бы относительно сформулировал в своих мыслях.

– Конечно, я так не думаю. Но я не умею извиняться. Даже когда именно так и надо поступать. Я всего лишь хочу, чтобы ты кое-что узнала и поняла. Ты немного поведала о своём прошлом, хотя я и не настаивал, и ни к чему тебя не принуждал, и мне кажется, что ответить тебе тем же будет единственно правильной и справедливой вещью.

– И что же это?

– Ты мне кое-кого напоминаешь. Совсем не потому, что на неё похожа, но всё-таки это неконтролируемо.

– А почему бы вам не отыгрываться на ней?

– Потому что… Ну, потому что она не здесь, – после некоторого колебания несколько задыхающимся голосом, с размаху ударив по дверной ручке, позволяю себе признаться я, дав этим немного освобождающим словам сорваться с губ. Это даже близко не всё, а лишь вершина айсберга, но и она уже сковывает душу и тело арктическим льдом. О пережитом я никогда прежде ещё ни с кем не говорил, все, кто был должен, а именно Гэбриел, Эвелин и обе наши семьи просто знали каждую деталь, ну, за исключением одной, всплывшей гораздо позже, из сухого и почти не содержащего эмоций моего унылого и отчаянно-подавленного повествования. Подавляющую их массу в тот момент я словно отключил и заблокировал, и таким образом Кензи первая, с кем мне придётся действительно затронуть эту тему без существующих в режиме реального времени на то оснований, пусть и только частично.

– Но она должна была быть здесь, ведь так? Пустующее второе машиноместо в гараже предназначалось ей?

– Да и да.

– Может быть, это и бесцеремонно, но она вас бросила?

– Бросила через смерть, – подтверждаю я, ведь, как бы жестоко, чудовищно и кошмарно это не звучало, это в некотором роде тоже можно отнести к способу разрыва с человеком. В какой-то степени эгоистичному, безусловно болезненному для тех, кто остаётся в живых, но зато окончательному. Ничего неоспоримее такого варианта просто не существует.

– Мои… – начинает Кензи предсказуемую фразу, которую в своё время я слышал десятки раз, пока мне просто кивали или даже пожимали мою руку, но не заканчивает свою мысль, потому что я предостерегающе качаю головой.

– Не надо. Я не заслуживаю ни жалости, ни сочувствий. Ничего из этого. Её родители и сёстры да, но никак не я.

– Но почему вы так говорите? Ведь вы любили, а значит, достойны того, чтобы вам сопереживали.

– Нет, нисколько не достоин. Потому что убил её.