Читать книгу Назия просит обойтись без поминок - - Страница 5

Сорайя сидела на тонкой полоске ухоженного газона, жесткий срез травы впивался в мягкую кожу ее ладоней. Паллав красного сари Назии был небрежно закинут за спину. К плечу девушки полз муравей, но она не обращала внимания на легкую щекотку, отдававшуюся вдоль позвоночника. Словно завороженная, она глядела на вечернее небо, испещренное пятнами розового и серого, позабыв даже, насколько неловко ей было в этом сари.

– Глупая девчонка! – сердито проворчала Би Джаан, увидев ее из крыла прислуги. Затем вразвалочку спустилась в сад и замахала руками в воздухе.

Сорайя опустила голову и обернулась к тетушке, морок спал.

– Ты чего уселась на траву? – по мере приближения к племяннице голос Би Джаан становился все более грозным. – Испортишь сари Назии-апа. Как можно быть такой легкомысленной? Знаешь, как ей было дорого это сари? Она настояла на том, чтобы надеть его на свадьбу, хотя ее мать категорически возражала.

– Это больше не сари Назии-апа! – воскликнула Сорайя, размахивая руками так, будто отгоняла слова Би Джаан прочь. – Теперь оно принадлежит мне. Погляди, я похожа на героиню индийского фильма?

– Нечего марать сари травой! – возмутилась Би Джаан, поднимая племянницу с земли и отряхивая ее одежду от малейших следов грязи. – Мне нужно уложить тебе волосы. Назия-апа обожала начес. Идем, не трать мое время. Чтобы через минуту была в нашей комнате.

По дороге к комнатам прислуги Би Джаан мысленно отругала себя за резкость. Все долгие годы службы в этом доме экономка беспрекословно подчинялась приказам Наурин, всякий раз пряча недовольство в самый дальний уголок души. Но смерть Назии-апа вынудила ее, пусть и не вслух, но поставить под вопрос свою преданность и намерения хозяйки.

– Так, запоминай, – сказала Би Джаан, расчесывая волосы Сорайи в своей крохотной комнатке для прислуги, где они сидели на чарпой, которая служила им и кроватью, и диваном, и обеденным столом. – Наурин-биби хочет, чтобы ты подала гостям чай, а потом ушла сидеть в комнату Назии-апа.

Экономку беспокоила невозмутимость, с которой хозяйка раздавала такие приказы. Они казались чужеродными и жуткими – правилами, что нельзя ни обойти, ни нарушить.

– Зачем она просит меня об этом? – спросила Сорайя, озвучивая молчаливую тревогу тети. – Все это как-то странно.

– Делай, как велят! – отрезала Би Джаан, но тут же пожалела о своей строгости. – Хочешь сохранить работу или нет?

Сорайя сделала глубокий вдох и прикрыла глаза, на мгновение задержала дыхание, а затем выдохнула и открыла глаза. Она поймала свое отражение в маленьком зеркале, которое висело на ржавом гвозде, торчащем из стены.

– Я прежде никогда не надевала сари, – призналась она тетушке. – Что, если я не смогу в нем ходить?

– В день своей свадьбы Назия-апа задала мне тот же самый вопрос, – засмеялась Би Джаан. – Я ответила, что ей стоит послушать мать и надеть джора, за который заплатили баснословные деньги и который сшил знаменитый дизайнер Бунто Казми. И какая пакистанка станет надевать на свою свадьбу сари! Но она была непреклонна. Сказала, что оно принадлежало матери Салима-сахиба и дульха миан хочет, чтобы она его надела.

К концу этого незначительного рассказа о свадьбе Назии голос старой экономки совсем затих. По блеску в глазах тетушки Сорайя вдруг поняла, что Би Джаан с Назией связывало нечто гораздо большее, чем их мелочные перебранки. Прежде чем в их отношения ворвалась незваным гостем взаимная неприязнь, они любили друг друга. Неужели было так сложно почтить эту любовь вечеринкой, а не скорбеть о потере?

* * *

– Ты уверена, что не будешь выделяться? – прошептал Фарид, паркуя их серебряный «Цивик» у дома Наурин. – Разве не дурной вкус – заявиться на поминки в изумрудно-зеленом сари?

Долли порылась в сумке, вытащила блистер панадола, забросила одну таблетку себе в рот и запила ее глотком воды из стального термоса, который всегда держала в машине.

– Не говори глупостей, – откликнулась она, поднимая голову и хмуря брови. – Нури сказала, это не поминки. Она назвала это прощальной вечеринкой для Назии.

– Звучит как полнейшая чушь, – прокомментировал Фарид. – Никогда о подобном даже не слышал. Кто еще там будет?

– По словам Нури, приглашены шесть человек. Будет Пино. Насчет Сабин не уверена. Мне тут нашептали, что бедняжка все еще обижена, что ее не пригласили на погребение матери. Еще, возможно, приедет Салим.

– Салим?.. – Фарид крепко сжал лоб ладонью. – Не знал, что бывших мужей приглашают на подобные мероприятия. Кто еще?

– Двух оставшихся гостей Нури не назвала. Сказала, сюрприз.

– Не поминки, а вечеринка с сюрпризом! Вах! – Фарид в замешательстве всплеснул руками.

Долли успокаивающе похлопала его по колену, но ее взгляд выдавал настороженность. Прожив тридцать лет в браке и вырастив двоих детей-транжир, Фарид стал еще более невыносимым, чем в молодости. За годы жена с большим трудом научилась усмирять его дурной нрав. Но с приближением старости начала понимать, что привычные методы уже не работают. Перепады настроения Фарида теперь граничили с тихой агрессией, что ужасно ее пугало. Долли пришлось мучительно переучиваться, отказываться от старых привычек и полностью менять налаженный ритм своей супружеской жизни.

– Я думал, мы будем прощаться с усопшей, – произнес Фарид после многозначительной паузы. – И «сюрприз», и «вечеринка» звучат странно, когда в доме горе.

– Давай не будем никого осуждать. Подыграем ради Назии, – проговорила Долли. Эмоции душили ее. – Мы должны с ней попрощаться.

Фарид открыл дверь автомобиля. Зажимая ухо ладонью, чтобы отгородиться от дорожной какофонии на улице, прошел к кованым воротам и позвонил в дверной звонок. «Тебе нужно с ней попрощаться, – сказал он про себя. – Она не дала тебе такой возможности после того, как ты ее предал».

* * *

Парвин Шах уютно устроилась в доме Наурин на черном диване от «Натуцци», в просторном салоне с высокими потолками. На ней был белый халат-кафтан, с ее полной шеи свисала нитка жемчуга – она выглядела как женщина, которая привыкла к смерти или, по крайней мере, умеет одеваться сообразно поводу. Сабин сидела рядом с ней в своем бежевом шальвар-камиз, ее пепельно-каштановые волосы были собраны в небрежный хвост, спадавший на тонкие плечи. Она молча разглядывала комнату, где подростком видела свою мать в объятиях дяди Асфанда. Тетя Наурин, конечно, сменила интерьер, поставила обитые кожей итальянские диваны вместо резных козеток, но Сабин все равно могла указать точное место, где она их застала, – возле деревянной напольной лампы. Она видела их и в других частях дома, но не смела говорить об этом матери. За все эти годы Наурин так и не убрала лампу с ее привычного места у окна. Ее присутствие нервировало Сабин.

– Какая трагедия, Нури! – сказала Парвин. – Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. – Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.

Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.

– А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, – Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. – Воровала наших мужчин без зазрения совести.

– Наших мужчин?.. – потрясенно переспросила Наурин.

Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.

– Не налегай на вино, Пино… – прошептала Наурин ей на ухо. – Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, – это проявить уважение.

– Не волнуйся, – ответила Парвин, забыв о чувстве вины. – Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться – так ведь, Сабин?

Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?

Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.

– Можно я пойду наверх? – спросила она, оборачиваясь к тете. – Мамина комната там же, где и была?

Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.

– Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, – сказала она с материнской теплотой. – Иди – ты в нашем доме не чужая.

Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее:

– Ты выжила из ума, Пино? – на ее лице читалась угроза. – Зачем ты так упорно лепишь из матери бедной девочки чертову злодейку?

– Потому что она ею была, – раздался голос от входа в салон.

Наурин резко обернулась к двери.

– Злодейка. Бросила нас, – сказала Долли. Слезы струились по ее щекам тонкими ручейками.

Фарид стоял за плечом всхлипывающей жены, краснея от стыда за ее внезапный всплеск эмоций и мысленно сетуя на ее неприкрытую сентиментальность. Почему бы ей не быть более сдержанной и собранной?

– Здравствуй, Долли, милая, – Наурин поднялась с дивана, чтобы заключить гостью в утешительные объятия. – Мы вас ждали. Как ты, Фарид?

– Потихоньку, – ответил тот. Руки он держал на поясе. – Мои соболезнования по поводу Назии. Как она умерла?

– Во сне.

– Лучшей смерти не придумаешь, – заметила Парвин, отпивая очередной глоток. – И как еще отдать дань ее памяти, если не вечеринкой. От джаназы у меня всегда все внутри съеживается. Кому нужны эти жуткие ритуалы? Пока люди льют слезы над мертвыми, они упускают краски жизни. Смерть лучше чествовать, а не увязать в ней, как в трясине. Хайна?

– Вижу, ты времени зря не теряла, Пино, уже поддала! – засмеялся Фарид.

Долли вытерла глаза платком и слабо улыбнулась. «Фарид, кажется, покорно плывет по течению, – подумал она. – Будем надеяться, так продолжится и дальше».

– Скоро подадут чай, – сообщила Наурин. – Но Пино сказала, что для чая слишком жарко, и попросила бокал вина.

– В такую жару мне без красного нельзя! – хихикнула Парвин.

Нахмурившись, Наурин проигнорировала эту реплику и жестом пригласила гостей садиться.

Отвергнутая хозяйкой, Парвин сосредоточила все свое внимание на складках сари Долли, задумавшись: «Не слишком ли она разодета для подобного мероприятия?»

– Где твой муж, Наурин? – спросила Долли.

– Кажется, проверяет генератор. В Карачи снова начались превентивные отключения электричества: в такую жару все включают кондиционеры. Не хотелось бы, чтобы мы остались без света посреди прощальной вечеринки Назии.

– Тяжко скорбеть летом, – подала голос Парвин, пренебрежительно помахивая в воздухе ладонью. – Вайзе, Долли, отличный наряд. Очень… яркий.

Наурин аж передернуло от злости. Долли неловко сложила руки на груди, защищаясь от пристального, изучающего взгляда Парвин, скользящего по ее одежде.

– Я собиралась надеть фиолетовый костюм от «Элан»… – вздохнула Парвин. – Но не захотела оскорблять память Назии, явившись на вечер ее памяти в экстравагантном наряде.

Устыдившись, Долли опустила голову, неловко перебирая в пальцах серебряный браслет. Высокомерная реплика Парвин обжигала ей грудь, но она не стала отвечать грубостью на грубость. «Я здесь ради Назии», – сказала она себе. Сегодня эти четыре слова были успокоением для ее тревожных мыслей.

– Тебе очень идет, – ободряюще улыбнулась Наурин, похлопывая Долли по коленке.

– Чья была идея устроить прощальную вечеринку вместо поминок? – спросил Фарид. – Это же просто гениально. Небось кучу денег сэкономили.

– Не говори так, Фарид, – отозвалась Долли, ужаснувшись бестактности мужа, тем более после того, что они обсудили в машине.

Наурин одарила гостей бесстрастным взглядом и громко, натужно вздохнула, чтобы показать свое недовольство. Самодовольство Фарида раздражало, но этикет мешал ей его отчитать.

– Я считаю, вы правильно поступили, – эхом прокатился по салону голос Парвин. – Люди нынче ужасно много тратят на поминки. И в итоге всё выходит такое обезличенное. Даже горевать в открытую нельзя. – Она замолчала и, запрокинув голову, залпом допила вино, уронив несколько красных капель на подбородок. – Госпожа Садик, моя соседка, несколько недель назад была на похоронах своего коллеги, – продолжила она, небрежно вытирая губы кулаком. – Двадцать девять лет проработали вместе в банке, стали хорошими друзьями. Но бедная госпожа Садик даже не могла плакать на его похоронах. Боялась, что его жена может заподозрить что-то дурное. Да и муж госпожи Садик, весьма ревнивый тип, настоял на том, чтобы прийти вместе с ней. Представьте, что бы подумал он, если бы его жена стала оплакивать смерть другого мужчины!

Наурин грубо расхохоталась, дослушав историю. Что-то в дилемме госпожи Садик заставило ее растерять сдержанность и утонченные манеры. Будь они сейчас на обычных поминках, подобное поведение сочли бы неподобающим, неуважительным по отношению к усопшей. Но дело обстояло иначе. Своей необычной просьбой Назия освободила ее от оков похоронного этикета, социально одобряемого способа горевать. Впервые в жизни младшая сестра восхитилась великодушием старшей: умерев, та подарила ближним свободу. Теперь Наурин могла быть самой собой. Или кем угодно. Кем пожелает.

– Ты пишешь что-то новое? – спросила Долли у Парвин, давая Наурин возможность прийти в себя после неожиданного приступа хохота.

– Я… Да, – запинаясь, произнесла Парвин. – Но работа еще в процессе. Не знаю, куда эта история меня приведет. Пока просто пишу.

«Хватает же наглости, – пьяно подумала она. – Прекрасно ведь знает, что я ничего не писала с тех пор, как меня выгнали из ее издательства».

– Чудесно, – улыбнулась Долли. – Просто надеюсь, что ты больше не пишешь тех жутких синдхских сказок. Лучше бы писала, как Назия. Ее книги живые, глубокие и смешные. Я просто влюбилась в ее предыдущий роман «Холодная война» – про неврозы высшего общества Карачи. Она, как никто, умела прописывать реалистичных персонажей, – Долли обернулась к Фариду и постучала пальцем по его колену: – Ты знал, что Назия прислала мне рукопись в прошлом месяце? Такой прекрасный роман. Опубликую его в следующем году.

Фарид в ответ осклабился, обличая бродящее в нем раздражение.

Парвин поставила свой бокал на подставку, лежащую на деревянном столе. Как может Долли сравнивать ее изысканные творения с посредственными сочинениями Назии? Парвин писала современные адаптации синдхского фольклора, а работы Назии были нафаршированы историями людей, живших на «правильной стороне» Клифтонского моста. Просто невозможно сравнивать сказки Парвин и бульварные романчики Назии. Парвин была убеждена, что она куда более талантливая писательница, несмотря на то, что ей не удалось заслужить такую же любовь и признание, как Назии.

– Назия как-то обмолвилась мне о нем, – соврала она.

– Вот как?.. – скептично протянула Долли. – Я удивлена, что Назия вообще с тобой разговаривала после… – она не успела закончить: суровое лицо Парвин посерело от ярости, и Долли живо прикусила язык.

– Расскажи нам, о чем этот роман, Долли, – попросила Наурин. – Она была очень скрытна, когда дело касалось творчества. Меня интересовало, о чем ее новая книга, но она мне никогда не рассказывала.

«С чего бы ей тебе что-то рассказывать? – подумала Долли. – Вы с мужем вечно доставляли ей одни неприятности».

– О трех мужчинах, влюбившихся в одну женщину, – сказала она вслух. – Назия писала об отношениях этой женщины с другими женщинами, которые любят этих мужчин.

Фарид достал свой мобильник и, сощурившись, проверил сообщения. Затем поднялся с дивана, прижал телефон к уху и, бросив громкое «Алло!», пошагал вон из комнаты. Захлопнув за собой дверь, он убрал телефон от уха и вернул его в карман. По лбу тек пот, заливая дужки очков. Он нервно снял их и промокнул носовым платком.

«Один из трех мужчин, о которых писала Назия, – это я?» – спрашивал себя Фарид, убирая платок обратно в карман. Сделав пару глубоких вдохов, он отогнал свои страхи, списав все на муки совести – паранойю, которая не отпускала его с тех пор, как он влюбился в Назию. «Долли не стала бы публиковать книгу о наших с Назией шашнях», – сказал себе Фарид.

Он громко выдохнул и принялся нажимать на телефоне кнопки, не желая сразу возвращаться в комнату и слушать, как женщины будут обсуждать тайны и интриги, которые Назия, вероятно, вплела в свою последнюю книгу.

Тем временем разговор в салоне пошел именно по тому пути, что предвосхищал Фарид.

– Мне уже не терпится прочитать этот роман, – Парвин сверкнула улыбкой, полной энтузиазма, пряча за ней свои опасения. – Но звучит довольно автобиографично, не думаете? Или я слишком глубоко анализирую пересказ Долли?

– Пино! – прогремела Наурин, укоризненно качая головой. – Прошу, хватит говорить подобное.

Назии больше нет. Из уважения к ее памяти пора перестать припоминать ее старые ошибки.

– Она не то чтобы не права, – отозвалась Долли, – книга и правда в чем-то автобиографична. И да, Пино, – она о нас.

– И ты собираешься ее издавать? – угрюмо спросила Парвин.

– Успокойся, Пино, – сказала Долли. – Я вырежу все недостоверные эпизоды.

Парвин грозно зыркнула на нее, ей слабо верилось, что Долли сможет сделать изложение Назией их истории удобоваримым для публикации. Ее душил смутный страх, что в книге не будет ни слова о несправедливых поступках самой Назии.

– Ача! А с каких это пор ты стала поборницей правды?! – взревела Парвин. – И как ты поймешь, где правда, а где она дала волю своему богатому воображению?

– Я знаю, что поступаю правильно, – с раздражением бросила Долли. – Не смей поучать меня лишь потому, что тебе обидно и завидно! Кроме того, это художественная литература, тут сам бог велел давать волю воображению.

– Завидно?! – повторила Парвин, потрясенная такими обвинениями. – Мне нечему тут завидовать.

– Но тебе ведь обидно! – прорычала Долли, указывая на нее пальцем. – Ты все еще расстроена, что я забраковала жуткие истории, написанные тобой. Кажется, ты все никак не поймешь, что читателям гораздо лучше без твоих синдхских романтических саг. Да и кому вообще не плевать на твои попытки современной адаптации «Умара и Марви»[6]? Нынешние читатели хотят историй о шикарной жизни. А что ты знаешь о шике? Ты второсортная графоманка, бесконечно оторванная от реальности.

Слова Долли утопили Парвин еще глубже в ее болото комплексов. Она вскочила на ноги, вне себя от ярости из-за очередной жестокой пощечины от женщины, которой явно нравилось втаптывать ее в грязь.

Наурин выставила руку вперед и отклонилась на спинку дивана.

– Хватит, вы обе! – сердито нахмурилась она. – Это прощальная вечеринка для Назии. Не время для распрей. – Наурин поглядела на Парвин, затем обернулась к Долли: – Выпьем чаю, а потом я прочту вам записку, которую Назия оставила в своем дневнике. Думаю, это поможет разрешить этот конфликт.

* * *

Сабин сидела в кресле-качалке в комнате матери и глядела в окно на свинцовое небо. Слезы стояли в ее глазах, подведенных сурьмой, но по щекам не текли. Комната совсем не изменилась. Деревянная кровать упиралась в оранжевые бугристые стены. Розовая простыня была аккуратно подоткнута под матрас и укрыта таким же розовым одеялом, которое Назия купила в магазине на рынке Зайнаб во время одной из их тайных экскурсий, когда Сабин была совсем еще ребенком, а Салим – частью их жизни.

– Розовый – мой любимый цвет, – сказала Назия своей четырехлетней дочери, торгуясь с продавцом. – Будет отлично смотреться в нашей спальне.

Но они покупали простыни и одеяло вовсе не для этой комнаты. Та спальня осталась в доме, который им уже давно не принадлежал. Единственное, что осталось у Сабин от той комнаты, – смутное воспоминание из детства: мать лежит, растянувшись на кровати – подушка под локтем, ноги обернуты стеганым покрывалом, – и ждет, когда Салим придет домой. Сабин всегда лежала возле нее, забывшись глубоким сном, и разбудить ее мог только тихий, будто мышиное копошение, скрип двери, возвещавший о том, что отец зашел в комнату. Она по сей день слово в слово помнит разговор родителей в одну из таких ночей.

– Где ты был? – спросила Назия с горячностью человека, потерявшего всякое терпение.

– Мы обсуждали наш следующий шаг, – ответил он с отрепетированным хладнокровием. – Уже не первый год все идет не так, особенно после того, как были обнаружены подставные карты Джиннахпура[7], а тот майор заявил, что его похитили члены ДМК. Разве ты не помнишь, как они схватили еще больше наших, когда у партии обнаружили оружейные склады и пыточные? Дальше будет только хуже, Назия. Неизвестно, кого они выберут следующей целью.

Сабин провалилась в сон раньше, чем успела услышать ответ Назии. Прямо как ее отношения с матерью, этот разговор оборвался внезапно.

В отличие от комнаты из детства Сабин, эта спальня навевала мрачные воспоминания, от которых было сложно отмахнуться. Еще один аспект ее жизни в юные годы, который Сабин не сможет забыть. Однажды она проснулась и увидела, как Назия обнимает Асфанда в дверях. В таком нежном возрасте она не знала, как обсудить этот деликатный вопрос с матерью, поэтому решила промолчать – и это долгое молчание в итоге обернулось натянутыми отношениями. Сидя в комнате матери, Сабин вдруг поняла, что теперь навсегда запомнит эту спальню как место, где та провела свои последние дни.

Встревоженная этим сухим фактом, она уставилась на свое отражение в зеркале: на щеках теперь блестели слезы, темно-карие глаза покраснели. Сабин постаралась отгородиться от мрачных воспоминаний, найти какие-то светлые, счастливые, связанные с этой комнатой, но не смогла.

– Сабин! – пронзительный голос вырвал ее из грез. – Это ты?

Она повернулась к двери и улыбнулась Би Джаан, уже идущей к ней с распростертыми объятиями.

– Как ты, бети? – спросила экономка, обнимая ее и всхлипывая без остановки. – Мне все не верится. Она была так молода.

– Знаю, Би Джаан, – сказала Сабин, обнимая в ответ ту, на чьих глазах она выросла из задорной девчонки в циничную, недоверчивую молодую женщину. – Нашла ли она покой перед смертью?

– Не знаю. Она себе места не находила, когда ты переехала к Парвин-биби.

Сабин кивнула, не понимая, как реагировать на эту реплику. Когда она была маленькой, Би Джаан была ее няней, человеком, который понимал даже ее молчание, мог утешить одним взглядом, шуткой или сказкой, искусно переплетенной с реальностью и забиравшей все тревоги малышки. Ее тепло и забота заставляли Сабин верить или, по крайней мере, воображать, что Би Джаан и есть ее настоящая мама, что всегда задевало Назию за живое.

– Почему ты уехала? – спросила Би Джаан с укором во взгляде. – Она этого не заслужила.

Сабин поцеловала экономку в лоб и позволила слезам потечь по лицу. И вдруг услышала грубый голос, опасный и знакомый:

– Би Джаан, оставь нас на минутку?

Колени девушки напряглись, сердце перешло на галоп. Она опасалась предстоящей стычки. Старая экономка выпуталась из объятий Сабин и поспешила выйти из комнаты.

– Здравствуй, Асфанд, – сказала Сабин низким голосом, отчего показалась спокойнее, чем была на самом деле.

– С каких пор ты зовешь меня по имени? – спросил Асфанд, ища слезы в ее глазах. – А как же «дядя Асфанд»? Видно, забыла, что такое уважение к старшим. Уверен, Пино приложила к этому руку.

– Не втягивай в это тетю Пино. Как ты смеешь требовать от меня уважения, когда сам только и делал, что выказывал неуважение к моей матери?

– Понятия не имею, о чем ты. Наверняка это Пино льет ложь обо мне тебе в уши.

– Тетя Пино не сделала ничего плохого, – твердо ответила Сабин. – А вот ты очень даже сделал.

– О, да брось! – фыркнул Асфанд. – Зачем ты со мной так жестока? Ты уже не ребенок, Сабин. Пора бы уже выбросить из головы все эти глупые истории, которые ты насочиняла про нас с твоей матерью. Всем нам рано или поздно приходится повзрослеть.

– Это тебе надо повзрослеть, дядя Асфанд! – огрызнулась она. – Например, объясни мне для начала: почему меня не позвали на погребение собственной матери?

Асфанд закрыл лицо руками и громко простонал.

– Так и знал, что вину повесят на меня! – Он негодующе цокнул языком, подняв бровь высоко к своим редеющим волосам. – Сабин, бети, твоя мать сама так пожелала. Назия сказала твоей тете Наурин, что не хочет поминок. Только скромное погребение и затем вечеринку.

– Мне плевать, что она там хотела. Я ее дочь. И имела полное право присутствовать на погребении. Больше скажу, у меня было на это куда больше прав, чем у тебя или даже тети Наурин.

– Не вымещай свой гнев на тете, Сабин. Ей и так было нелегко.

– Еще бы! – фыркнула та. – Достаточно настрадалась с мужем, который не мог держать свои руки подальше от ее старшей сестры!

Не дожидаясь ответа, она выскочила из комнаты.

Асфанд сделал глубокий вдох, повалился на кровать и прикрыл глаза.

– Назия м-мертва… – последнее слово ему не удалось произнести без запинки. – Нужно выбросить все это из головы.

По его лицу заструились слезы, собираясь мокрым пятном под подбородком. Совсем скоро безмолвный плач перешел в громкие всхлипы. Асфанд знал, что никогда не сможет выразить свою скорбь – по крайней мере публично. Короткий разговор с Сабин вытащил его на свет из густой рощи фантазий об их отношениях с Назией, взращенной им за эти годы. Сабин сомневалась в его мотивах, равнодушно игнорируя тот факт, что он всем сердцем любил ее мать. В глазах девушки он был смутьяном, нарушителем, вломившимся в жизнь Назии и лишившим ее уединенный мирок последних крупиц покоя. Сабин считала, что Асфанд не имеет права даже вспоминать ее мать. В ее истории он был злодеем, не заслуживающим и капли сочувствия.

«Но Сабин не знает правды о моих отношениях с ее матерью», – думал Асфанд, убежденный, особенно теперь, после ее смерти, что их связь была обоюдно желанной.

– Асфанд! – прогремел голос Наурин из гостиной второго этажа.

Услышав приближающиеся шаги, он спешно вытер слезы, поднялся с кровати и расправил складки, оставшиеся на одеяле.

– Что ты здесь делаешь, Асфанд? – спросила Наурин, входя в комнату. – У нас гости, вечеринка. Фарид уже давно о тебе спрашивает.

– Да, да, сейчас иду, Нури, – отозвался Асфанд, внезапно успокаиваясь. Он подошел к окну и поднял взгляд в темное небо. – Здесь становится душновато, – заметил он, потянувшись к замку на раме. – Я только хотел открыть…

– Оставь! Нет смысла открывать окна. Здесь все равно будет сидеть Сорайя. Просто приходи уже… Вечереет…

– Нури, – перебил жену Асфанд, – ты уверена, что знаешь, что делаешь? Эта девчонка умыкнет жемчуг Назии, если оставить ее здесь одну.

– Хватит волноваться! – недовольно сказала она. – Просто спускайся ко всем. Кажется, я видела, как в ворота вошел Салим-бхай.

– Еще и он придет? Нури, да ты издеваешься! Ты хоть представляешь, насколько тяжелой будет эта вечеринка?!

Притворившись, что не услышала, рассерженная Наурин покинула комнату. Асфанд заметил, что жена на нервах, – будто актриса, впервые собравшаяся выйти на сцену.