Читать книгу Подвинься - - Страница 4

Абсурд не вырезан,

а возведён в абсолют.

Как самый лживый из мирских кошмаров.

Низложенные классы

самонадеянно себе врут.

Вот на принцессе женится очередной Романов.

Торжественно входит

в князей пантеон.

Нарядно обклеен – фамилии, титулы…

Но плачет невеста.

Весь дом омрачён —

родился уродливый монстр полиповый.

Хилое тельце

и слабость грудная.

Что в петле болтается несчастная мама.

Вбежали в палаты…

Там наследник хватает

скользкой щупальцей скипетр и державу.

Прекратили агонию,

подушкой накрыв,

И сжали на лике наследника.

Прорвали на теле

тот гнойный нарыв —

Наивной самодержавной реплики.

Лишь профиль надменный

отлили на никель,

О чем скромно пишет газеты номер.

В пепел костра

упадут две гвоздики…

– Покойся с миром, Романов-Гогенцоллерн.

Зря ты фартук сняла и повесила.

А ну-ка

            открывай морозильный ларь!

Яиц сырых жёлтое месиво

мне на слабом огне

                                 обжарь.

В томлённую на углях курочку

сыра головку натри.

                                 Не скупись!

Пусть миксер, вальсируя, кружится.

Дна сковородки

                           маслом коснись.

Зашипит на тебя

                           корыто чугунное!

Идти на попятную никак не хотя.

Не заметишь мгновения секундного,

как яичница уж

                           норовит вырваться за края.

Жижу влей и томи до готовности.

Фартук сбрось

                        пред подачей на стол.

В протоколе нет место условностям,

раз мужик твой

                         голодный пришёл.

Ты меня любишь

и носишь мне розы.

А я,

отойдя от наркоза,

шепчу тебе

«нет».

Под ветвью сакуры,

рисованной мелом,

лежу…

Какая ж я дура,

что руку твою

не держу.

И ты развернёшься,

шаги удаляя…

– Постой!

В белом халате

я, гордость бросая,

бегу за тобой.

Бросаюсь на шею,

с ресницы сбивая

слезу…

Разбитое сердце

на две половинки

держу!

Есть сухостой, что воду ждёт

В надежде снова стать цветами.

Но горестно, что мало дней

Отпущено на жизнь.

От дум былых мороз встряхнёт.

Пронзит насквозь осенними ветрами.

Щебечет дрозд среди ветвей

Покрытых инеем рябин.

Беду предвидит, зная наперёд.

Затянет небо грозовыми облаками.

Разлука ждёт. И много дней

Полёт над краем неродным.

К земле рябину снег прижмёт.

Обтянет ветви, словно лоскутами.

Уснут и те, кто не хотел,

Но стал героем для картин.

Где с первым солнцем снег сойдёт,

Направив кисти с тёплыми цветами.

Чтоб ночи сделались длинней,

Вернулись с юга журавли.

Пробьются реки, треснет лёд.

Набухнут почки лепестками.

Весна идёт. Пой, соловей,

Встречая первые цветы.

В гробу вращаясь коленвалом,

Столыпин, Витте и Плеханов

Пытаются конструктивной критикой

Прервать влажный сон геополитика…

Ждёшь от неба в поклон освежающий дождь,

Но сквозь строй облаков грозно хлынет напалм.

С явным страхом в глазах укрываешь ты дочь.

Слабым телом твоим не сдержать ураган…

Ей в стремительный мир предначертан был путь,

Где всем детям зимы уготована роль.

Пусть от разных невзгод душу ей берегут,

Под нажимом судьбы рвётся лист черновой.

Чтоб в свободный полёт навсегда отпустил.

С новым шагом в пути, удаляется дом.

Вспоминая отца, будет много грустить.

Не пришёл проводить – вряд ли будет прощён.

А по склону холма мягко следует кисть.

Год за годом в душе прорастает зерно.

Возвращаясь домой, ты в сердцах побежишь.

Тёплый взгляд старика не потребует слов.

Следом солнечный луч постучится в окно,

Расстилая за ним долгожданный апрель.

Оцарапав винил, станет петь граммофон.

Ручейки горьких слёз поглотит акварель.

Раньше в детской душе бушевал ураган,

Но с последней слезой упадёт в стакан кисть.

Только вместе пройдём грозовой перевал,

Где рисунки в столе называются «жизнь».

Под знаком кожаной дубинки

на бланке ставится печать.

– Рвались прилюдно осуждать

вчера на площади Неглинки?

Чудес не будет, светит ссылка.

Воистину, то праведный исход.

Отлично правит битый код

Судьбы на каторге дробилка!

Пакуйтесь в путь. На Сахалин…

Или на бланке напишите,

Коль всей семьёю дорожите,

Что свято любите режим!

Теперь вы (новый) гражданин!

Вещдоком станет голубь мира.

Чтоб вновь система пояснила,

Кто раб, кто господин.

Шелка сменить на гимнастёрку —

Единственный, но верный путь.

Система вновь берёт иголку,

Тупым концом вонзаясь в грудь.

А там ломается о камень,

Как точка страшного суда.

О, эта жизнь! Сотри мне память!

Вели забыться навсегда.

На перекрестье стыка судеб

Мы снова встретились с тобой.

За эту связь нас не осудят,

А лишь закроют путь домой.

Мы будем праведно скитаться

И навестим сиротский дом.

Там мезонин в тени акаций

Большим представим кораблём.

Он понесёт нас в даль покоя,

Где обитает благодать.

Я ясно слышу шум прибоя.

И так хочу его обнять!

Гранитной грудью тормозили

Волны́ стремительный набег.

Веками жив, насторожились,

Завидев в небе чёрный снег.

Была то копоть с броненосца,

Что рядом бросил якоря.

И в зиму ту не грело солнце.

Был век последнего царя.

Блуждавший эхом гнев орудий

Ворвался с воем в тронный зал.

Благословляя кровь в сосуде,

Давно наполнился Грааль.

Цвет разделил стоящих вровень.

Принёс раздрай на целый век.

Теперь никто не остановит

Волны стремительный набег.

Привет, Поэт!

Располагайся тут,

                             на Poembook’е.

Что нам расскажешь о себе?

Ты их мычишь сперва?..

                      Ну те,

                               рифмованные звуки…

Или из тех,

                  кто расшибает лоб

                                                 в мольбе?

– Анкета каверзна…

                      Я здесь немного приукрашу.

Что ни последователей,

                                       да и паству

                                                          не ищу!

Не жду плевков

                          зубрящих пятиклашек,

Коль выпадет учить

                                поэзию мою.

Не высекут в гранит

                                 написанное мною.

Поэтов маркетолог

                               словно цензор для судьбы.

В союз писак

                      и по знакомству не устроят.

Я, как и все,

                    чрез время буду позабыт.

Насколько легитимен «выбор поэмбука»?

Кто в этот список волен отбирать?

Он очертил лишь принадлежность к кругу,

Тому, что велено ценить и уважать.

Что за масон озвучил провидение?

Дебаты где?

                     А прения?

                                     Отбор?

Мы наблюдаем здесь типичное явление —

Культ личности да поэтический террор.

Бесспорно, есть достойные творения,

Но отобрал их субъективный вкус.

И голос точит камень преткновения,

Взвалив на плечи не по силам груз.

Единым фронтом за идею

встаёт народ с восходом солнца.

Решительность запечатлели,

отлив на памятник из бронзы.

Представив Карла Маннергейма

единой силой с Мажино.

Есть старый шрам у европейцев —

цена свободы городов.

В варьете обветшалые двери.

Обвинитель готов начинать.

Лирику Моцарта и Сальери

оскорбил эфемерный скрипач.

Демонстрирует силу поэт,

изгаляясь пощёчиной-словом.

– Человека без творчества нет!

Угасает вместо вспышки Сверхновой.

Пушистый снег летает, кружи́тся,

На чёрные гимнастёрки падая.

За горизонт уходит телег вереница.

Ей офицер бывалый командует.

Руки тугими бинтами стянуты:

Обожгли их холодные воды Урупа.

– Эх, капитан, всё же прав был ты…

Красные вовсю показали зубы!

Вспоминает высоту недоступную.

Пулемёты, косящие волну за волной.

Приведшую к бойне команду преступную:

– Взять рудники любой ценой!

Кровь пьют ненасытные красные.

Рубят шашками по белой груди.

– Ах, Россия моя, несогласная!

Как тебя нам от смерти спасти?

А в капкане лощины невольники.

Им снова всадники кричат:

– Сдавайтесь, чернопогонники!

Лишь в гробах вы вернётесь назад!..

Пушистый снег летает, кружи́тся,

Сердце болит и спать не даёт.

Ах, если б тогда удалось закрепиться…

Но уже на Галлиполи ждёт пароход.

Кончились в супермаркетах греча и рафинад.

Жаждущим отчётливо слышен лязг гусениц…

Советские люди что-то ностальгировать не спешат,

Как сражался с системой их последний мученик.

Бравирующий атомом снова в почёте.

Спит и видит сыр из ракетных кратеров…

– Разве можно с землёй сводить счёты? —

Шепчет с трибуны академик Сахаров.

В диссиденты записан, как и стоик Сенека.

– У границы Союза трутся полчища гуннов!

Несогласных газеты запишут в изменники.

Тернист путь от Горького до трибуны.

Кончен латентный период страны.

На гонки лафетные соискателей пятеро.

Вновь сахар ищут на полках полупустых.

Но сахар не нужен, а нужен Сахаров!

Современная поэзия – это война,

Где бетон разлагается в мякоть.

Опустилась мораль до самого дна,

Хотя никто воевать не обязан.

Старые бюсты низвергнуты взрывом,

Открывая донаторам бонусный раунд.

На теле бездарей рвутся нарывы,

Проступая через свежеотглаженный саван.

Верлибры метает Джавелина Петровна.

Декламирует долго, срываясь на крик.

Дырбулщиров завет трактовав своевольно,

Нецензурно бранит канонический стих.

Всюду лезет и Элеонора Никитична,

Время на пенсии спуская на флуд.

Культура общения – тема вторичная.

Желчь между строчками – входной атрибут.

В прорыв бросили чугунную банку.

По законам улицы пощёчины бьют.

Уничтожили хокку, на очереди и танка.

Восхитись! Или в дело пойдёт утюг.

В шесть катренов ёмкость у Маузера,

Чтоб бить навылет дурновкусия тело.

Пять попыток в поиске браузера,

А шестая предоставлена смелым.

Разум взбунтует. И с обманутой химией

Архаика и модерн схлестнутся в бою.

Цветёт и пахнет лавандой страна Ленивия.

И в рядах её граждан я мерно стою…

Особенно силён запах по понедельникам,

Где свежий мох объедает железо машин.

Почёт и слава потомственным бездельникам!

А с девяти до семнадцати – постельный режим.

Из года в год картина клинически стойкая —

Непопулярен в обществе сомнительный труд.

Успех здесь измеряется место-койками.

Их, как реликвию, по наследству передают.

Но фальшь этой размеренности отталкивает!

И колет в грудь нефритовым значком.

Мне есть что сказать, но я робко помалкиваю

И продолжаю бить по чурке каменным топором.

А разум бунтует! И под свет керосиновый

В две полярные ночи напишу манифест.

Представился шанс – без доли насилия

Активных людей подниму на протест.

Нужно спешить, чтоб успеть до рассвета.

Дать забитой стране даже маленький шанс.

Клею листовки к дверям ватерклозетов,

Рискуя попасться в комендантский час.

Манифест зачитался на площади Лени.

В центре столицы, толпе у дворца.

Шпика приметил на широких ступенях.

Выдал его чёрный цвет языка.

Агентам кивает, те резво набросятся,

Свяжут запястья и вдавят в асфальт.

Крамолу закончит – удар в переносицу.

И тело предателя унесут в зиккурат.

Там ходят титульные, маркизы да герцоги.