Отрывок из книги
«…Большинство людей, по-видимому, разыгрывают в жизни какую-то роль. Выражаясь театральным языком, каждый из них имеет свое постоянное амплуа. В их жизни есть начало, середина и конец, и в каждый из этих периодов, тесно связанных между собой, они поступают так, как должен поступать изображаемый ими тип… Они принадлежат к определенному классу, занимают определенное общественное положение, знают, чего хотят и что им полагается; когда они умирают, соответствующих размеров надгробие показывает, насколько хорошо они сыграли свою роль. Но бывает жизнь другого рода, когда человек не столько живет, сколько пробует жизнь во всем ее разнообразии. Одного вынуждает к этому какое-то неудачное стечение обстоятельств; другой выбивается из своей обычной колеи и в течение всей остальной жизни живет не так, как ему хотелось бы, перенося одно испытание за другим. Вот такая жизнь выпала мне на долю…» Так сказал о себе Джордж Пондерво – один из героев Уэллса, – и это, по его словам, побудило его «написать нечто вроде романа». «Я полагаю, что в действительности пытаюсь описать не более не менее, как самое жизнь – жизнь, как ее видел один человек. Мне хочется написать о самом себе, о своих впечатлениях, о жизни в целом, рассказать, как остро воспринимал я законы, традиции и привычки, господствующие в обществе… И вот я пишу роман – свой собственный роман». Трудно ли догадаться, что это сказал сам Уэллс, и не о ком-нибудь, а о себе? Он всегда писал «свой собственный роман» и при этом ставил себе целью «описать не более не менее, как самое жизнь». Что и говорить – непростая задача! Ведь рассказать нераздельно о себе и о жизни способен лишь человек, хоть сколько-нибудь соразмерный жизни. Мог ли такое сказать о себе Герберт Уэллс? Он этого не знал. Он писал о судьбах человечества, путях прогресса, законах мироздания, и он же – о «маленьком человеке». В те же годы – даже чуть раньше, – когда чаплинский Чарли, помахивая тросточкой и все чаще печально вглядываясь в глаза зрителя, зашагал своей нелепой походкой по экранам мира, отправился в свое велосипедное путешествие уэллсовский приказчик Хупдрайвер. Потом перед читателями явился нескладный и добрый Киппс, а еще спустя какое-то время взбунтовался против судьбы мистер Полли, пустил красного петуха – и не где-нибудь, а в собственной лавке – и пошел куда глаза глядят, получая наконец-то удовольствие от жизни. Ибо маленькие люди Уэллса – существа неспокойные. Нет, они не стремятся пробиться наверх, а когда случайно попадают в «хорошее общество», с облегчением возвращается в свой круг. Но им как-то не сидится на месте. Куда-то хочется вырваться.
Герберт Уэллс
.....
Уэллсу хотелось того же. С той разницей, что возвращаться к старому он не собирался – разве что в собственном воображении, за письменным столом. Он упорно и целеустремленно прокладывал свой путь от книги к книге, от успеха к успеху, от известности к мировой славе. Бросить все и бродяжничать, как мистер Полли? Но у него было дело, требовавшее времени, отдачи всех сил, жизни устроенной и стабильной. Он никогда бы не поменялся местами с мистером Полли. Ко всему прочему, он умел ценить возможности, которые давало принесенное славой богатство. Что не мешало ему завидовать этому беглому лавочнику. Ведь благополучие всегда грозило обернуться рутиной. Позднее он написал, что в превосходном его кабинете ему не хватает лишь одного – чтобы пейзаж за окном все время менялся. Беспокойство, импульсивность, безотчетность порывов были свойственны ему не меньше, чем его героям. В литературе у него не было устойчивого амплуа. Он писал учебники, рецензии, бытовые очерки, потом прославился научной фантастикой и сразу задумал поскорее от нее отказаться, но и успех в области традиционного романа (правда, он и эту традицию, сколько мог, постарался нарушить) не успокоил его – он задумал преобразовать педагогику, а с ее помощью – не только мировые порядки, но и, если удастся, человеческое существо как таковое. С этой целью он выпустил «образовательную трилогию», которая должна была по-новому ориентировать умы всего человечества. Разумеется, ему было не с руки повторять мысль Клода Адриана Гельвеция (1715–1771), с которой спорил еще Дидро, о том, что в человеке все зависит только от воспитания. Он уже достаточно знал законы наследственности. Но с удовольствием забыл бы о них. Ему хотелось вмешаться в ход мировых событий самым непосредственным образом. Всех всему научить. Или даже, что, как известно, труднее, – переучить. Но едва лишь начинало казаться, что Уэллсхудожник куда-то ушел, он возвращался – то как романист, то как фантаст, то в новом для себя качестве сценариста. Это принято называть «приключениями мысли». Но Уэллсу и их не хватало… Среди полусотни книг, написанных об Уэллсе у нас, у него на родине, в США, Франции, Германии и других странах, одна удачно выделяется если не научным уровнем, то, по крайней мере, названием: «Герберт Уэллс: его бурное время и жизнь». Действительно, жизнь Уэллса была на редкость бурной, даже если выйти за пределы не только литературы, но и его весьма многообразной общественной деятельности. В любом из нас, должно быть, дремлет страсть к поучительству. Заведя разговор о писателе, так и тянет представить его образцом всех добродетелей. В разговоре об Уэллсе этой застрявшей в нас еще со школьной скамьи потребности лучше все-таки противостоять. Иначе грозит опасность сказать неправду. Но Уэллсу нетрудно отыскать оправдание. Все, что он делал в литературе и в жизни, было грандиозным экспериментом. И ценность этого эксперимента – так, во всяком случае, полагал Уэллс – необыкновенно возрастала из-за того, что он был поставлен на человеке выдающихся способностей, но при этом весьма заурядном. Или, если быть совсем уже точным, человек выдающихся способностей ставил эксперимент на человеке заурядном. Одном из многих. Уэллс всегда писал «свой собственный роман», но ему давно уже хотелось написать о себе без обиняков. Мешало одно обстоятельство. Как сообщил он в апреле 1930 года одному из своих издателей, любая правдивая его биография, написанная раньше, вызвала бы неудовольствие его жены: она хотела видеть его в лучшем свете. Но Энн Кэтрин (он называл ее Джейн) уже два года как умерла, и Уэллс теперь давал разрешение писать о себе, снабжал авторов материалами, а потом и сам обратился к этой как-никак весьма близкой ему теме. Мысль написать автобиографию подал ему учитель русского языка его детей С. С. Котелянский, имевший отношение к издательскому делу, и Уэллс сразу за нее ухватился. В январе 1933 года он писал Котелянскому, что уже занимается книгой, которая получила потом название «Опыт автобиографии». В ней предстояло прямиком рассказать о себе. Все как есть. О себе? Но, собственно говоря, о ком? Об объекте эксперимента или об экспериментаторе? Уэллс разделил эти задачи. Первую половину автобиографии он посвятил рассказу о том, как он выбивался в люди и какой человеческий опыт в результате приобрел. Временами он отсылал читателя к своим романам, где уже описал этот период своей жизни или какой-то ее эпизод. Что же касается второго тома, то он, по сути дела, отдан был теоретическим взглядам Уэллса. Оба эти тома вышли в конце 1934 года. Подзаголовком служили слова: «Открытия и заключения одного весьма ординарного ума, сделанные с 1866 года». Отсчет Уэллс повел с самого начала: в 1866 году он родился. Зато кончал он рассказ о себе 1900 годом. В письме Котелянскому он объяснял это тем, что живы еще многие люди, о которых хотелось бы написать. И никто не подозревал тогда, что он все-таки о них написал! Не обо всех, правда, – преимущественно о женщинах. Здесь ему было что рассказать (личная жизнь у него была весьма непростая), и он знал, для чего это стоило рассказывать. В поставленном эксперименте эта сторона жизни тоже играла немаловажную роль. Появление в 1984 году книги «Уэллс в любви» оказалось совершенной сенсацией. Архив Уэллса был продан после его смерти Иллинойсскому университету (США), и никто не подозревал, что у его сына Джорджа Уэллса хранится некий «Постскриптум к автобиографии». Уэллс завещал издать его, когда умрет последняя из упомянутых в нем женщин. Этой «последней 10 из упомянутых» была видная английская писательница и общественная деятельница Ребекка Уэст. Когда Ребекке показалось, что она навеки соединила свою судьбу с судьбой Уэллса, ей было двадцать лет, Уэллсу – сорок шесть. Умерла «дама Ребекка» (ей было присвоено звание «дамы», соответствующее для женщины званию рыцаря) девяноста лет от роду, пережив своего возлюбленного на тридцать семь лет. И все это время книга лежала под спудом. Что, впрочем, и сделало ее сенсационной. Дело в том, что, за единственным исключением, все женщины, отношения с которыми Уэллс не считал возможным предавать огласке, придерживались на этот счет иного мнения, и в опубликованной с такими предосторожностями книге не содержалось, по сути дела, ни одной новой фамилии. В 1974 году даже вышла отдельная, богато документированная и снабженная множеством иллюстраций книга «Уэллс и Ребекка Уэст», сведения для которой в основном дала сама Ребекка. В 1973 году появилась также первая книга, в которой были использованы материалы архива Уэллса, касающиеся его личной жизни, – «Путешественник по времени». Эта книга, кстати, не только ввела в научный обиход новые факты, но и позволила исправить целый ряд ошибок, содержащихся в автобиографии Уэллса. Перечитай он повнимательнее свои старые письма, как это сделали потом его биографы, он бы избежал подобных ошибок. Но ни «Уэллс и Ребекка Уэст», ни «Путешественник по времени» широкого распространения не получили. Про автора первой из этих книг, профессора Гордона Рэя, можно сказать, что он написал самую академичную историю любви, какую только можно вообразить; авторы второй, супруги Норманн и Джинн Маккензи, с самого начала ставили перед собой задачи академические, и их работа вообще осталась вне сферы внимания, тех, кого принято называть «читающей публикой». К 1984 году даже те, кто в свое время прочитал эти две книги, основательно их позабыли. И вдруг – «Уэллс в любви»! Книга, некогда тайно написанная самим Уэллсом! Третий том его знаменитого «Опыта автобиографии» – одной из тех немногих писательских автобиографий, которые мы вправе поставить вровень с прочими их книгами, а в ряде случаев даже выше! Так что Ребекка своим долголетием оказала немалую услугу человеку, с коим за шестьдесят с лишним лет до этого рассталась нельзя сказать что совсем по-хорошему. Когда в том же 1984 году появилась еще и апологетическая книга воспоминаний об Уэллсе его сына от Ребекки Уэст Энтони Уэста, где он спорил со своей матерью, наступило своего рода «Уэллсовское возрождение». Были переизданы первые два тома его автобиографии и огромное число других его книг, не обязательно самых лучших. О нем вновь стали говорить как о человеке, только что ушедшем. Конечно, сам Уэллс, как уже упоминалось, назвал свою будущую книгу гораздо скромнее: «Постскриптум к автобиографии». Заголовок «Уэллс в любви» придумал, скорее всего, его 11 сын, поставивший на титульном листе свое имя в качестве редактора, дополнивший ее рядом других материалов и снабдивший ее примечаниями. Думается, здесь сыграли известную роль соображения коммерческие, хотя нетрудно заметить и другое: для «постскриптума» книга великовата. Но не странно ли, что широкую публику так заинтересовали любовные дела писателя, умершего почти за сорок лет до того? Не вернее ли предположить, что новый интерес вызвала, скорее, сама его личность, раскрывшаяся еще с одной стороны? Ибо даже те факты, о которых все знали, осветились теперь по-новому. Все увидели, как они преломлялись в сознании Уэллса. А значит, появилась возможность еще раз заглянуть в это сознание. Слова «еще раз» следует здесь подчеркнуть. Сколько бы неизвестных сведений ни принесли нам биографические исследования, – даже те, что провел сам Уэллс, – главное он все же написал в своих книгах. И даже при том, как велик в них (с годами это выясняется все больше и больше) автобиографический элемент, есть в них и нечто очень важное от биографии современного мира, рассказанной так, словно это – тоже автобиография. И подобно тому, как с годами мы научаемся по-новому осмысливать события собственной жизни, сейчас, когда уже так близок конец столетия, людям – самым обычным людям – хочется окинуть взором прошедшее. Уэллс для них, для этих обычных людей, – незаменимый помощник, ибо он принадлежал своему времени, закреплял его приметы и далеко выходил за его пределы. Говорят, мертвые не стареют. Кроме тех, кто оставил по себе письменный след. Писатели стареют. Порой они отодвигаются в прошлое, чтобы потом снова на несколько шагов к нам приблизиться, но иногда прямо на глазах рассыпаются в прах. С Уэллсом этого не случилось. И не могло случиться. У истоков английского театра есть пьеса «Всякий человек». Уэллс и видел в себе этого извечного «всякого человека», которому довелось прожить последнюю треть прошлого и почти половину нашего столетия: «Я прожил не исключительную жизнь, а шаблонную; ее ценность – в ее типичности; благодаря этому она и сохраняет свой интерес», – заявил он в «Опыте автобиографии». В словах «открытия и заключения одного весьма ординарного ума, сделанные с 1866 года» не было никакого кокетства, и Уэллс приходил в ярость, если его в чем-то подобном подозревали. Излишней скромностью он не отличался и, когда его однажды назвали гением, ответил без лишних затей: «Да, я гениален». И своеобразие этой личности он вполне понимал, чему-то в себе радуясь, о чем-то жалея. Но свое место в мире видел именно в том, чтобы быть «всяким человеком», через ум и душу которого проходят веянья века. Только он хотел быть этим «всяким человеком» больше кого бы то ни было. Ни с кем не сравнимым. И конечно, как у любого «всякого человека», у него были начало, середина и конец. Но сперва еще – предыстория.
Последнюю свою поездку они совершили в 1884 году. Но уже с 1861 года в Бромли появилась железнодорожная станция, в 1877 – вторая, и местные жители начали обзаводиться недорогими сезонными билетами. А столичные магазины всегда представляли для них больший интерес, чем бромлейские. Хорошо было мистеру Ковеллу, мяснику, перед лавкой которого было вывешено на обозрение публики десятка два туш и несколько дюжин битой птицы! Или торговцу рыбой мистеру Вудолу! За мясом и рыбой в Лондон никто не ездил. Да и другие соседи – галантерейщик Манди, портной Купер и даже торговец обувью Перси Оливер, что устроился рядышком с гостиницей Белла, хоть в богачах не ходили, на жизнь зарабатывали. Но у посудной лавки Уэллсов прохожие ускоряли шаги. Неужели лишь потому, что лавка была очень уж грязная? Но в конце концов, если кто купит чашку или тарелку, ее можно для него и помыть! А самому сразу брать товар в руки вовсе не обязательно!
.....
