Читать книгу Шуньята под соусом демиглас - - Страница 9

Потом мы долго сидели на траве, глядя в пронзительно-синее небо, и солнце казалось ярким, как гигантский прожектор. Вообще‐то я его терпеть не мог: оно всегда жарило голову, раскалённым лезвием резало мысли. Оставались только обрывки, не связанные друг с другом образы – дикая дичь. Но сейчас лучи скользили по коже нежно, почти неощутимо, и это было даже приятно – подставлять им лицо.

Я сказал:

– Так красиво.

– Это же просто декорации, – безучастно отозвалась Принцесса. Она качала кошку на руках, как грудного младенца-переростка, и та всё норовила извернуться, высвободиться. Но её царственную задницу крепко держали в тисках – что за несправедливость!

– Декорации? – не понял я.

Ответа не последовало. Было видно, что девчуле не хотелось вести разговор. Её занимали какие‐то свои мысли, которыми она не спешила делиться. Похоже, ждала, когда я по привычке отвлекусь и забуду о вопросе, заткнусь и позволю ей и дальше наслаждаться молчанием.

Но не тут‐то было. Мне стало интересно, что она имела в виду, я не мог думать ни о чём другом. Вы, ребята, меня знаете: уж если что‐то засядет в башке, не успокоюсь, пока не докопаюсь до сути.

Я снова с нажимом уточнил:

– Декорации?

Принцесса с неудовольствием вздохнула.

– Ну да. Их расставляет Майя.

– А ты‐то откуда знаешь? – не унимался я.

Не то чтобы это было такое уж неожиданное, шокирующее суждение. Наоборот, оно казалось очень логичным: если есть всякие камеры и прослушки, значит, должны быть и декорации – обязательный элемент любого шоу. Но мне хотелось узнать, как Принцессе удалось докопаться до правды, что стало причиной открытия – ну, вы понимаете, все мы приходим к одним и тем же выводам разными путями. Не имеет значения, что у тебя получилось в результате, важно, как ты вообще до этого додумался. Что было в голове: причины, там, промежуточные итоги и так далее. Хотите узнать человека – проследите за ходом его рассуждений, выясните, что он чувствовал, пока искал истину. Короче говоря, расспросите о прошлом.

Ну вот, пожалуйста. Чтобы сформулировать эту простую мысль, пришлось опять засрать эфир словоблудием, ха-ха. Интересно, научусь ли я когда‐нибудь сразу высказываться кратко и по существу?

Даже не надейтесь, ребятки.

– Проводились определённые наблюдения, – голосом убеждённого эксперта сказала Принцесса, – в процессе которых выяснилось, что солнце, например, никогда не заходит. – Она прищурилась и ткнула пальцем в небо. Отчего обрадованная кошка, воспользовавшись удобным моментом, наконец‐то освободилась и спрыгнула в траву, уселась возле Принцессы, чтобы отмыться от невежливых прикосновений грязных человеческих лапищ. Но та, кажется, этого не заметила, её неожиданно увлекла речь: – Если на него смотреть целый день, можно узнать, что оно не движется по траектории, стоит на месте. А когда наступает ночь, его просто выключают, и всё. Не бывает ни восходов, ни закатов, вероятнее всего, это картинки из набора, которые…

Я не утерпел и перебил:

– Ты что, сидела и тупо на него пялилась?

– Да нет, не я, – с простодушной детской искренностью призналась Принцесса. – Я не такая умная, как ты думаешь. И мне бывает сложно сосредоточиться.

– Тогда откуда это?

– Брат рассказал. У него была теория, что мы живём в компьютерной симуляции.

– Раньше мне тоже так казалось, – хмыкнул я. – Носишь одни и те же шмотки, не выходишь за пределы локации, а при попытке задуматься о смысле жизни зависаешь, как энписи. Квесты одинаковые, диалоги всратые… Короче, реальность – это не про нас. Не удивлюсь, если наши реплики сочиняет вообще другой человек. Сидит и строчит от нехуй делать.

– Шука говорил, что реальности как таковой не существует в принципе, – снисходительно продолжила Принцесса. – Потому что мы не способны отделить её от своих представлений о ней. Бытие полностью зависит от нашего восприятия, а значит, его нет.

Ах вот в кого ты, детка, такая мозговитая, подумал я, ну теперь всё ясно. У вас там, походу, семейка пизданутых учёных, которые не высовывают носов из лаборатории.

А вслух сказал:

– Но мы же все знаем Майю. – И, глянув на беспечно разгуливающих по парку людей, поспешил добавить: – Ну ладно, не все. Но она же есть. Неважно, знаешь ты о ней или нет. Типа… – Я озадаченно почесал затылок, подбирая сравнение получше. – Какая разница, ты можешь думать, что живёшь где‐нибудь на Нью-Генезисе[30]. Но ты ж не станешь одним из Новых Богов – ну, объективно, имею в виду.

– Да, – кивнула Принцесса, хотя по её лицу было ясно: она ни хрена не поняла. Её, замороченную, вечно хмурую девчулю, интересовали серьёзные философские вопросы, Гегель какой‐нибудь или, вон, Спиноза, а не комиксы.

Я раскрыл было рот, чтобы пояснить, что имел в виду. Но она, не вдаваясь в смысл услышанного, сказала:

– Когда приехали люди Майи, Шука расстроился. Понял, что его солипсизм не очень‐то солипсический.

– Зубы, что ли, выбили? – хохотнул я.

– Ну нет, до этого не дошло. Но было кое-что похуже. – Принцесса замолчала и помрачнела. Солнечный свет, отражавшийся в её глазах, угас, сменился темнотой – непроглядной, как вода в пруду. – Они сожгли все его книги, дневники и наброски для диссертации, – с осмысленной холодной злобой сказала она. – А я тогда читала Чорана, «Силлогизмы горечи». Даже помню, на чём остановилась, последнюю фразу.

Мне очень ярко представился огонь, пожирающий буквы, уничтожающий человеческую мысль, – хорошо знакомое страшное зрелище. Когда у тебя сгорают вещи, ты теряешь не только их, но и самого себя. Какую‐то часть души, которая в них жила, отпечатки личности, оставленные во времени, не знаю, как ещё объяснить.

– Что за фраза? – спросил я, чтобы воскресить её воспоминания.

– «Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными», – отчеканила Принцесса. И, помолчав, добавила: – Я не знаю, что было дальше. Никогда больше не видела эту книгу. Хотела найти её в интернете, но каждый раз забывала.

Она поднялась, сцапала кошку и смерила меня требовательным взглядом.

– Всё, пошли уже.

– Куда? – страдальчески простонал я.

Мне хотелось сидеть тут целый день, болтать – обо всём на свете и одновременно ни о чём. На душе становилось легко, и прошедшая ночь, утренние тревоги казались далёкими и нереальными. Они растворялись, не оставляя после себя следов, – совсем как плывущие облака.

Или картинки из набора «летнее небо».

Или свет солнца-прожектора.

Или сны.

Но выбора не было, так что пришлось нехотя подчиниться и последовать за Принцессой.

– А неважно, – на ходу отозвалась она. – Куда‐нибудь мы обязательно попадём. Если, конечно, не остановимся на полпути.

– Это тоже Чоран сказал? – проницательно уточнил я, догадавшись, что девчуля швырнула мне в лицо очередной афоризм, который вычитала в одной из домашних книжек. Она так хотела сохранить память о них, что превратила голову в библиотеку.

– Нет, Чеширский Кот, – в её голосе послышалось снисхождение, с каким обычно говорят со слабоумными.

Я стиснул зубы, но промолчал – чисто из уважения к подростковому апломбу. Она любила говорить свысока, в такие моменты ей становилось смешно. А мне нравилось наблюдать за этими вспышками спесивого веселья, они делали Принцессу очень забавной и милой, похожей на маленькую гордую королевишну, уверенную в собственном великолепии. Короны вот только не хватало. И какого‐нибудь звучного пафосного имени.

– Слушай, – вдруг спохватился я, – а как тебя зовут‐то вообще?

Очень вовремя, правда? И почему я не додумался поинтересоваться раньше? Наверное, как‐то сразу свыкся с мыслью, что она Принцесса, ей шла эта незатейливая кличка.

– А какая разница? – В глазах у неё мелькнуло удивление. – Ты всё равно не будешь звать меня по имени. Язык сломаешь в четырёх местах.

Я рассмеялся:

– Детка, моя шизофрения представилась Васиштхой, так что я уже ничему не удивлюсь. Ну, если только тебя не назвали в честь какого‐нибудь монстра из вселенной Лавкрафта – тогда да, будет сложновато.

– Почти. Анна-Мария-Роза-Элеонора, – с каменным лицом сказала Принцесса.

Я решил, что она меня разыгрывает, и снова расхохотался. Но губы у неё по-прежнему оставались плотно сжатыми, так что моё веселье резко улетучилось.

– Чё, серьёзно?

– Ага. Мама никак не могла определиться.

– Как‐то длинновато… А если покороче? Ну, у тебя же должно быть какое‐то домашнее имя. Вот, например, у меня был один знакомый, Амадей, типа как Моцарт. Но все звали его Дей. «День» по-английски, очень круто, символизм и всё такое. – Я остановился и заглянул ей в лицо. – А ты кто? Роза?

– Принцесса, – тем же ледяным тоном сказала она. – Мне нравится обезличенность. Я дистанцируюсь от имени, смотрю на себя со стороны. Это помогает наблюдать за своими действиями как за чужими и давать им непредвзятую оценку. – Она помолчала и поинтересовалась: – А тебя правда зовут Реми?

– Спасибо, блядь, что не Жоффруа, – мрачно отозвался я. – Иначе пришлось бы вешаться. У maman…

Тут взгляд мой упал на выставочное окно книжного магазинчика, который располагался на выходе из парка, и я забыл обо всём на свете, в том числе о беседе.

Там, на обмотанных гирляндами полках, стояли разноцветные книжки, журналы, буклеты – куча всякой такой фигни. В глаза мне бросилась ярко-синяя глянцевая обложка с крупной жёлтой надписью «Дети не умеют жить».

– Обалдеть! – Я так обрадовался, что едва не подпрыгнул на месте. – Двадцатый эпизод!

О, ребята, вы не знаете этот комикс? Гениальная вещь. Хотите или нет, я расскажу, в чём там замес. Уж извиняйте, придётся потерпеть.

В общем, главные герои – старшеклассники со сверхспособностями. Никого такой хернёй не удивишь, да? Я уже вижу ваши снулые рожи. Штамповка, банальщина, скажете вы и потянетесь за пультами – переключить канал. Но погодите, не торопитесь, дайте мне договорить.

Фишка в том, что детки не сражаются со злом, не пытаются спасти мир – нет, ничего подобного. Силы у них на самом деле дурацкие и бесполезные. Вот, например, один из чуваков, Анархист, мечтает свергнуть правительство, но единственные, кто готов ему помочь, – ленивцы, которых он может контролировать. Так себе умение, да? Попробуй устрой революцию, когда все твои бравые воины спят по двадцать часов в сутки.

Или вот Трезвенник. Он умеет превращать любой алкоголь в воду. Такой, знаете, Иисус наоборот. Его ненавидят все бармены в радиусе ста километров. Живи он во времена «сухого закона», был бы главным героем, грозой подпольных самогонщиков. Но, увы, родился не в то время не в том месте.

А как вам Соблазнитель? Ему достаточно посмотреть на девок – и те уже текут, штабелями падают к его ногам, только и думают о том, как бы с ним трахнуться. Классная же штука, возразите вы, очень полезная. Ну да, не спорю, я б не отказался. Вот только пацанчику это в хуй не впёрлось, потому что он вообще‐то гей.

Короче, супергерои-неудачники пытаются найти своим способностям хоть какое‐то применение, испытывают кризис идентичности, если говорить по-умному, и ощущают нелепость жизни. Но всё не так уж плохо, у них есть кое-что действительно важное: дружба и взаимоподдержка. Они помогают друг другу, и мир становится чуточку менее бессмысленным.

Ну, вы поняли. Мне хотелось прочитать свеженький эпизод «Детей», а Принцессе – найти «Силлогизмы горечи», так что мы, конечно, зашли в этот магазинчик.

Внутри пахло почему‐то не типографской краской, а лекарствами, как в аптеке. Пол, стены, сами стеллажи, заставленные книгами, – всё сверкало больничной белизной. На кассе сидела загорелая девица в медицинском халате и, надувая большой розовый пузырь из жвачки, читала какой‐то роман в мягкой обложке. Пол-лица закрывали солнцезащитные очки, и выглядело это, надо признать, странновато. Но, может, у неё выдалась тяжёлая ночка с кучей бухла и амфетаминов, откуда мне было знать?

– А где у вас Чоран? – спросил я, чтобы увериться в том, что мы не перепутали двери, зашли куда надо.

– В отделе противорвотных, – отозвалась она, не поднимая головы. – Третий стеллаж слева, пятая полка снизу, рядом с Сартром.

– А комиксы?

– Там же, где и вся гомеопатия. В конце зала.

Нормально нас обосрали, да? Я растерянно почесал затылок и обернулся к Принцессе. Она, держа кошку на руках, стояла возле витрины с сувенирами – там были всякие магниты, закладки, рамки для фотографий, значки, и надо всем этим благолепием алел растянутый транспарант с надписью «Витаминные добавки».

– С ума сойти, – сказал я. И опёрся локтями о столик, за которым сидела кассирша. Подался вперёд, заговорщически понизив голос: – А вы не охренели, а? Почему гомеопатия‐то?

Принцесса посмотрела на меня как на полоумного:

– Потому что от комиксов никакого толку. Их покупают одни идиоты.

Тут я, конечно, вспылил:

– Nique ta race![31] Чё ты понимаешь вообще?!

Вот знаете, ребятки, меня всегда бесил этот расхожий стереотип. Если человек читает комиксы – значит, он débile profond[32], других вариантов быть не может. А я считаю, так говорят только те, кто ни хрена не смыслит в искусстве, ставит форму выше содержания. Ещё скажите, что работы какого‐нибудь Уилла Айснера или Алана Мура – это дегенеративные картинки для умственно отсталых, ну-ну.

Короче, пререкаться я мог бы до вечера, вы меня знаете. Но плюнул и умотал в конец зала, оставив Принцессу наедине с её противорвотными философами. Ладно, нельзя же запрещать человеку иметь вкусы, отличающиеся от твоих, правда?

«Дети» стояли на самом видном месте – на одной полке с муровской «Лигой выдающихся джентльменов», кстати. В предвкушении наслаждения я провёл ладонью по глянцевой обложке, бережно погладил корешок. И подумал, что многие книги действительно очень похожи на лекарства. Яркая сладкая оболочка, а внутри – горький порошок. Он вроде помогает, облегчает боль, но у него куча побочных эффектов, начиная с тошноты, заканчивая спутанностью сознания.

Я плюхнулся в кресло, стоявшее в углу. О, знаете это чувство восторженного трепета, когда готовишься ко встрече с чем‐то прекрасным? Меня захватило именно оно. Я раскрыл журнал – бережно, словно шкатулку с сокровищами. И не сразу понял, в чём дело.

Со страниц смотрела чернота. На них не было ни одной картинки или надписи – лишь пустота. Восторг сменился разочарованием – быстро, будто щёлкнул невидимый переключатель.

– Ну что за срань?! – От нахлынувшей обиды я едва не разрыдался. И подхватился, широким размашистым шагом направился обратно к Принцессе.

Она сидела на сияющем белизной полу и в недоумении листала красный томик, водя пальцем по строчкам, словно пыталась нащупать что‐то важное. Её так увлёк процесс, что она не обращала внимания на Нихиль, которая разгуливала вдоль стеллажей и настороженно принюхивалась к стоящим на полках книгам, шевеля усами.

– Ничего не понимаю, – в голосе Принцессы послышалось смятение. – Тут везде одно и то же. Издеваются, что ли?

В любопытстве я заглянул ей через плечо. И правда, на всех страницах, как мантра, повторялась та самая мрачная цитата:

Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными.

Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными.

Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными.

И так до самого конца, до триста девятнадцатой страницы.

– Это ещё что, – сказал я, раскрыв свой журнал, – у тебя хоть какая‐то определённость.

Принцесса склонила голову набок и вгляделась в черноту. В ней, как в затемнённом зеркале, отразилось её лицо – юное, мертвенно-белое, со сведёнными к переносице бровями.

– Действительно гомеопатия, – вынесла вердикт она. – Одно большое ёбаное ничего.

Васиштха сказала:

– Субъект существует потому, что имеется объект, а объект представляет собой отражение субъекта: двойственности не может быть, если нет единого, и разве есть необходимость в понятии единства, когда кроме него ничего нет?

Я пересказал эти слова Принцессе – ей вроде нравились такие штуки. Она с интересом поглядела на меня и спросила:

– То есть она имеет в виду, что я пессимистка, а ты необразованная темнота?

– Глупец непочтительно задаёт не относящиеся к делу вопросы, и ещё больший глупец тот, кто презрительно отвергает мудрость мудрого.

– Говорит, мы оба дебилы, – перевёл я.

– Надо узнать у провизорши, – предложила Принцесса, поднявшись. – Может, книги просто бракованные.

Та выслушала нас без намёка на интерес. Надула очередной розовый пузырь и жестом потребовала журнал. Я обратил внимание на её пальцы – тонкие, длинные, с заострёнными, накрашенными жёлтым лаком ногтями. Она провела ими по непроницаемо чёрным страницам и, приспустив очки на кончик носа, пожала плечами:

– Да, наверное, ошибка в типографии.

Тьма вдруг вздрогнула, потревоженная её прикосновениями, пошла рябью и расступилась. Рассеялась, как дымка.

– Oh, merde, – сказал я. И инстинктивно сделал шаг назад.

Только сейчас мне стало ясно, почему кассирша носила тёмные очки. Под ними скрывались прозрачные, будто стекло, глаза. Удачненько мы зашли, да? Надо было догадаться раньше, нет же, разинули рты, как два олуха.