Читать книгу Все сложно - - Страница 7

Тридцать восемь месяцев назад

Майер

– Ты точно не устанешь и не захочешь спать? – спрашиваю я Хейзл.

Мы только что высушили ей волосы, переоделись, и теперь она постоянно смотрит на свою руку. Приходится, улучив момент, повторить вопрос:

– Уверена, что хочешь пойти туда в свой день рождения?

– Папа, хватит спрашивать. Будет весело.

Мы возвращаемся в клуб, и я сразу же заказываю для Хейзл «Ширли Темпл»[2]. Как только мы садимся за столик, откуда ни возьмись появляется Фарли, взбудораженная до трясучки.

– Вы не соврали! – говорит она, одновременно жестикулируя.

Я устало вздыхаю, Хейзл хихикает.

– Нет, мы не такие. На всякий случай уточню: вы ведь не собираетесь переводить все ваше выступление на язык жестов?

– Не беспокойтесь, в этот раз не планировала. Но надеюсь, она, – Фарли кивает на Хейзл, – все равно не заскучает?

– Она у меня молодец. Уткнется в мой телефон и забудет про нас.

– Значит, все в порядке, – смеется Фарли.

Золотисто-каштановый оттенок ее волос повторяется в глазах. Она тоже высушилась и переоделась. Сейчас на ней красно-коричневый свитер, подчеркивающий изгибы стройной фигуры.

Стоп! Это еще что такое?! Ты пришел сюда исключительно из профессионального интереса!

Фарли отбегает, достает из-за барной стойки миску вишни и, поставив ее перед Хейзл, вспархивает на сцену. Подходит к микрофону, глядя на него, как на старого приятеля. На лице уже сияет широкая улыбка.

– Добрый вечер, друзья! Рада вас всех видеть! – Фарли выдерживает естественную паузу (ждет, когда все взгляды притянутся к ней) и продолжает: – Спасибо, что решили провести этот субботний вечер здесь, со мной. Лично я в субботу вечером предпочитаю сидеть дома. Особенно с тех пор, как начала ходить в церковь каждое воскресное утро. – Она приостанавливается, и по нескольким смешкам и одобрительным возгласам я понимаю, что в зале есть «возвращенцы». – Нет, я серьезно! Хотите классный совет? – Фарли оглядывает зал, создавая легкое напряжение. – Если кто не знает, современная церковная служба – это (я ни капельки не преувеличиваю!) точь-в-точь концерт Эда Ширана, только бесплатный. Послушайте «Замок на холме» и скажите мне: не та ли это долбаная песня, которую средний класс поет на каждой воскресной службе в своих пригородных церквях?

Зрители смеются: кому-то замечание Фарли показалось метким, кому-то – просто забавным. Так или иначе, людям смешно.

– Как и на концерте Эда Ширана, в этих церквях можно видеть белых женщин с поднятыми руками и белых мужчин, которые держат руки в карманах, переминаются с ноги на ногу и иногда хлопают в такт.

Верно подмечено! Зал взрывается. Я оборачиваюсь к Хейзл: она тоже хохочет.

– Порции закусок и напитков просто смехотворные, зато, опять же, бесплатные! – продолжает Фарли.

Она прирожденный стендапер. И лицо, и тело постоянно в движении – глаз не оторвать. Концовки шуток ненавязчиво подчеркиваются идеально подходящими жестами и позами. Я еще никогда не видел, чтобы человек был так сильно похож на лягушку Кермита из «Маппет-шоу». Фарли то подпрыгивает, то как будто бы сдувается, ее движения совершенно раскованны. Шутит она в основном о самых простых радостях жизни: о детях и их способности сразить любого взрослого беспощадно правдивым замечанием, о том, что наслаждение едой с каждым прожитым годом становится для нас все важнее, соперничая с сексом.

Шутка о шмелях далеко не интеллектуальная, но люди вытирают слезы и стонут в перерывах между приступами хохота. Подводку Фарли начинает с того, что скука, на ее взгляд, неизбежное зло, которое иногда выворачивает наши мысли наизнанку. Вот однажды она потеряла телефон и за тот вечер, который ей пришлось провести в размышлениях, выяснила много нового о себе и об окружающем мире.

– До меня вдруг дошло, – говорит она. – До сих пор я считала, что пчела жужжит не крыльями, а ртом. Это ж надо быть такой дурой! Нет, вы только представьте! Летит себе пчелка и, брызгая слюной, орет: «Я пчела-а-а-а-а! Глядите на меня-а-а-а! Я лечу-у-у-у-у!»

Фарли так яростно ревет, бегая по сцене, что я зажимаю рот рукой – пытаюсь подавить глупую улыбку. Ну и вишенка на торте – имитация того, как шмель опыляет цветок. Отклячив зад, Фарли исполняет самый безумный тверк-данс из всех, что я когда-либо видел. Хейзл радостно смеется, совершенно забыв о существовании моего телефона.

Юмор Фарли, конечно, не назовешь тонким. Многие ее шутки примитивны, грубоваты и почти непристойны. Но на людей они, кажется, влияют как-то… оздоравливающе? Наверное, потому, что все основано на позитивном мировосприятии и по-детски непосредственной наблюдательности.

Переходы между шутками довольно неуклюжие, а порой их вообще нет. Думаю, дело в дефиците времени: Фарли просто чувствует себя битком набитым грузовым поездом и за те несколько минут, что ей отвели, старается выложить зрителю побольше.

У этой девушки, несомненно, есть потенциал. Я невольно задумываюсь о том, как, наверное, утомительно жить с такими мозгами.

Пожалуй, никто не наблюдает жизнь более пристально и увлеченно, чем комики. Иногда такая способность развивается в человеке благодаря личным обстоятельствам. Если вам не нравится какая-то черта в себе или в ваших близких, попробуйте над этим посмеяться, и вы вдруг заметите: то, что раньше угнетало вас, теперь даже доставляет вам своеобразное удовольствие.

Самоуничижение – лучший рецепт для того, кому кажется, что над ним потешаются другие. Перехватите шутку, направленную на вас, сделайте ее своей, и тогда она вас не ранит. Учитесь переводить боль в смех; смех неплохой анестетик.

Я восхищаюсь теми, кто все это умеет. Сам я, к сожалению, уже не отношусь к числу таких людей. Может быть, и никогда не относился. В последнее время я пишу, словно абстрагируясь от жизни, а эта девушка, Фарли, наоборот, погружается в нее и шутит от души.

Привычка к отстраненному наблюдению приводит к тому, что со временем ты оказываешься как бы за пределами самого себя. Если постоянно анализировать и записывать свои ощущения, то однажды перестанешь проживать собственный опыт.

После бурных аплодисментов, которыми закончилось выступление, Фарли направляется к нашему столику, сияя улыбкой на весь зал. Я знаками говорю Хейзл, что пора идти. Фарли машет нам. Видимо, решила нас проводить.

– Не хотите остаться? – спрашивает она, когда мы втроем выходим на свежий вечерний воздух.

Только потому что я сам когда-то выступал на сцене, я заметил: уголки ее губ едва уловимо подрагивают. Напряженные мышцы устали удерживать улыбку.

– Нет, мы приходили, только чтобы посмотреть на вас. Заглянем еще в соседнее кафе поесть мороженого, – отвечаю я и протягиваю Фарли бутылку воды: по опыту знаю, что у нее наверняка пересохло во рту. – Присоединяйтесь к нам. Вы немного отдохнете после выступления, а потом, если хотите, можем его обсудить.

И чего я вдруг полез с советами, о которых меня не просили? Обычно я никому не навязываю своего мнения, но сейчас меня распирает: очень хочется, чтобы эта девушка знала, как она мне понравилась – и сейчас, на сцене, и днем, когда она оживила наш праздник, выступив перед незнакомыми ей детьми.

Еще мне интересно, откуда она знает язык глухонемых, чего надеется достичь как комик, достаточно ли заботится о себе…

Черт! Успокойся!

Фарли делает несколько больших глотков. Ее лицо расслабляется, улыбка сползает. Глаза смотрят на меня с подозрением.

Когда мы уже сидим за столиком и лениво ковыряем мороженое, я говорю:

– После выступления мне всегда хотелось чем-нибудь занять рот.

Фарли вздергивает бровь и застывает, не донеся ложечку до губ.

– Это какой-то намек?

Я фыркаю, чуть не подавившись мороженым.

– Что? Да нет, конечно! Клянусь! – Я по-скаутски поднимаю три пальца. – Просто я помню, как мышцы лица устают, когда работаешь на сцене. Единственное, что помогает снять напряжение, – поесть или попить чего-нибудь.

– Да расслабьтесь. Я прикалываюсь.

Вот, значит, как? Я отправляю в рот очередную ложку мороженого, чтобы замаскировать улыбку. Маленькая паразитка!

– Между прочим, я обожаю конструктивную критику. Слушаю вас.

– Ну, во-первых, вы врете. Ни один комик не желает слышать ничего, кроме лести, – отвечаю я.

– Значит, Майер Хэрриган, я исключение из правила, – улыбается Фарли, вскинув голову. – Сначала мне нужна критика. Тогда потом, когда вы начнете мне льстить, я смогу вам поверить.

Я киваю, но она, прежде чем я начинаю говорить, указывает на себя ложкой.

– Моему отцу невозможно было угодить. Поэтому я не умею принимать безоговорочную любовь.

Знакомая песня…

– Послушайте, – вздыхаю я, – если у вас травма, вы не обязаны всем о ней рассказывать. Я знаю, многие комики любят поковыряться в людях, особенно друг в друге. Видят больное место и сразу лезут. Но я не буду вас трогать, если вы не будете трогать меня.

Фарли откидывается на спинку диванчика, склонив голову набок и выпятив нижнюю губу.

– Не знала, что в жизни вы такой ворчливый.

– Извините, что разочаровал.

– А я не сказала, что вы меня разочаровали, – говорит Фарли довольно напористо: от неожиданности я даже делаю небольшую паузу.

– Ладно. – Я отодвигаю пустой стаканчик, а Хейзл, явно уставшая, прислоняется ко мне. – Хотел бы посоветовать вам разве что делать более плавные переходы, даже в коротком номере. Вы не позволяете себе вздохнуть и идете дальше, не дав людям отсмеяться… Не спешите, старайтесь связывать шутки друг с другом.

Фарли кивает и, мило улыбнувшись Хейзл, говорит жестами:

– Устала? С моей стороны больше места. Можешь прилечь здесь, если хочешь.

Хейзл вопросительно смотрит на меня и, получив одобрение, перебирается на диванчик Фарли, пока та говорит мне:

– Знаю. Переходы – это моя беда. Мозг не хочет мыслить связно. Когда со мной происходит что-то смешное, я это просто записываю и беру в номер. А связующий материал – я сама, другого у меня нет.

– Понимаю, но старайтесь как-то выкручиваться. Необязательно все время отталкиваться от себя. Можно взять кого угодно. Например… – Я роюсь в памяти, ищу что-нибудь подходящее. – Однажды я использовал свою маму. Рассказал, как мы поругались из-за моего предыдущего выступления и какой фантастической ерунды она мне наговорила. Я просто не мог не поделиться этим со зрителями. Ну а потом нужно было перейти к чему-то другому, уже не связанному с моей семьей. Я продолжил диалог с мамой, чтобы переход не был резким.

– Помню! – говорит Фарли, и ее глаза округляются.

Я с тревогой ловлю себя на том, что мне очень приятно быть опытным профессионалом, который может дать новичку ценный совет.

– Господи, и почему же мне самой это не пришло в голову? – Фарли задумчиво смотрит в потолок. – Следовало бы начать с того, как отец таскал меня в церковь. Тем более что это правда. Потом рассказала бы про его недовольство моей личной жизнью. Можно было бы даже связать с ним ту ситуацию, когда я осталась без телефона.

– Только не усложняйте, – киваю я. – Скажите, что приехали к нему на Рождество, а у него не оказалось зарядки, или телефон просто сломался. Кстати, придуманный семейный праздник помог бы вам вплести в общую канву историю о том, как вас дразнили дети. Допустим, на тот ужин привезли вашего племянника…

– Ага… К сожалению, у меня нет ни братьев, ни сестер, значит, и племяннику взяться неоткуда. Обычно я стараюсь не уходить от реальных ситуаций слишком далеко.

– И правильно. В любой шутке должно быть зерно правды или хотя бы что-то, что могло бы быть правдой.

Фарли, кивнув, достает ручку и с довольным видом царапает что-то на салфетке. Хейзл крепко спит – я вижу ее бок и слышу ровное дыхание.

– Если вы единственный ребенок в семье, то где же вы научились так хорошо ладить с детьми? – спрашиваю я, уступив своему любопытству.

– Я работаю помощником учителя в начальной школе для глухонемых. Там я занята не полную неделю, поэтому подрабатывала в баре у Ланса, пока он, долбаная свинья, меня не выкинул.

– Долбаная свинья? – морщусь я.

Фарли не отвечает. Прикусив большой палец, она смотрит на исчерканную салфетку и тихо смеется.

– Если хотите, я замолвлю словечко, и он вернет вам работу, – говорю я и сам чувствую, как уголки моего рта уныло опускаются.

– Почему у вас такое лицо, будто вы еле сдерживаетесь, чтобы не пукнуть?

– Потому что я понимаю, что предлагаю вам какое-то дерьмо.

– И все же я не откажусь от вашего предложения. Мне не до жиру. В свои двадцать три года я сплю на двухъярусной кровати в комнатушке, которую снимаю пополам с другой женщиной. Здесь, в Лос-Анджелесе, мне и это дороговато. Вчера моя соседка Марисса разбудила меня и попросила перелезть с нижней койки на верхнюю, потому что внизу они с парнем решили заняться сексом.

– Какие они неизобретательные, – говорю я, скривившись. – Могли бы и на полу расположиться.

– Они как раз очень изобретательные. Пол – единственное место, которое пока не пострадало от их сексапад. Унитазное сиденье они уже сломали, обивку дивана испачкали. А когда они в последний раз занимались этим во дворе, кто-то вызвал копов… В общем, у Мариссы богатый опыт, и она в обмен на разные одолжения делится им со мной, чтобы я использовала его в своих номерах.

Я усмехаюсь.

– То есть собственных сексуальных приключений вы не ищете?

– Нет. А вы и здесь могли бы помочь мне советом? – говорит Фарли, игриво приподняв брови.

Я подаюсь назад в ужасе от того, что разговор до такой степени вышел из-под контроля, когда рядом спит Хейзл. Фарли перестает улыбаться.

– Вы просто… Не поймите меня неправильно, Джонс. С вами все в порядке. В полном порядке.

Господи, что я несу!

– Расслабьтесь, дедуля, я пошутила.

Слава богу!

На то, что она назвала меня дедулей, я не обиделся, хотя мог бы, если бы мое эго в последнее время не так сильно сдало позиции. Фарли – девушка яркая и привлекательная, но я в последнее время проявляю себя только в роли отца, а в том, что касается всего остального, живу как в густом тумане. Трудно объяснить такое едва знакомому человеку, да я и не хочу ничего объяснять.

– Вы интересны мне в профессиональном отношении, Фарли, – говорю я. – Мое мнение – это, конечно, не истина в последней инстанции, и все-таки мне кажется, что вы можете добиться успеха.