Читать книгу Черные бабочки - - Страница 6

Вчера мне исполнилось пятнадцать лет. Всем плевать, в первую очередь мне, но Соланж купила торт со свечкой, и я задул, загадав желание, которое оставлю при себе, иначе оно не сбудется. Было бы жаль. Ведь я намерен жениться на ней когда-нибудь, с кольцом и со всем прочим, когда мы станем совершеннолетними. У нас будут деньги, свой дом и, возможно, автомобиль. Я никогда не говорил ей об этом, потому что было бы странно, но, конечно же, это случится. Иначе и быть не может. Мы никогда не расстанемся, всегда будем вместе. Я уже представляю себя в голубом лавандовом костюме, с черным галстуком и туфлями такими блестящими, что в них можно будет увидеть свое отражение, и я спрошу ее, да или нет. Она скажет «да». Я очень надеюсь. И мы будем смеяться, вспоминая, как сначала она не разговаривала со мной, как я болтал сам с собой и смеялся над своими же шутками. Все будет казаться нам далеким прошлым. И глупым. Но мы будем гордиться, потому что оказались сильнее всех. Никто не смог нас разлучить: ни люди, ни школа, ни священники, ни даже ее сумасшедшая мать, которая никогда не хотела меня видеть. Я даже не помню, сколько раз я перелезал через ограду, сколько раз она спускалась ко мне, скользя по желобу. Мы встречались за гаражом после закрытия, среди старых шин, или на мостике, где я первый раз заговорил с ней. Мы курили, немного. Ну, в основном я. Мы рассказывали друг другу все. Даже мелочи. И когда меня опять перевели в другую школу, я украл велосипед и спрятал в лесу, чтобы встречаться с ней после уроков. Я приезжал вспотевший, но все равно приезжал, и она смеялась, видя меня красного как рак. Она говорила, что я выгляжу как дьявол. По-настоящему дьявол. Единственное, что я мог делать, – это быстро крутить педали и верить, что ничто не сможет нас разлучить.

Соланж и я – как двухголовое создание. Вот, например, я точно знаю, о чем она сейчас думает. Она думает, что мадам Дюшемен – старая злобная старуха. Что ее волосы выглядят как гроздья винограда. Что ей стоило бы подстричься секатором, вместо того чтобы приходить и надоедать нам за двадцать минут до закрытия. И что ее мнение о музыке молодежи не важно. Что она знает о музыке, эта старая карга? Она провела всю жизнь здесь, в Монтре-сюр-Мер, танцуя под аккордеон на танцевальных вечерах. Это не мешает ей разглагольствовать на тему твиста, когда мы натягиваем на ее голову с бигуди пластмассовую шапку. Музыка для выродков, танец дикарей. В такие моменты я начинаю задаваться вопросом, что мы здесь вообще делаем, а потом вспоминаю, что мы сами хотели эту работу. Мы возложили на нее все наши надежды. У меня даже есть то самое объявление, сложенное в кошельке: «Ищу помощницу парикмахера, предоставляется жилье и питание, рекомендации приветствуются, обращаться к г-же Кремье».

Мадам Кремье было нелегко уговорить, потому что у нас не было рекомендаций. Но никто не может устоять перед невинным видом Соланж, и мадам взяла нас обоих. Ее – на помощь парикмахеру, меня – подметать.

– Альберт! Ты не видишь, волосы повсюду? Я плачу тебе не за то, чтобы в облаках витать!

Она мне ни за что не платит, ни за витание в облаках, ни за что-то другое, но так как она меня кормит, а Соланж обучается мастерству, я делаю вид, что не расслышал.

– Простите, мадам.

– В следующий раз пойдешь за дверь. Понял?

– Да, мадам.

– Ну и в самом деле. Я стараюсь изо всех сил, даю вам работу… Ведь не всем выпадает такая возможность!

– Знаю, мадам.

– Не только знать нужно.

Я опускаю глаза, обычно это успокаивает ее.

И позволяю ей высказать все, что она может сказать о неблагодарности молодежи.

Наклонившись над раковиной для мытья головы, держа в руках волосы мадам Дюшемен, Соланж подмигивает мне, и я стараюсь не улыбаться. Если бы она знала, эта толстушка Кремье, что мы говорим о ней за спиной… Не уверен, что ей хотелось бы видеть, как Соланж хохочет, когда я передразниваю ее с подушкой на животе. Не говоря уже о ножницах, которые она специально заказала откуда-то, но почта их так и не доставила. Соланж украла их, эти ножницы, чтобы позлить мадам Кремье, а еще потому, что мы в конце концов откроем свой салон. Не думайте, что инструменты для парикмахера дешевы. Особенно хорошие. Не просто так хозяйка отправляет жалобу за жалобой, чтобы почта их вернула.

Однажды, когда нам все это надоест, мы скажем ей в лицо, что весь салон уродливый: зеленые стены, розовая мебель, шахматный пол, поддельные цветы. Это не американский стиль, как она думает, а просто уродство. А пока что я прохожусь метлой по углам, закоулкам, потому что она будет все проверять, как и всегда, когда она меня бранит, а мне не нужна еще одна нравоучительная беседа.

Одного раза в день вполне достаточно.

А так как ей это никогда не надоедает, она еще и добавляет, что детям «как мы» палец протяни, а они руку оторвут.

– Пятнадцать лет – это возраст глупости, – бормочет мадам Дюшемен, которую никто за язык не тянул.

– Ой! И не говорите. Эти двое сводят меня с ума.

Да, пятнадцать лет, говорят, это возраст глупости. Но, если честно, я считаю нас довольно умными. Мы уже накопили немного денег, пару профессиональных ножниц, множество планов на будущее и довольно успешный метод, как получать хорошие чаевые, не попадаясь. Знаю таких, кто с двадцатью годами опыта менее успешен.

В отместку мадам Дюшемен не оставляет ни копейки. Уходит походкой старого кудрявого пуделя, а хозяйка нас бранит за то, что мы не попрощались. Да, именно это делает салон красоты успешным. Приветствие. Улыбка. Особенно улыбка. И разговор, и вежливость. Парикмахер – это не просто парикмахер, это доверенное лицо. Нужно знать все, помнить, спрашивать, как муж, лучше ли ему, сдал ли младший экзамен, была ли починена крыша. Пока мы этого не поймем, ничего не поймем, и вообще, мы ни на что не годимся.

– Я посчитаю кассу и оставлю вас закрывать, хорошо? Но осторожно: я рассчитываю на то, что утром все будет на месте.

– Да, мадам.

– Вот как говорить «да, мадам» – вы настоящие чемпионы.

Я бы ответил «да, мадам», чтобы ее раздразнить, но мне лучше, чтобы она ушла. Так что я молчу, как обычно, пока она завязывает платок с цветочным узором на клок сена, который ей служит вместо волос.

– До завтра!

Вот так, до завтра. В ожидании, пока мы откроем свой салон и отберем у нее всех клиентов, у этой жирной коровы.

Закрытие – лучший момент дня, даже если нужно протирать пол шваброй, и мыть раковины губкой, и чистить ножницы спиртом и расчески черным мылом. Потому что наконец-то мы остаемся одни и никто не учит нас жизни. Соланж расстегивает передник, потягивается, массирует себе шею. Она опускает голову, распускает узел на голове, и все кудри разом падают, такие красивые, словно она сама провела час на процедуре. Это меня забавляет. Все эти женщины, которых мы укладываем часами, даже близко ей неровня. Не нужно никаких валиков, лаков или бархатных ободков, чтобы выглядеть как парижанки. Ничего. Я так говорю не потому, что это она, а потому, что, если бы мы разместили ее фотографию в журналах, все бы посчитали ее звездой.

– Устала?

– Немного.

Я наблюдаю, как она снимает передник и вешает на вешалку, затем садится на стул хозяйки и скрещивает ноги на стойке администратора. Это строго запрещено. И именно поэтому она делает это каждый вечер. Но сегодня у нее что-то на уме. Что-то, что заставляет ее заранее улыбаться. Я не знаю, что, но знаю этот кокетливый взгляд, который говорит: ну же, задай мне вопрос.

– Что у тебя на уме?

– Ничего.

– Что-то точно есть.

Она улыбается мне, потому что знает, что я знаю.

– Знаешь, чего я хочу?

– Если бы знал, не спрашивал.

– Мне хочется сменить обстановку. Я больше не могу тут находиться.

Это вызывает у меня странное чувство, неприятную дрожь, как будто я вдруг понял, что ей не нравится наша жизнь.

– Хочешь уйти? Но куда?

– К морю.

Она смотрит мне прямо в глаза, и я ищу, что бы ответить, ведь я тоже не люблю большую Кремье и не люблю этот безобразный салон, но тем не менее это наш шанс, и у меня нет ни малейшего представления, что мы могли бы делать в другом месте.

– К морю…

– Да.

– И что там делать?

– Продавать устрицы.

Конечно, я теряю дар речи, и она начинает хохотать. Это меня немного огорчает, так как я повелся, как дурак, и в то же время успокаивает, потому что я бы пошел за ней куда угодно и мне действительно не хочется проводить всю жизнь, собирая ракушки.

– Это ты здорово придумала!

– Не хмурься так, мой Бебер. Нам здесь очень хорошо, ты это знаешь.

– Ну да, нам здесь хорошо. Вот поэтому я не понимал…

– Ты иногда такой дурачок.

Это заставляет меня улыбнуться, потому что это правда. Но только с ней, потому что в противном случае никто меня не обманет. Никогда. Я слишком осторожен.

Она продолжает смотреть на меня, и я понимаю, что у нас еще не все закончено.

– Тем не менее ты мне обещал.

– Обещал что?

– Что ты отвезешь меня к морю.

Это было давно, я почти забыл. Не знаю, когда это было, и не знаю, где, но мне кажется, что шел снег. Соланж всегда хотела увидеть море, а я хочу того же, что и она. Если бы она пожелала увидеть Северный полюс, я бы пообещал.

– В воскресенье, если хочешь.

– Да, хочу.