Читать книгу Вопреки - - Страница 5

В 1931году, когда пришло время идти в школу, был издан вдруг нелепейший указ: дети должны учиться в национальных школах своего микрорайона, т.е. евреи – в еврейских, украинцы – в украинских и т. д. Для меня этот вариант был исключён, и мама стала бегать по городу в поисках русской школы, куда бы меня приняли. Единственная школа, где согласились принять в «нулёвку», оказалась довольно далеко от дома, но выхода не было. Ещё несколько еврейских детей моего возраста и моей подготовки (я читала уже на уровне 2, если не 3-го класса) оказались в таком же положении. Ну и доставалось же нашей учительнице! Был у нас в классе некий Поляк (или Поляков), ябеда, который всё доносил учительнице. И мы ему устроили «тёмную» – после школы накинули на него пальто и хорошенько побили. Вскоре он исчез.

В 36г., когда мы перешли в 5-й класс, была создана школа для «трудных классов» с очень опытным директором. Наш класс туда перевели. Это было ещё дальше от дома (на углу Б. Шевченко и Пушкинской), но класс был настолько дружным, что никто не ушёл в другую школу, поближе к дому, хотя закон уже не действовал. К этому времени еврейские школы уже были закрыты.

Помню, к столетию со дня гибели Пушкина старшеклассники под руководством директора организовали прекрасный вечер. А уже через пару месяцев наш директор исчез. Это был 37-й год…

Школу расформировали, и наш класс отправился ещё дальше – на ул. Горького, в бывшую еврейскую школу №87, пока ещё семилетку. Потом было 2 восьмых, а в 1940-м – 1 девятый, наш, который я и окончила в 1941. (Это всё для истории школьного образования в Союзе.)

Примерно до 11—12 лет двор оставался основным местом, где проходила жизнь: первые платонические влюблённости, дружба и ссоры с подружками, совместные игры, развлечения. Одно время увлекались сбором денег. Т.е. решили копить, чтобы потом что-то приобрести. По улицам шли, глядя под ноги – и находили какие-то монеты, особенно по дороге к фуникулёру. Но, конечно, основной «доход» составляли данные родителями на завтрак в школе деньги. Там мы с подругой Лилей накопили на материал (искусственный шёлк), из которого нам сшили одинаковые платья – давнюю, заветную мечту. Отдельно откладывали в совместный «котёл» деньги с Юлей, моим двоюродным братом, ровесником, и Люсиком, соседом по квартире. Когда собралась какая-то сумма (наверное, 2 или 3 рубля), мальчишки отправились за покупкой (я как раз болела) и явились с… компасом. О его дальнейшей судьбе память умалчивает.

Люсик (кстати, двоюродный брат Стеллы) был на 2 года старше меня, и я смотрела на него снизу вверх. Я ещё только готовилась к школе, а он уже перешёл в 3 класс! С гордостью я говорила подружкам: «Он ни разу не оставался на 2-й год!» Надо сказать, что на второй, и даже на третий год тогда оставались многие. В каждом классе, в каждой школе существовала «камчатка», где они обитали и часто делали погоду в классах, изрядно мешая учёбе. Кажется, только перед войной их стало поменьше.

Этот Люсик просвещал меня во многом. У нас был сундук в коридоре, где мы делились всякими секретами, новостями. Приехав как-то из летнего лагеря, он ошарашил меня открытием: «Ты знаешь, откуда появляются дети?! – спросил он. Мне было лет 8, и я ответила гордо: «Конечно. Из живота.» (т.е. в аиста и прочую капусту я уже не верила («Нет», – заявил он с превосходством. И открыл великую тайну. Правда, каким образом дети зарождаются, мы ещё, невинные, не знали.

Потом семья Люсика (Ленские) переехала в квартиру этажом ниже и наша дружба прервалась, он всё больше чуждался меня и вообще девочек, а после войны и контузии вовсе стал бирюком, никогда не женился и умер в 80-е годы.

Любопытно, но я ничего не помню о быте тех лет. Что готовили, что ели, как стирали, убирали и т. п. Запомнились только бабушкины вареники из гречневой муки с сыром (больше нигде не встречала этого блюда), да в Умани у Зинича вареники с вишнями из сада со сметаной или вишнёвой подливкой и домашнее мороженое. Но жилось, видимо, не очень. Был такой фильм «Ошибка инженера Кочина». Там героиня (Орлова) жарила яичницу. На примусе сковородка, и она, одно за другим, разбивает яйца – штук шесть. Это было невероятно! Такое богатство. В обиходе яйца случались не часто. Хоть голод на Украине нас не очень коснулся, но запомнился. Как-то напротив двора, на другой стороне Прорезной, лежал долго труп крестьянина – мы это с ужасом видели сами, а слышали о подобном постоянно в 33г. – то в одном, то в другом месте замертво падали от голода едва добравшиеся до города крестьяне.

Не забыть, как однажды на Сенном базаре мама почему-то под рукой несла купленную буханку хлеба (это была редкая роскошь). Вдруг подбежал беспризорник – их тогда было много, – ухватился за буханку, силой отломил половину (мама едва удержала другую) и был таков. Долго передо мною маячила его грязная, какая-то озверевшая физиономия.

Двор, книги, кино (бегала постоянно, и сейчас могу перечислить более полуста запомнившихся лент: «Цирк», например, смотрела 50 раз! Орлову обожала, как и все сверстники. Забегая вперёд, скажу, что в ссылку Лиля, моя подруга, прислала мне портрет актрисы – это был драгоценный подарок!)

В 5 классе (12 лет) школа уже стала занимать значительное место в жизни. Появились новые друзья, расширилось понятие «двора», т.к. подружки Зина и Вика приходили поиграть в наш двор, а я ходила к ним. Напротив дома Зины, на Святославской, была волейбольная площадка, а волейбол был одним из увлечений. Но главное – в классе с группой ребят можно было говорить о главном: прочитанных книгах.

Книги вошли в мою жизнь очень рано. Ещё до школы стала читать запоем. Как, откуда появлялись книги – не помню. Но были это, в основном, переводы. Сперва сказки братьев Гримм и Андерсена (самая любимая – «Снежная королева»), «Серебряные коньки», «Маленький лорд Фаунтерой, «Домби и сын» и «Оливер Твист» Диккенса, затем пошли «Три мушкетёра», Марк Твен, Фенимор Купер и Майн Рид (во дворе играли «в индейцев»), а дальше Джек Лондон, Вальтер Скотт и т. д. Из русских книг в раннем детстве «Дубровский» и «Капитанская дочка», «Детство Никиты» А. Толстого. Во 2-м классе тайком стала читать «Анну Каренину» (запретный плод нам подавай!), но не одолела, хорошо запомнила только начало: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

С ребятами в классе можно было говорить о книгах, спорить, делиться ими, обогащая свой багаж. Мне напоминают об этом сохранённые маленькие фотографии, которыми мы обменивались в 5 классе. На одной из них, от Вили (умнейший был мальчик, погиб в 42г.) надпись: «Графине де ла Майа от барона фон Вильсон», на другой: «Отличнице учёбы Мае, заядлой физкультурнице, которая прочитала много книг. от плоховика Жоры.» Этот Жора Шевцов, один из трёх мальчиков нашего класса, уцелевших в мясорубке, стал актёром, играл одно время в нашем театре Русской Драмы, затем женился на талантливейшей актрисе, которая после учёбы в Москве попала по распределению в наш театр. Её здесь «съели», и они уехали в Москву, где она пожертвовала своей карьерой, чтобы дать возможность играть ему. Он даже снимался (в роли гестаповца в фильме «Семнадцать мгновений весны»). Году в 75-м мы встретились у Жоры Абашева, профессора, который тоже уцелел в годы войны.

Учёба давалась очень легко и не занимала много места в жизни. Возможно, потому что уроки привыкла делать сразу после школы, чтобы поскорее освободиться для чтения и развлечений. Таким образом ничто не запускалось и отличные оценки «сыпались» запросто. Когда на родительских собраниях учителя меня хвалили, все спрашивали у мамы, как она добивается от дочки такой успеваемости. Мама искренне отвечала, что понятия не имеет, как и когда я занимаюсь. Правда, это было до 8 класса, потом начались проблемы с поведением. Но об этом позже.

Пока же в классе мы уже обсуждали Стендаля, восхищались «Оводом», спорили о Растиньяке и т. д.

В 1934 (?) году правительство из Харькова переехало в Киев, который стал столицей Украины. «Мэром» города стал Павел Петрович Постышев, которого мы все (ребята) полюбили настолько, что у меня, например, на столике стоял его портрет, и, уходя в школу, я его целовала. Дело в том, что при нём открыли Дворец Пионеров, разрешили ёлку в Новый Год, стали многое делать для развлечения школьников. Помню, с балкона я как-то увидела, что к гостинице «Киев», которая была напротив нашего дома на Владимирской, подъезжает целая кавалькада машин. Я бросилась вниз и подоспела к тому моменту, когда Постышев, Косиор, Любченко и другие члены украинского правительства шли к дверям, окружённые ребятнёй. Я примостилась около своего любимца и прошла рядом метра два. Гордости и счастью не было предела. Как ни странно, никакой охраны рядом не было (или мы не видели), детей никто не отгонял. Такие ещё царили нравы.

Но уже шли разговоры о врагах народа, развивалась шпиономания. На обложках школьных тетрадок были рисунки, и говорили, что в них зашифрованы всякие вражеские послания. В кинофильмах о нашей счастливой жизни появлялись враги народа, которые хотели помешать ей. Естественно, их быстро разоблачали. В году 35-м мы узнали о преследовании евреев в Германии по фильмам «Семья Оппенгейма» и «Профессор Мойлок». Но продержались они на экране недолго. О радостной жизни евреев в России тоже был фильм «Искатели счастья» – о том, как евреи отправляются в собственную республику, обетованный рай – Биробиджан. Но этот фильм тоже демонстрировался недолго.

Мы, школьники, несомненно, были патриотами, нас волновали книги и судьба Николая Островского (огорчались очень, что «Рождённые бурей» не были окончены), потрясло убийство Кирова, но к некоторым вещам относились скептически, например, к той же шпиономании. И когда начались громкие процессы над «врагами народа», куда вскоре попала и киевская верхушка, в том числе любимый Постышев, возникло и некоторое недоверие к происходящему, о чём мы довольно открыто говорили в классе.

После ареста директора 40-й школы нам дали окончить учебный год, а на следующий, т.е. в 6-м классе, нас перевели в 87 школу, которая находилась на Кузнечной (Горького), довольно далеко от дома. Можно было доехать на трамвае (№1), и шикарно считалось соскочить на ходу у Кузнечной, не доехав нескольких метров до остановки на пл. Толстого. Так что коленки у меня постоянно были в синяках и ссадинах. В хорошую погоду мы шли пешком через сад – наискосок от университета, сокращая путь. Но когда начались процессы, мы шли по Короленко, т.к. напротив Университета были выставлены огромные портреты членов правительства и любопытно было наблюдать, как исчезали они один за другим и заменялись на следующих по цепочке. Это не могло не вызвать критических замечаний у моих товарищей.

В 1936 году папу исключили из партии (тогда все репрессии начинались с этого) и он вернулся в Киев, стал работать в какой-то сапожной мастерской. Но длилось это недолго. В ночь с 6-го на 7-е ноября 1937 года к нам вошли несколько человек из НКВД, предъявили ордер на обыск, перевернули все ящики, забрали фотографии папиных товарищей по Польше и ушли, уведя с собой и папу. Помню, что я сидела на кровати и с презрением (так я считала) смотрела на них. Скорее это был страх. Через 2—3 дня какой-то очень вежливый тип явился к нам с билетами на 17 ноября – нам было предписано выехать на поселение в г. Чарджоу Туркменской ССР в качестве семьи врага народа.

Почти весь мой класс (6-й!) явился на вокзал меня провожать!

Ехали мы в плацкартных вагонах (в Москве была пересадка), довольно долго. Но когда прибыли в Чарджоу, оказалось, что там уже «переполнен план» и больше нет мест для ссыльных. Нас отправили ещё дальше – в село Иолотань. Это богом забытое место находилось между станцией Мары на пути в Ашхабад и Кушкой – самой южной точкой страны.