Читать книгу Академия читателя. Опыт осмысления теории и методологии литературно-читательского процесса - - Страница 2

Центральное ядро литературно-читательского процесса как аксиологическая парадигма литературы. Что придумал Лао-цзы. Литературные вселенные.

Начнем мы с представления интереснейшего феномена, который историки и теоретики литературы называют ЛИТЕРАТУРНЫМ ПРОЦЕССОМ. Это понятие, на наш взгляд, оказалось совершенно неуязвимым для пытливого взгляда ученых, так и не определившихся в его однозначном понимании. Обсуждение этих вопросов, которые, кстати, были поставлены во второй половине XX века, а научное оформление получили только в его конце, не входит в область наших интересов. Да и слишком много уже написано на эту тему. Читатель при желании может ознакомиться с многочисленными научными трудами и учебной литературой.

Мы же выразим принципиальное несогласие с распространенными представлениями о литературном процессе. С чем это связано? Во-первых, нас не устраивает суженное понимание литературного процесса как процесса развития художественной литературы. Мы полагаем, что художественная литература не развивается обособленно от целостного культурного процесса. Литература вбирает в себя другие его стороны: все виды искусств, науку, журналистику и публицистику. Литература все это перерабатывает и воплощает в неограниченном видовом разнообразии. Одни области литературы, несомненно, оказывают влияние на другие ее области. Так же и у читателя, целостное восприятие мира литературы, как части его мировоззрения, возникает при обращении к различным ее видам, которые могут, и это часто встречается, содержать противоречивые представления о природных и общественных явлениях. Влияют все виды литературы и на процессы писательства, нам известны многочисленные примеры обращения писателей в процессе творчества к различным видам литературных источников прошлого и настоящего.

Во-вторых, мы уверенно полагаем, что литературный процесс – это не совокупность произведений, возникающая в их исторической последовательности, то есть это не результат, а триединый и непрерывный процесс написания, издания и чтения этих произведений. Действительно, можно ли говорить о процессе безотносительно к его носителю и движущей силе, которыми и являются писатели, издатели и читатели2. Изымите что-то из этой последовательности, и литературный процесс умрет. В связи с этим нам уместно говорить о трех взаимосвязанных и взаимообусловленных составляющих литературного процесса: литературно-писательском, литературно-издательском и литературно-читательском. При этом каждый из этих процессов обладает уникальными, неповторимыми свойствами, о которых мы поговорим позднее.

Есть и третье возражение. Литературный процесс часто представляется как что-то периодически изменчивое, вместе с тем исторически обусловленное и закономерно трансформирующееся. Мы же обращаем внимание на его фундаментальное свойство – непрерывную хаотичность. Ведь в своих второй и третьей составляющих литературный процесс оказывается вовсе не привязанным к истории литературы (да и вообще к истории). Это вневременные процессы. Читатель вполне может сначала познакомиться с произведением своего современника, а затем обратиться к античной литературе. То же делает и издатель. При этом самое удивительное, что исторический писатель воспроизводит в своем произведении реальность (а часто и литературную форму) предшествующих эпох, перемещаясь по оси времени. Таким образом он вклинивается в литературный процесс предшествующих эпох и приглашает нас в путешествие на «литературной машине времени».

В-четвертых, глобальный (мировой) литературный процесс приобретает системный характер, объединяя в каждый момент времени многочисленные, непосредственно не связанные акты написания, издания и чтения произведений. В этом смысле мы имеем дело с открытой саморазвивающейся системой «движущихся литературных мыслеобразов» и их материальных (а теперь и идеальных информационных) носителей. Есть ли у этого, определенно статистического многообразия, статистические же закономерности, отражающие развитие либо деградацию литературного процесса, может показать только глубокое научно-теоретическое исследование.

Философское осмысление проблемы литературного процесса наверняка может предоставить нам и иные аргументы в пользу расширительного подхода к определению природы этой уникальной формы индивидуального и общественного сознания, которой является литература.

Однако оставим в стороне процессы писательства. Пусть их исследуют далее литературоведы. Пусть процессы книгоиздательства исследуют социологи, философы, психологи и маркетологи. Нам же, как читателям, более всего интересен литературно-читательский процесс. На его исследовании мы и сосредоточимся.

Не сомневаемся, что человек-читатель согласится с утверждением о том, что в центре любого повествования находится человек-персонаж3. Эти два человека связаны с внешним миром (реальным и описываемым) своими особенными восприятиями окружающей их действительности. Осознавая это, мы приходим к утверждению о том, что описываемый мир выглядит для человека-читателя не вполне так, как он устроен для человека-персонажа (то есть писателем), что этот мир – индивидуальная проекция мира писателя в сознании читателя. Второе утверждение, которое неизбежно возникает у каждого человека-читателя, – это то, что все персонажи нечеловеческой природы воспринимаются им как антропоморфные, если не физически, то поведенчески4. Третье утверждение заключается в том, что прагматизм по отношению к природе – исключительно человеческое качество, постоянно присутствующее в литературе. В этом смысле писатель, а следом и читатель не рассматривают природу вне человеческих потребностей. Эти утверждения в конечном итоге приводят нас к умозаключению об антропоцентричности литературы.

Известно, что антропоцентризм с античных времен – одно из философских воззрений, определяющих человека как меру всего. Он противопоставлен теоцентризму и космоцентризму – воззрениям, отводящим те же роли Богу или природе (космосу). Литературный антропоцентризм можно определить как содержательную парадигму (образ) литературного произведения, основанную на признании центральной (мировой) роли человека-персонажа. Иными словами, важнее человека и его проблем в литературе нет ничего. Антитезы5 имеют право на существование, однако их роль в подавляющем числе произведений литературы, как правило, принижена. Человек либо противостоит Богу и природе, либо выступает с ними в некотором единстве. Даже религиозные первоисточники не обходятся без того, чтобы определить Бога без человеческого контекста (начиная с акта сотворения человека – антропогонии).

Литературный антропоцентризм выступает как основополагающий принцип теоретической конструкции, образующей центральное ядро литературно-читательского процесса, без которого чтение утрачивает смысл. Согласно этому принципу произведение литературы создается для человека-читателя, чтобы:

а) возвеличить либо низвергнуть человека-персонажа;

б) указать на важность или мелочность его проблем и поступков;

в) показать богатство или ничтожность его внутреннего мира во всех его проявлениях;

г) расположить человека-персонажа внутри системы ценностей;

д) рассмотреть его внутри антитезы «добро и зло».

Это почти исчерпывающий список содержательных особенностей образа человека-персонажа, в конечном итоге образующего содержательную основу литературного произведения6.

Для того чтобы сформировать центральное ядро литературно-читательского процесса, мы в дальнейшем исследуем весь список, но для начала обратимся к аксиологии литературного антропоцентризма, то есть поговорим о системе ценностей человека-персонажа. Человек (и человек-персонаж) в системе ценностей, по нашему глубокому убеждению, дуалистичен. Он буквально «раздирает себя» между психофизиологическими и духовными ценностями. Результат этих внутренних борений – распределение людей по трем устойчивым группам образов жизни (психосоциальных типов поведения) с условными названиями: активисты, инерционисты и асоциалы7. Человек-читатель предпочитает литературу, соответствующую его психосоциальному типу поведения и индивидуальной системе ценностей. Человек-читатель даже на подсознательном уровне желает, чтобы понравившийся ему человек-персонаж разделял его систему ценностей. Таким образом, гармония между читателем и литературным произведением возникает из общности ценностей между читателем и писателем. Так возникает «мой писатель». Тогда, чтобы выбрать своего писателя, человеку-читателю полезно иметь представление обо всей совокупности психофизиологических и духовных ценностей, которые входят в систему индивидуальных и общественных ценностей и которые разделяет (или не разделяет) писатель. При этом, конечно, следует иметь в виду, что представление о системе ценностей эволюционирует в историческом процессе вместе с человеческим обществом, то есть непостоянно во времени. Кроме того, система ценностей «изменчива в пространстве» и имеет свои особенности в различных национальных культурах.

Наше представление о всеобщей системе индивидуальных и общественных ценностей далеко от современных распространенных представлений, в том числе формализованных в конвенциальном праве (хотя и созвучно некоторым философским течениям прошлого), поэтому требует отдельного обсуждения.

В предлагаемой нами парадигме во главе психофизиологических ценностей стоит ценность земной человеческой жизни. На самом деле это большой комплекс проблем, связанных с продолжительностью и качеством жизни, здоровьем человека. Очевидно, что этот комплекс непосредственно связан с идеей антропоцентризма, и его научно-философским обобщением является учение о гуманизме (в процессе эволюционного развития этого учения).

Вторым в этом ряду становится представление о ценности человеческих удовольствий. Не претендуя на первенство8, выделим три ее составляющие: ценность питания, ценность секса и ценность омовения (как некоторые обобщения сложных психофизиологических комплексов человека). Несмотря на то, что эти ценности в большей степени связывают человека разумного с миром животных, они также антропоцентричны, поскольку не ограничены исключительно физиологическими потребностями организма. Вокруг этих устремлений формируется огромный мир социальных отношений и психического разнообразия личностных проявлений.

Третьей в ряду мы определяем ценность стремления к покою, с которой связываем представление о комплексной безопасности человека. Не детализируя это представление, акцентируем его антропоцентричность, поскольку беспокойства человека сосредоточены внутри него, хотя и порождаются опасностями, исходящими из внешнего мира.

Психофизиологические ценности рациональны, ибо обусловлены жизненными проявлениями человека, связанными с его биологической природой. Тем не менее они могут приобретать иррациональные формы и даже угрожать жизни и здоровью людей. Тогда такие индивидуальные ценности вступают в противоречие с общественными ценностями.

В ряду духовных ценностей также происходит их разделение на рациональные и иррациональные. Рациональными в философской традиции признаются ценности стремления к творчеству (которые также могут приобретать иррациональные формы).

В историческом процессе человечество непрерывно вырабатывает общественные ценности, которые возникают из несовершенства общественного устройства и призваны гармонизировать общественные отношения. В ряду иррациональных общественных ценностей самыми распространенными являются ложные ценности: стремление к достижению власти и стремление к обретению богатства. Общественные ценности часто противоречат личностным психофизиологическим устремлениям и проявлениям человеческой природы. В результате человечество находится в непрерывном внутреннем конфликте между системой общественных установлений и проявлением свободной воли человека. Конвенциальное и конституционное право, формализующее традиционные моральные нормы, закрепляет системы общественных ценностей и прав человека, которые часто носят декларативный характер и не реализуются в общественной практике. Часть из них, как ценность личной свободы, утратили свою актуальность в связи с исчезновением всех форм рабства (кроме криминального), а часть, как мультикультурализм, вызывают сомнение в применимости как общечеловеческого правила жизни. Следование различным системам общественных ценностей, скорее, способствует разделению человечества, чем его консолидации.

Все духовные ценности антропоцентричны, ибо касаются внутреннего мира человека, его сознания и духовности. Все общественные ценности антропоцентричны, ибо касаются внешнего мира человека, его отношений с другими людьми.

Предложенная нами всеобщая система индивидуальных и общественных ценностей, как мы полагаем, имеет древнейшее литературно-философское обоснование. Мы нашли такое обоснование, в частности, при обращении к древнейшей философии Востока, а именно к учению о Дао9. Позднейшее, в том числе современное, обращение комментаторов к труду легендарного китайского философа Лао-цзы показало, что приведенные в нем умозаключения могут быть интерпретированы в широчайшем диапазоне философских мыслей и целых направлений философии. Известно о тысяче древних и современных комментариев к этому труду в восточном (китайском и японском) даосизме. Однако и европейская философская мысль нашла себе пищу в учении о Дао. Философское переосмысление учения о Дао мы можем найти в трудах Льва Толстого, Владимира Соловьева, Альберта Швейцера, Карла Ясперса, Генри Бореля и многих других мыслителей. Принципиально важным является то обстоятельство, что умозаключения Лао-цзы толкуются в контексте философских воззрений этих мыслителей, и не всегда они согласуются между собой. Это, по нашему мнению, свидетельствует об универсальности учения о Дао как некой методологической основы философского знания (нечто сравнимое по значению с диалектикой и ей не противоречащее в общем случае).

Мы обратили внимание, что учение о Дао в некоторой своей части может служить философским обоснованием предложенной нами всеобщей ценностной парадигме. В основе такого обоснования может лежать умозаключение о триединстве Дао, выраженное в 42 главе «Дао порождает единицу, единица родит двойку, два рождает тройку, три дает жизнь десяти тысячам вещей». Комментаторы соотносят указанную последовательность чисел с умозаключением из главы 25, согласно которому «Дао предшествует Небу, Небо предшествует Земле, Земля предшествует Человеку (царю), которые являются четырьмя великими во Вселенной». То есть в цепочке перерождений Дао есть соотносимые понятия: числительные и стихийные, из которых происходят все вещи мира.

Мы не будем останавливаться на известных философских интерпретациях этих суждений, но лишь интерпретируем их в качестве обоснования всеобщей ценностной парадигмы. Мы склонны увидеть: в единице (небе) – ценность индивидуальной человеческой жизни; в двойке (земле) – ценность человеческих удовольствий; в тройке (человеке) – ценностную парадигму стремления к покою. Лао-цзы и его комментаторы отождествляют единицу и тройку с «нечто», а двойку – с «ничто». При этом в процессе движения нечто превращается в ничто, ничто превращается в нечто, и это нечто превращается во все вещи мира. Тогда приемлемо умозаключение о том, что человек живущий, являющийся нечто (и проявлением Дао), превращается в ничто, когда всецело подчинен только удовольствиям, но вновь возрождается и становится нечто, когда ограничивает себя состоянием покоя (недеяния). Триединство Дао замыкается и содержит в себе ценностный мир (путь) каждого человека, который очевидно индивидуален, непознаваем (безымянен). Выход из этого замкнутого бытия во внешний мир вещей в четверице – квадрате, который при вращении превращается в круг, т.е. идеал. Четверица отождествляется с ценностью творчества, создающего для Дао вещи мира. Все, что не соответствует этому пути (а значит, и всеобщей системе ценностей), противоположно Дао, т.е. самому миру человека. Следует отметить, что построенная нами конструкция ценностного мира человека созвучна с некоторыми комментариями учения о Дао, в том числе и иначе интерпретирующими мир человека. Данная нами интерпретация суждений о триединстве Дао и его превращениях позволяет рассматривать «Даодэцзин» как один из самых древних источников литературного антропоцентризма.

Литературный антропоцентризм описывает мир человека в представленной нами выше аксиологической парадигме. Причем, как нам удалось выяснить, он описывает его многократно. Сначала в аксиологической парадигме писателя10, затем в аксиологических парадигмах читателей. При этом все эти аксиологические парадигмы индивидуальны и не всегда совместимы. Иными словами, кто-то из читателей разделяет позицию автора, а кто-то с ней в корне не согласен. Таким образом, вокруг каждого произведения литературы создается поляризованный идеальный мир его восприятия. Совокупности множества произведений литературы создают множество таких идеальных миров, соединяемых в антропоцентричную «литературную вселенную». Эта вселенная одновременно индивидуальна во внутреннем мире каждого человека и является частью общественной «литературной вселенной», и эти вселенные непрерывно взаимодействуют между собой.